ГЛАВА XXVI
Сидя у себя в кабинете, Вольф внимательно вслушивался в происходящее вокруг. Над головой слышны были нетерпеливые шаги, которыми Ляпис мерил свою комнату. Лиль, должно быть, хлопотала по дому где-то неподалеку. Вольф чувствовал себя обложенным со всех сторон; за короткое время он растратил весь свой запас развлечений, уловок, позволяющих жить; у него уже не оставалось идей, ничего, кроме безмерной усталости, ничего, кроме стальной клетки; исход его покушения на воспоминания казался теперь сомнительным.
Он поднялся, по-прежнему не в своей тарелке, и отправился по комнатам на поиски Лиль. Она стояла на коленях перед ящиком сенатора на кухне. Она смотрела на сенатора, и глаза ее тонули в слезах.
- В чем дело? - спросил Вольф.
Между лапами сенатора дремал гавиан, а сам сенатор с мутным взором пускал слюну и напевал обрывки совершенно нечленораздельных песен.
- Сенатор, - сказала Лиль, и ее голос пресекся.
- Что с ним? - сказал Вольф.
- Не знаю, - сказала Лиль. - Он больше не понимает, что говорит, и не отвечает, когда с ним разговаривают.
- Но вид у него довольный, - сказал Вольф. - Он поет.
- Как будто он впал в маразм, - пробормотала Лиль.
Сенатор вильнул хвостом, и на мгновение ока что-то вроде понимания сверкнуло в его глазах.
- Точно! - заметил он. - Я впал в маразм и не намерен более из него выпадать.
И он снова принялся за свою душераздирающую музыку.
- Все нормально, - сказал Вольф. - Ты же знаешь, он супер стар.
- Он был так доволен, что у него есть гавиан, - ответила сквозь слезы Лиль.
- Довольство или маразм, - сказал Вольф, - это почти одно и то же. Когда больше нет никаких желаний, тогда и становишься маразматиком.
- Ох! - сказала Лиль. - Бедный мой сенатор.
- Заметь-ка, - сказал Вольф, - что есть два способа избавиться от желаний: иметь то, что хотел, или впасть в прострацию оттого, что этого не имеешь.
- Но он не может оставаться в таком состоянии! - сказала Лиль.
- Он же сказал тебе, что останется, - сказал Вольф. - В данном случае это блаженство, потому что он обрел то, что хотел. Думаю, что и в том, и в другом случае все кончается погружением в бессознательное.
- Это меня убивает, - сказала Лиль.
Сенатор предпринял последнее усилие.
- Послушайте, - сказал он, - это последний проблеск. Я доволен. Вам понятно? Мне-то уже нет надобности понимать. Я достиг полного удовлетворения, стало быть, и вегетативного тоже, и это - мои последние слова. Я восстанавливаю прерванную связь… Возвращаюсь к истокам… Поскольку я жив и больше ничего не желаю, у меня больше нет надобности в разуме. Добавлю, что с этого мне и следовало бы начать.
Он с видом гурмана облизал нос и испустил неприличный звук.
- Я функционирую, - сказал он. - Остальное - шуточки. А теперь, теперь я возвращаюсь в строй. Я вас люблю, может быть, я буду понимать вас и дальше, но я ничего больше не скажу. У меня есть мой гавиан. Найдите своего.
Лиль высморкалась и погладила сенатора. Тот повилял хвостом, уткнулся носом в шею гавиана и задремал.
- А если их на всех не хватает, этих гавианов? - сказал Вольф.
Он помог Лиль встать.
- Увы! - сказала она. - Из меня гавиана не получится.
- Лиль, - сказал Вольф, - я так тебя люблю. Почему же я не так счастлив, как сенатор?
- Дело в том, что я слишком мала, - сказала Лиль, прижимаясь к нему. - Или же ты ошибаешься. Принимаешь одно за другое.
Они ушли с кухни и уселись на большой диван.
- Я перепробовал почти все, - сказал Вольф, - и нет ничего, что я хотел бы сделать еще раз.
- Даже меня обнять? - сказала Лиль.
- Разве что, - сказал, делая это, Вольф.
- А твоя старая ужасная машина? - сказала Лиль.
- Она меня пугает, - пробормотал Вольф. - То, как переосмысливаешь вещи там, внутри…
От неудовольствия, где-то в районе шеи у него начался нервный тик.
- Все делается для того, чтобы забыть, но сначала передумываешь все заново, - продолжал он. - Ничего не опуская. С еще большим количеством деталей. И не испытывая того, что испытывал когда-то.
- Это так тоскливо? - сказала Лиль.
- Невыносимо. Невыносимо тащить за собой все, чем ты был раньше, - сказал Вольф.
- Ну а меня ты не хочешь увести с собой? - сказала Лиль, лаская его.
- Ты прекрасна, - сказал Вольф. - Ты нежна. Я люблю тебя. И я обманулся.
- Ты обманулся? - повторила Лиль.
- Иначе и быть не может, - сказал с неопределенным жестом Вольф, - пентюх, машина, возлюбленные, работа, музыка, жизнь, другие люди…
- А я? - сказала Лиль.
- Да, - сказал Вольф. - Была бы ты, но невозможно залезть в шкуру другого. Получаются двое. Ты полна. Ты вся целиком - это слишком; а сохранения заслуживает все, вот и нужно, чтобы ты была иной.
