Разгром польской армии. Англия и Франция вступают в войну.
Это - мировая война!
Победное шествие германских войск, колонны польских пленных, крестьяне с детьми, бегущие, от пылающих кострами домов, немецкие бомбардировщики с воем несутся к земле, горит Варшава.
Варшавскую телефонную станцию осаждает толпа. Янкель, сдавленный со всех сторон, протискивается к окошечку в толстом стекле.
- Барышня, Вильно! Дайте Вильно! Всего лишь три минуты!.. Ну, хоть одну минуту!
Воет сирена воздушной тревоги, и толпа быстро рассасывается. Зал пустеет, словно людей ветром сдуло. Один лишь Янкель стоит у окошечка.
- Барышня… - умоляет он. - Вот видите, я один остался… Теперь-то вы меня соедините с Вильно?
Слышен вой пикирующего самолета. Телефонистка срывает с головы наушники и бежит, цепляясь за стулья.
Янкель по другую сторону стекла старается от нее не отстать. Гремит близкий взрыв. Толстое стекло перегородки покрывается трещинами.
Он сидит в подвале с сотнями напуганных людей, которые, втянув головы в плечи, прислушиваются к глухим взрывам бомб наверху. Песок струится с потолка на его голову, Кончился воздушный налет.
Из подвалов и бомбоубежищ, из наспех вырытых во дворах щелей выползают на свет Божий варшавяне с детьми на руках и в немом оцепенении взирают на груды дымящихся руин, оставшихся на месте домов, на пылающую из края в край Варшаву.
Зал телефонной станции пострадал от взрыва. В потолке зияет дыра, косо раскачивается люстра. Окна - без стекол. Под ногами - кучи штукатурки. Даже на толстом стекле, в котором окошечко, - сплошные трещины. За окошечком усталая телефонистка надевает наушники и вскидывает глаза на запыхавшегося Янкеля, раньше других вернувшегося в зал.
- Соедините, пожалуйста, с Вильно! - вздохнул Янкель.
- С Вильно связи нет, - равнодушно ответила телефонистка.
- Как нет связи? - удивился Янкель. - У меня там мама!
Телефонистка криво усмехнулась:
- В вашем возрасте, уважаемый, не о маме надо думать, а защищать отчизну с оружием в руках.
Янкель согласно кивнул:
- Я уже получил повестку. Но как я уйду в армию, не сообщив об этом маме?
На пыльном плацу перед казармами тянется длинная очередь мужчин, молодых и среднего возраста, еще в гражданском платье. Военная форма дожидается их в высоких стопках на деревянном столе, за которым стоят вразвалку бывалые фельдфебели и капралы, с лихо закрученными усами и строгим армейским взглядом. Каждому мобилизованному выдают положенный комплект обмундирования: штаны, френч, ботинки, фуражку-конфедератку с белым орлом. Новобранцы тут же, на плацу, переодеваются. А чуть подальше, те, кто уже переоделся, неуклюже маршируют под рычащие окрики сержантов.
Унтер-офицер пан Заремба среди всех кадровых военных на плацу выделяется особенно лихой выправкой. Сапоги бутылками на его толстых ногах блестят особенно ярко. На штанах из добротного сукна, ловко заправленных в сапоги, особенно четко выделяется отутюженная стрелка, острая, как лезвие бритвы. Портупея с ремнем туго стягивает литую талию и выпуклую грудь, самой природой созданную только для того, чтоб носить кресты и медали, которых пока не имеется в наличии. Но конфедератка на его круглой, коротко стриженной голове не солдатского, а офицерского образца и белый орел на тулье выглядит белее всех остальных орлов на плацу.
Нос у пана Зарембы картошкой, с кровавыми прожилками от пагубного пристрастия к алкоголю. Глазки маленькие, свиные, что особенно подчеркивается белесыми ресницами и такими же бровями. На правой щеке у него
- большое темное пятно с несколькими торчащими волосками. О происхождении таких пятен в народе говорят, что корова хвостом мазнула беременную хозяйку, когда та присела ее доить. Ребенок непременно в таких случаях рождается с пятном на том же месте, а также с некоторыми отклонениями в характере. У пана Зарембы это проявилось в злобе ко всякому, кто не в состоянии за себя постоять, а также в лютой ненависти к евреям, словно евреи надоумили корову хлестнуть хвостом по щеке мать пана унтер-офицера.
Теперь у пана Зарембы есть на ком душу отвести, и желваки уже заранее играют на его бритых щеках. Перед унтер-офицером стоит Янкель, облаченный в обмундирование, которое не совсем соответствует его росту и габаритам. Рукава шинели наезжают на пальцы, тонкая шея болтается в широком вороте френча. Под мышкой он держит охапкой свою цивильную одежду - костюм, сшитый в Вильно соседом-портным, от которого вся Варшава должна была забиться в истерике от зависти, а в правой руке - пару ботинок со скрипом, которые умолкают, лишь когда их снимают с ног.
- Имя! Фамилия! - рычит Заремба.
- Лапидус… - моргает Янкель. - Ян… Унтер-офицер сверил его слова с бумагой, которую держал в руке, и поднял тяжелый уничтожающий взгляд.
- Тут написано другое имя… Янкель… Ты что мне голову морочишь?
