- Я обо всем позабочусь, - сказал Хильер. - Вы, наверное, хотите сопровождать его по пути домой. Из Стамбула летают самолеты "Бритиш юропиан эруэйз". Я все устрою. Это меньшее, что я могу для вас сделать. А сейчас я одеваюсь и иду к пассажирскому помощнику. Надо сообщить вашим, точнее, его адвокатам. Они встретят вас в лондонском аэропорту.
- Я знаю, что делать, - сказал Алан. - А вот неисправимые романтики вроде вас в реальных делах навряд ли разбираются. Как я заметил, вы ни словом не обмолвились о том, что полетите в Лондон вместе с нами. Боитесь, да? Вас будут поджидать ваши дружки в плащах и с пистолетами в карманах; тоже большие любители романтических игр. Говорите, что позаботитесь о нас, а сами на английскую землю ступить боитесь.
- У меня дела в Стамбуле, - промямлил Хильер. - Одно дело, по крайней мере. Но очень важное. И потом, я как раз хотел предложить вам встретиться в Дублине, в отеле "Долфин" на Эссекс-стрит. Там бы мы обсудили планы на будущее.
- Наше будущее зависит от решений канцлерского суда. Ведь несовершеннолетние Клара и Алан Уолтерс попадают под его опеку. Закон не обязывает мачеху заботиться о нас. Наверное, вы сейчас начнете говорить, что зато вас к этому обязывает совесть. На деле это означает, что мы втроем будем шнырять по Ирландии, стараясь никому не попасться на глаза. Нейтральная территория. Вышедшая из игры, так вы, по-моему, выражаетесь. Что означает: ИРА, вооруженные бандиты, взорванные почтовые отделения. Нет уж, спасибо. Мы лучше в школу вернемся. Мы предпочитаем учиться постепенно.
Хильер виновато и с грустью посмотрел на этих детей.
- Ты не всегда так рассуждал, - сказал он. - Вспомни-ка: секс-книжки, смокинги, кольца в ушах, коньяк после обеда! Ты утверждаешь, что это я играю в игры…
- Мы всего лишь дети, - проговорил Алан почти что с нежностью. - Вы были обязаны это понять. Дети могут и поиграть. - И тут его гортань гневно, вполне по-взрослому задрожала. - А ваши проклятые игры куда нас завели?!
- Это несправедливо…
- Проклятые нейтралы! Эта сука с ее горем и головной болью, ублюдок Теодореску, скалящийся Рист и вы. Хотя вы-то себя наверняка считаете молодцом и обижаетесь, что с вами несправедливо обошлись.
- Невинных жертв не бывает, - медленно произнес Хильер. - Надо читать то, что напечатано в контракте мелким шрифтом.
- Вот, вы даже это превратили в игру, - ухмыльнулся Алан и достал из кармана халата сложенный в несколько раз листок. - Полюбуйтесь: послание, которое вы просили меня расшифровать.
Хильер взял листок. На нем не было ни слова.
- Возвращение не предусмотрено, - сказал Алан. - Играют они мастерски.
- Чернила, исчезающие на седьмой день, - сказал Хильер. - Я должен был это предвидеть.
- Жаль, что все остальное не исчезает с такой же легкостью. Все их игры и фокусы. Хватит, пора возвращаться в реальный мир. - Он двинулся к двери. - Клара, ты идешь?
- Сейчас приду. Я только попрощаюсь.
- Ладно, увидимся за завтраком.
Он вышел, не попрощавшись с Хильером. Кашель взрослого курильщика сопровождал его по пути в каюту, где, наверное, сменился слезами естественной жалости к самому себе, в одночасье ставшему сиротой. Хильер и Клара взглянули друг на друга. Он сказал:
- Целоваться, наверное, неуместно. Было бы слишком похоже на любовь.
Глаза ее сверкали, словно от глазных капель. Скромно потупившись, она сказала:
- Вы, кажется, не собираетесь сейчас пить чай. Почему бы в таком случае не запереть снова дверь? Хильер удивленно уставился на Клару.
- У нас достаточно времени, - сказала она, поднимая на него глаза.
Сколько раз он видел эти глаза!
- Убирайтесь, - сказал Хильер. - Немедленно вон.
- Я думала, вам понравилось…
- Вон.
- Нет, вы ужас что за человек! - Клара расплакалась.-Сами же говорили, что любите…
- Вон!
Хильер вытолкал ее за дверь, сам не понимая, что делает.
- Скотина! Грязная, мерзкая скотина!
На этот раз путь в каюту - теперь уже Кларину - сопровождался слезами. Слезы же, даже на людях - вещь вполне уместная.
Хильер жалко и жадно припал к бутылке "Олд морталити".
9.
В Стамбуле ему пришлось ждать в течение трех дней. Название его отеля "Баби Хумаюн", то есть "Блистательная Порта", было не только претенциозным, но и обманчивым, поскольку располагался он в северной части города, у Золотого Рога, а не на юго-востоке, где находится Старый дворец. Но Хильер был доволен. Для заключительного акта больше подходили вши, вонючие туалеты и гнилые обои в потеках, чем роскошные асептические интерьеры "Хилтона". Комната была темной, да и попахивало в ней чем-то темным. Можно не сомневаться, что его кровать видела немало диких, животных gesta, краска была ободрана мощными звериными когтями горцев, немытыми после того, как их запускали в жирное козье варево. Ночью по полу шаркали сальные шлепанцы бородатых привидений, бормотавших предсмертные напутствия, перед тем как нанести смертельный удар и завладеть мешочком с деньгами, который высовывался из-под распоротого матраса. В предрассветном сумраке на стенах плясали тени кровожадных бандитов. Один из стульев доживал последние дни. На грязном балконе валялись турецкие окурки, на паутине лежал белесый слой пыли. Но Хильер с удовольствием усаживался с утра пораньше на покрякивающий стул, съедал на завтрак йогурт, инжир и пресный хлеб с маслом из козьего молока. Запивал крепким кофе, затягивался своей смердящей бразильской сигарой и устремлял взор на окутанный утренней дымкой Босфор. В халате на голое тело он размышлял о том, сколько наделал ошибок, чересчур полагаясь на свободу выбора, свободу воли и логику людских поступков. Заблуждался он и относительно природы любви.
На улице Джумхуриет он украдкой, словно турок-злоумышленник, наблюдал, как гроб с телом мучного короля загружают в крытый фургон компании "Бритиш юропиан эруэйз", как дети мучного короля, бледные, изысканно одетые сиротки, садятся в автобус вместе с другими пассажирами, летящими 291-м рейсом, и, когда автобус тронулся в сторону аэропорта Ешнлькёй, вяло помахал им вслед. Дом, расположенный по адресу, указанному Теодореску, оказался битком набитым различными офисами. Он осведомился у дежурной, нет ли писем на имя мистера Хильера. Женщина с монголоидным лицом и тронутыми сединой волосами протянула ему конверт. Вложенная в него записка гласила: "Ничего не понял, но приеду". Вместо подписи стояла буква "Т".