Любой мужчина, произнеся последнее слово (конечно, если это не делается "по срочным показаниям"), неизбежно испытывает смущение. Жуликоватое слово. Однако у женщин, особенно у девушек, реакция на него иная. Клара зарделась и опустила глаза на ковровую дорожку. Хильеру самому хотелось понять, что же он имел в виду. Он предлагал (до сих пор не верилось!) любовь единственно подлинную: кровосмесительную.
- Да, любовь,-сказал Хильер и, словно в подтверждение серьезности своих намерений, прикрыл коленку и торжественно застыл на стуле.
- Как вам не совестно?-сказала Клара.-Не предлагайте мне такие вещи. Мы же совсем не знаем друг друга.
- В ваших книжках толкуют совсем не об этом. Скажи я "оральное возбуждение", вы бы меня сразу поняли. Но я сказал "любовь". Любовь.
- Но у нас такая разница в возрасте. Вы мне, наверное, в отцы годитесь.
- Гожусь. И отец вам скоро понадобится. Но я говорю о другом. О любви.
- Так, значит, я должна буду-как это?-соблазнить его и попытаться заманить в свою каюту,-пробормотала она, не поднимая глаз.-Такой предлог более-как это?-благовидный. А что дальше? Об этом вы подумали? Я понимаю, ваше дело стукнуть его по голове и завладеть мундиром. А потом что? Противный старый мужлан в каюте юной девушки…
- Заманите молодого. Он ее любил. Любил.
- А потом будет вот что: после того как вы уйдете в его мундире, я начну кричать, и когда кто-нибудь прибежит, скажу, что он сам разделся-для чего и так ясно,-но я, усыпив его бдительность, огрела… Чем я его огрела?
- Самой тяжелой из ваших книг.
- Нет, серьезно.-Она нетерпеливо притопнула.-Чем вы его ударите?
- Его собственным пистолетом.
- Ой!-(Авансцена обваливается. Убийца прыгает в зрительный зал.)-Я не подумала, что у него будет пистолет.
- Тут вам не добродушные деревенские полисмены. Но стукну я несильно, только чтобы суметь ввести PSTX. Это вызовет реакцию, напоминающую сильное опьянение. Если от удара он потеряет сознание, то тем лучше-даже укола не почувствует. Придет в себя мертвецки пьяным, раздетым, и тут вы разуетесь и ударите его каблучком-обязательно сделайте это,-а потом…
- Потом я вышвырну его одежду в иллюминатор, что только усугубит его положение. И пистолет тоже выброшу.
Ей не терпелось поскорее начать операцию по совращению незнакомца.
- Вы красивая, соблазнительная, умная, смелая девушка,-изрек Хильер.-Я люблю вас. Где бы я ни был - в тюрьме, в лагере или в соляном карьере - я буду любить вас. Я буду любить вас даже тогда, когда в меня вопьются пули.
Слова его были нелепы. Нелепы, как сама любовь.
- Нет, вы вернетесь. Вы вернетесь, правда? Ответить Хильер не успел, поскольку дверь отворилась и на пороге появился Алан. Вид у него был весьма унылый.
- Ничего не вышло,-промямлил он.-Фотоаппаратом никто не заинтересовался. Я предлагал ручку "Паркер", но оказалось, что и она никому не нужна. Не нашлось покупателей ни на мои рубашки, ни даже на смокинг.
- Сомневаюсь, что русские мальчишки носят смокинги.
- Я старался, как мог!-с обидой воскликнул Алан.-Просто я никогда такими вещами не занимался. Простите.
- Ничего,-ласково сказал Хильер,-Но теперь, надеюсь, ты понял, что в жизни еще есть чему поучиться. Что же, придется за дело взяться нам с Кларой.
- Я собираюсь на берег,-сказал Алан.-К пирсу уже подогнали большой туристский автобус.-Он замолчал, ожидая так и не последовавших советов проявлять
осторожность.-Я буду осторожен,-проговорил он не слишком уверенно.
- Акт второй!-провозгласил Хильер.-Смена декораций. Сцена прежняя, Я выброшу ваши секс-книжки в иллюминатор. Не то кто-нибудь впоследствии станет утверждать, будто вы были с ним заодно.
2.
Вот и пришло время, когда Хильер мог выказать нежность к продолжению Клары -ее каюте. Но прежде он показал язык ее книжкам, собрал их в кучу и вывалил во тьму, простиравшуюся за правым бортом. Неграмотное море приняло их с безразличием нацистских костров. Затем он начал на цыпочках кружить по каюте, поглаживая лицо и руки Клариной массажной щеткой (колючие мужские поцелуи, но приходится обходиться ими), вдыхая благоухание ее кремов, румян и чересчур "взрослых" духов. Он попытался задушиться лежавшими на стуле чулками цвета вороненой стали и в то же время ловил губами чуть влажноватые ступни. Девятый размер. Он застыл в нерешительности: то ли зарыться лицом в ее белье, лежавшее в выдвижном ящике, то ли набрать воды в видневшуюся под кроватью туфельку (четвертый размер) и сделать из нее глоток. Но война требует хладнокровия. Любовь должна на время превратиться из трепета пальца на спусковом крючке в призыв военного плаката. Пора в шкаф.