- Залезь ко мне в мою шкуру, - сказала Лиль. - Я буду счастлива: ничего, кроме нас двоих.
- Это невозможно, - сказал Вольф. - Чтобы влезть в чужую шкуру, надо убить другого и содрать ее с него для себя.
- Обдери меня, - сказала Лиль.
- В этом случае, - сказал Вольф, - у меня тебя уже не будет, буду я в другой шкуре.
- О! - совсем грустно сказала Лиль.
- Когда обманываешься, все именно так и выходит, - сказал Вольф. - Дело в том, что обмануться можно во всем. Это неизлечимо, и это повторяется каждый раз заново.
- У тебя совсем не осталось надежды? - сказала Лиль.
- Машина… - сказал Вольф. - У меня есть машина. В конце концов, я пока пробыл в ней не так уж и долго.
. - Когда ты туда вернешься? - сказала Лиль. - Я так боюсь этой клетки. И ты мне ничего не рассказываешь.
- В следующий раз - завтра, - сказал Вольф. - Ну а сейчас мне нужно поработать. А рассказать тебе что-нибудь я просто-напросто не могу.
- Почему? - спросила Лиль.
Лицо Вольфа замкнулось.
- Потому что я ничего не помню, - сказал он. - Я знаю, что, когда я внутри, воспоминания возвращаются, но машина как раз для тогой предназначена, чтобы туг же их уничтожить.
- А тебя не пугает, - спросила Лиль, - разрушать собственные воспоминания?
- Ну, - уклончиво сказал Вольф, - я еще не уничтожил ничего существенного.
Он насторожился. Наверху, у Ляписа, хлопнула дверь, и вслед за этим по лестнице загрохотали шаги.
Они вскочили и выглянули в окно. Ляпис почти бегом удалялся в направлении Квадрата. Не добравшись до него, он повалился ничком в красную траву, обхватив голову руками.
- Сходи навести Хмельмаю, - сказал Вольф. - Что там стряслось? Он совсем измотался.
- Но ты-то не пойдешь его утешать, - сказала Лиль.
- Мужчина утешается в одиночку, - сказал Вольф, заходя в свой кабинет.
Он лгал естественно и искренне. Мужчина утешается точно так же, как и женщина.
ГЛАВА XXVII
Лиль была чуть смущена, ей казалось несколько нескромным соваться со своим сочувствием к Хмельмае, хотя, с другой стороны, Ляпис обычно так не уходил, да и убегал он скорее как человек напуганный, а не разъяренный.
Лиль вышла на лестничную площадку и поднялась на восемнадцать ступенек. Постучалась. Послышались шага Хмельмаи по направлению к двери, и, открыв ее, их хозяйка поздоровалась с Лиль.
- В чем дело? - спросила Лиль. - Ляпис напуган или болен?
- Не знаю, - сказала Хмельмая, как всегда нежная и замкнутая. - Он ушел ни с того ни с сего.
- Не хочу быть нескромной, - сказала Лиль. - Но у него был такой необычный вид.
- Он целовал меня, - объяснила Хмельмая, - а потом опять увидел кого-то, и на этот раз он уже не смог стерпеть. Он ушел.
- И никого не было? - сказала Лиль.
- Мне все равно, - сказала Хмельмая. - Но он явно кого-то видел.
- Ну и что же делать? - сказала Лиль.
- Думаю, он меня стыдится, - сказала Хмельмая.
- Нет, - сказала Лиль, - он, наверное, стыдится быть влюбленным.
- Я же никогда не говорила плохо о его матери, - возразила Хмельмая.
- Я вам верю, - сказала Лиль. - Но что же делать?
- Не знаю, не пойти ли его поискать, - сказала Хмельмая. - Такое впечатление, что именно я - причина его мучений, а я не хочу его мучить.
- Что же делать… - повторила Лиль. - Если хотите, я могу сходить за ним.
- Не знаю, - сказала Хмельмая. - Когда он рядом, он так хочет прикоснуться ко мне, обнять, взять меня, я это чувствую, и мне очень хочется, чтобы он это сделал; а потом он не осмеливается, он боится, что вернется этот человек, ну и что из этого, мне-то все равно, я же его не вижу, но его это парализует, а теперь еще того хуже - он стал бояться.
- Да, - сказала Лиль.
- Скоро, - сказала Хмельмая, - он разъярится, он же хочет меня все сильнее и сильнее, а я его.
- Вы оба слишком молоды для этого, - сказала Лиль.
Хмельмая засмеялась. Прекрасный смех: легкий и хрупкий.
- Вы тоже слишком молоды для подобного тона, - заметила она.
Лиль улыбнулась, но невесело.
- Не хочу изображать из себя бабушку, - сказала она, - но я замужем за Вольфом уже несколько лет.
- Ляпис - совсем другое дело, - сказала Хмельмая. - Не хочу сказать, что он лучше, нет, просто его мучит другое. Ведь Вольф тоже мучается, и не пытайтесь доказать обратное.
- Да, - сказала Лиль.
Хмельмая сказала ей почти то же самое, что только что говорил Вольф, и это показалось ей забавным.
- Все было бы так просто, - вздохнула она.