- Извиняюсь, пан унтер-офицер. Янкель - это по-польски Ян…
Заремба недоверчиво уставился на него:
- Ты разве поляк?
- Нет… - замотал головой Янкель. - Но я думал…
- Индюк думал и сдох! - поучительно изрек Заремба. - Меньше думай, а слушай команды старшего по званию.
- Хорошо, пан унтер-офицер, - согласно кивнул Янкель.
- Не хорошо, а так точно! - взревел Заремба.
- Извиняюсь, пан унтер-офицер.
- Не извиняюсь, а слушаюсь!
- Спасибо за разъяснение, пан унтер-офицер.
- Не спасибо, а здравия желаю! Ясно?
- Не все ясно, - простодушно пожал плечами Янкель, - но я…
Над ними низко проревел самолет, поливая плац из пулеметов. Все - новобранцы и их командиры - бросились на землю, поползли в разные стороны. Загорелось здание казармы. Оттуда бегут полуодетые новобранцы. Их, как зайцев, расстреливают немецкие летчики.
Янкель и пан Заремба лежат рядом. Янкель поднял голову, покосился на унтер-офицера. Тот потерял бравый вид. Лицо и даже усы в густой пыли.
- Вы живы, пан унтер-офицер? - почтительно осведомился Янкель.
Заремба отхаркнул сгусток земли изо рта, чуть ли не в лицо Янкелю.
- Я тебя переживу, Янкель.
Самолеты в небе делают разворот и снова устремляются вниз. Все, кто в состоянии, бегут с плаца. Унтер-офицер поднялся с земли, счистил пыль с колен своих шикарных галифе и с завидной легкостью пустился бежать во весь дух. Янкель устремился за ним, путаясь в полах шинели. Он бросил свои вещи, которые держал подмышкой, швырнул в сторону ботинки и догнал, поравнявшись с унтер-офицером.
т- Ну, а мне куда прикажете, пан унтер-офицер? - задыхаясь, спросил он на бегу.
Заремба, не замедляя бега, пролаял:
- К чертовой матери!
Пулеметная очередь подняла фонтанчики пыли у их ног, и они оба, как по команде, грохнулись навзничь.
- Куда я иду? - говорит Янкель. - Я иду к матери. В полном обмундировании, да еще в шинели внакидку, он сидит на обочине дороги среди присевших передохнуть и перекусить беженцев: женщин, стариков и детей. Разговаривает он со старым поляком, из польских аристократов, одетым в брюки-гольф, бархатный жилет и охотничью шляпу с пером, а ботинки на ногах развалились, и обе подошвы отстали и шлепают.
По дороге движется бесконечная толпа беженцев, везя жалкие остатки скарба в детских колясках, на ручных тележках, а кто покрепче, тащит на себе, навьюченный до предела. В толпе беженцев мелькают то и дело военные без оружия, а порой и без знаков отличия.
В кювете валяются раскрытые чемоданы и сумки, охапки разбросанных вещей: дамские шляпки, мужские пальто, меховые шубы. Это все брошено теми, кто прошел по дороге. Возле меховой шубы вместе с ремнем и портупеей поблескивает на солнце офицерская сабля в ножнах.
- А где мать? - без особого интереса спрашивает старик-попутчик.
- В Вильно, - вздыхает Янкель.
- Далеко идти, - качает головой старик. - Зачем ты это на себе таскаешь? Армии польской больше нет, - он показал на шинель на плечах Янкеля.
- А что же, я голым пойду? - удивляется Янкель. - Моя цивильная одежда осталась в казарме.
- Мало кругом барахла? - спросил старик. - Выбирай любое, надевай.
- Как же я возьму? - недоуменно глянул на него Янкель. - Это же не мое. Чужое.
- Оно уже ничье, - горестно сказал старик. - Бери, глупый. А это сбрось с себя, да побыстрее.
- Нет, - качнул головой Янкель. - Это - казенное. Не могу бросить. Я дал расписку.
- Кому? Пойми, юноша, Польши больше нет. Ее поделили Гитлер и Сталин. Немцы - с запада, русские - с востока. Вот мы идем, а к кому попадем, знаешь?
- Знаю, - простодушно улыбнулся Янкель. - К маме.
Старик хотел было съязвить в ответ, но гул приближающихся самолетов отвлек его. Толпа с дороги бросилась врассыпную в поле, роняя чемоданы, бросая тележки и детские коляски с вещами. Тень от самолета проносится над опустевшей дорогой, на которой валяются одни лишь вещи. А люди бегут по полю, волоча детей, маленьких таща на руках.
Гремят взрывы. К небу поднимаются тучи земли. Падают люди. Истошно кричат раненые. Захлебывающийся детский плач.
Янкель бежит во весь дух, путаясь в полах шинели. Обегает воронки от бомб, перепрыгивает через убитых. Слева и справа от него тоже бегут люди. Но он не различает лиц, одни размытые пятна.
Кукурузное поле. Сухие стебли укрывают бегущих по плечи, а головы торчат над рыжими метелками, и кажется, что по желтому морю плывут, катятся лишь человеческие головы, оторванные от тел.
Совсем близко от Янкеля ухнул взрыв. Комья земли вперемешку с кукурузными стеблями обсыпали его, и он упал ничком, втянул голову в плечи. Взрывы один за другим сотрясали землю, и Янкеля засыпало все больше и больше.