ГЛАВА XXIV
Вольф уже ушел. Теперь он обдумывал все это. Все то, что сама особа аббата Гриля запрещала ему воскрешать в памяти… стояние на коленях в темной капелле, доставлявшее столько мучений, и которое он, однако, вспоминал без неудовольствия. Сама капелла, прохладная, немного таинственная. Справа от входа находилась исповедальня; он вспомнил первую свою исповедь, полную недомолвок и общих мест - как и следующие за нею, - и голос священника, доносившийся из-за маленькой решетки, казался ему совсем не похожим на его обычный голос - неясным, немного приглушенным, более умиротворенным, будто бы и в самом деле обязанность исповедника возвышала его над обычным положением - или скорее возвышала до его положения, наделяя изощренной способностью прощать, углубленным пониманием и способностью безошибочно отличать добро от зла. Забавнее всего была подготовка к первому причастию; вооруженный деревянной киношной хлопушкой священник обучал их маневру, словно солдатиков, чтобы в день церемонии не было ни сучка ни задоринки; и из-за этого капелла теряла свою власть, становилась местом более привычным; между древними ее камнями и школьниками устанавливалось нечто вроде сговора; школьники, сгруппировавшись справа и слева от центрального прохода, упражнялись в построении в два ряда, которые сливались далее в одну сплоченную колонну, тянувшуюся вдоль прохода до самой лестницы, чтобы снова разделиться там на две симметричные процессии, направляющиеся получать облатки из рук аббата и помогавшего ему в подобные дни викария. Уж не он ли, не викарий протянул мне облатку? - спрашивал себя Вольф, и у него перед глазами проходили сложные маневры, целью которых было поменяться в критический момент местами со своим напарником и получить облатку от того, от кого следовало, ибо в противном случае ты рисковал быть пораженным громом или попасться на веки вечные в лапы Сатаны. А затем они разучивали песнопения. Сколь сладостными агнцами, славами, надеждами и опорами оглашалась капелла! И теперь Вольф дивился, видя, до какой степени все эти слова любви и поклонения могли оставаться на устах окружавших его детей, как и у него самого, лишенными всякого значения, ограниченными своей звуковой составляющей. Ну а тогда было занятно получить первое причастие; по отношению к иным - самым юным - складывалось впечатление, что переходишь на следующую ступень социальной лестницы, продвигаешься по службе, а по отношению к старшим - что получаешь доступ к их положению и можешь общаться с ними как равный с равным. А еще нарукавная повязка, синий костюм, крахмальный воротничок, лакированные ботинки - и все же, несмотря на все это, было и переживание великого дня: изукрашенная капелла, заполненная народом, запах благовоний и огни тысяч свечей, смешанное чувство, что ты на представлении и приближаешься к великой тайне, желание возвыситься через свою набожность, боязнь "Ее" разжевать, колебание между "если бы все это было правдой" и "это правда"… и, по возвращении домой, набитый желудок, горькое впечатление, что тебя облапошили. Остались раззолоченные образки, вымененные у приятелей, остался костюм, который он потом сносит, крахмальный воротничок, который больше никогда не понадобится, и золотые часы, которые он в минуту жизни трудную загонит безо всякого сожаления. И еще молитвенник, подарок набожной кузины, который из-за красивого переплета он так и не посмеет никогда выбросить, но что же с ним делать - так и не догадается… Разочарование, лишенное размаха… ничтожная комедия… и крохотный осколок сожаления, что никогда не узнаешь, то ли в самом деле увидел мельком Иисуса, то ли плохо себя почувствовал и тебе это пригрезилось по причине духоты, запахов, раннего пробуждения или слитком тесного крахмального воротничка…
Суета сует. Никчемное мероприятие.
И вот Вольф уже перед дверью месье Брюля и даже перед самим месье Брюлем. Он провел рукой по лицу и сел.
- С этим все… - сказал месье Брюль.
- С этим все, - сказал Вольф. - И никакого результата.
- То есть как? - сказал месье Брюль.
- С ним не за что было зацепиться, никаких общих тем, - сказал Вольф. - Только о глупостях и разговаривали.
- Ну и что? - спросил месье Брюль. - Вы же рассказали все самому себе. Это-то и существенно.
- А? - сказал Вольф. - Да. Хорошо. Все-таки этот пункт можно было бы из плана убрать. Сплошная пустота, никакой субстанции.
- По этой причине, - сказал месье Брюль, - я и попросил вас сходить сперва к нему. Чтобы побыстрее покончить с тем, что лишено для вас значения.
- Абсолютно лишено, - сказал Вольф. - Никогда меня это не мучило.
- Конечно, конечно, - забормотал месье Брюль, - но так картина полнее.