Он втиснулся между ее платьями. Будучи проявлениями ее внешнего, публичного "я", они не возбуждали его в той же мере, как то, что прикасалось к ее коже, нежило, увлажняло и наполняло ароматами. И тем не менее, он целовал кромки ее невидимых платьев и-нисколько тому не удивляясь-молился ей, богине, представавшей миру в этих многочисленных изменчивых обличьях, а не дьяволице мисс Деви, похотью истерзавшей его нервы и оставившей их обвисшими и алчущими-терзали их до состояния святости-более возвышенных раздражителей. Дверца шкафа была закрыта неплотно, и сквозь бесконечно малую-прямо-таки в математическом смысле!-щель он видел точно такую же койку, как ту, на которой выстрадал упоительные дравидские наслаждения. На ней он вообразил сидящую в позе лотоса многорукую мисс Деви и вознес благодарения очищающему пламени, сквозь которое лежал его путь к Божественному виденью. Но он постарался, чтобы мисс Деви исчезла до того, как, обретя человеческое естество, она зовуще уляжется на покрывало.
Время шло, и Хильер думал о том, имел ли он право вовлекать солнцеподобную Клару в это-пускай притворное-распутство. Между тем никакие ухищрения многопытной соблазнительницы не волнуют кровь так, как очевидная неискушенность неумело выдающей себя за таковую. Тот, кого она приведет,-несомненно мерзавец и заслуживает своей участи. Хильер размышлял о любви, о том, догадываются ли женщины, как мучаются обижающие их мужчины. Трубадуры и альфонсы залапали все слова, низвели физическую любовь до животного соития. Овладевая телом любимой, ощущаешь себя в борделе. Половой акт не превращается в возвышенное таинство, подобно пресуществлению хлеба во время причастия. Вы можете за завтраком набить рот хлебом и, плюясь крошками, рассуждать о проповеди, однако незадолго до того, отнюдь не для утоления голода, вы клали в рот пресную облатку и бормотали: "Господь Бог мой…" И вы верили, что вас слышат. А в любви вы завтракаете и причащаетесь одновременно и не способны-даже в момент Откровения-воскликнуть: "Госпожа Богиня моя!". А если и воскликнете, то твердо зная, что услышать вас некому.
Зажатый между благоухающими платьями, Хильер почувствовал, что у него немеет тело. Он приоткрыл дверь и собрался было размять конечности, как вдруг из коридора послышались приближающиеся шаги. Он снова втиснулся в набитый шкаф (рот набит хлебом) и буквально услышал, как застучало-не в ногу с шагами-сердце. Дверь отворилась и: Господь Бог мой!-как она чертовски ловко все проделала! Перед Хильером предстала угрюмая милицейская форма, матово поблескивающая кобура, сапоги и-дробящееся на десятки частей, как в глазке стробоскопа, ее усыпанное серебряными блестками платье. Сколько еще это терпеть? Надо, чтобы он снял ремень с кобурой, но сумеет ли она заставить ею расстегнуть пряжку сейчас, пока грубые милицейские лапы не начали ее тискать? Изображение дробилось но звук был отчетливым: хриплое "Razdyevaysya . .. Razdyevaysya …". Хильер чуть приоткрыл дверцу,-то, что он увидел, было уже чересчур: разрываемое на плече платье, славянское насилие над Западом, толстая красная шея, поросшая грубой щетиной, чин. ("Черт подери, выбрала кого надо!"-отметил он про себя, глядя на знаки отличия; точное звание он припомнить не мог, но не сомневался, что оно выше лейтенанта. Тупая морда предстала в профиль, и при виде нескольких рядов орденских ленточек Хильер почувствовал презрение к тому, кто так отклонился от своих служебных обязанностей; в то же время он был рад, что русский оказался нормальным человеком, способным на подобные отклонения, но тут же с ненавистью заметил, как тот похотливо-вполне по-человечьи-оскалил покрытые камнем и золотом зубы и заурчал, предвкушая невыносимую для Хильера профанацию. Растрепанная, будто после ночи насильного блуда, она взглянула поверх нависшего над ней плеча на спасительный шкаф. Хильер на мгновение выглянул и выразительно кивнул на кобуру. Клара сразу начала стаскивать с русского китель; тот осклабился, пробормотал "Da,yadolzhenrazdyet'sya ", встал с Клары, сбросил ремень на пол и принялся неуклюже расстегивать пуговицы. Взглянув на девушку, он снова приказал: "Razdyevaysya … razdyevaysya …" "Этот глагол ей следует запомнить",-мелькнуло в голове у скрючившегося в шкафу Хильера. Русский, оставшись в рубашке, полез на Клару, по-борцовски растопырив пальцы, и Хильер решил, что время пришло.