- Оказалось, - объяснил Вольф, - что Господь Бог - это Ганар, один из моих одноклассников. Я видел его фото. И тем самым все обрело свои истинные пропорции. Так что на самом деле беседа была небесполезна.
- Теперь, - сказал месье Брюль, - давайте поговорим серьезно.
- Все это растянулось на столько лет… - сказал Вольф. - Все смешалось. Надо навести порядок.
ГЛАВА XXV
- Очень важно понять, - сказал месье Брюль, тщательно подбирая слова, - какую лепту внесло ваше образование в развившееся у вас отвращение к существованию. Ведь именно этот мотив и привел вас сюда?
- Почти так, - сказал Вольф. - Почему и с этой стороны я тоже был разочарован.
- Но сперва, - сказал месье Брюль, - какова ваша доля ответственности за это образование?
Вольф отлично помнил, что ему хотелось в школу. Он сказал об этом месье Брюлю.
- Но, - дополнил он, - справедливо было бы, я думаю, добавить, что и вопреки своему желанию я все равно бы там оказался.
- Наверняка? - спросил месье Брюль.
- Я быстро все схватывал, - сказал Вольф, - и мне хотелось иметь учебники, перья, ранец и тетрадки, это верно. Но родители и в любом другом случае не оставили бы меня дома.
- Можно было заняться чем-нибудь другим, - сказал месье Брюль. - Музыка. Рисунок.
- Нет, - сказал Вольф.
Он рассеянно оглядел комнату. На запыленном шкафчике картотеки вольготно расположился старый гипсовый бюст, которому неопытная рука пририсовала усы.
- Мой отец, - объяснил Вольф, - прервал учебу в довольно юном возрасте, поскольку он был достаточно обеспечен, чтобы без нее обойтись. Потому-то он так и настаивал, чтобы я получил законченное образование. И, следовательно, чтобы я его начал.
- Короче говоря, - сказал месье Брюль, - вас отправили в лицей.
- Я мечтал иметь товарищей моего возраста, - сказал Вольф. - Это тоже сказалось.
- И все прошло гладко, - сказал месье Брюль.
- В какой-то степени - да, - сказал Вольф. - Но те тенденции, которые уже определяли к тому времени мою ребячью жизнь, развились теперь вовсю. Давайте разберемся. С одной стороны, лицей меня раскрепостил, познакомив с людьми, среда которых прививала привычки и причуды, существенно отличные от стандартов среды моей; как следствие это привело к сомнению во всем и вся и выбору среди всех возможностей именно той, что в наибольшей степени меня удовлетворяла, чтобы сделать из меня личность.
- Без сомнения, - сказал месье Брюль.
- С другой стороны, - продолжал Вольф, - лицей внес свою лепту в развитие тех черт моего характера, о которых я уже говорил месье Перлю: стремление к героизму, с одной стороны, физическая изнеженность - с другой, и последующее разочарование, обусловленное моей неспособностью дойти до конца ни в том, ни в другом.
- Ваша склонность к героизму побуждала вас домогаться первенства, - сказал месье Брюль.
- Ну а моя лень не оставляла мне никаких шансов на постоянное преуспеяние в этом, - сказал Вольф.
- Тем самым уравновешивая жизнь, - сказал месье Брюль. - Что в этом плохого?
- Это равновесие неустойчиво, - заверил Вольф. - Ускользающее равновесие. Система, все действующие силы в которой равны нулю, подошла бы мне куда лучше.
- Что может быть устойчивей… - начал месье Брюль, потом как-то чудно посмотрел на Вольфа и более ничего не сказал.
- Мое лицемерие лишь преумножилось, - не моргнув глазом продолжал Вольф, - я не был притворщиком, скрывающим свои мысли, лицемерие ограничивалось моей работой. Мне посчастливилось быть одаренным, и я притворялся, что тружусь, хотя на самом деле я превосходил средний уровень без малейших усилий. Но одаренных не любят.
- Вы хотите, чтобы вас любили? - с невинным видом сказал месье Брюль.
Вольф побледнел, и его лицо, казалось, замкнулось.
- Оставим это, - сказал он. - Мы обсуждаем учебу.
- В таком случае поговорим об учебе, - сказал месье Брюль.
- Задавайте мне вопросы, - сказал Вольф, - и я отвечу.
- В каком смысле, - тут же спросил месье Брюль, - вас сформировало ваше обучение? Только прошу, не ограничивайтесь ранним детством. Каков был итог всей этой работы - ибо с вашей стороны налицо и работа, и усидчивость, может быть показная, конечно; однако постоянство привычек не может не подействовать на индивидуума, если оно продолжается достаточно долго.