- А ты точно знаешь, что твой босс не покатит на тебя, что мы тут хлещем его бухло? - поинтересовался Макканн, то ли не расслышав, то ли игнорируя мой вопрос. Он крутил пустую пивную бутылку, рассматривая через нее одно из Амброзовых витражных окон.
- Да я же тебе говорил, - сказал я. И я ему действительно говорил. Макканн всегда это спрашивает, и я всегда говорю ему, что все путем. - Все путем, ему это до лампочки.
- Точно?
- Точно, точно. Сам-то он завязал. Сказал мне, бери сколько хочешь.
Макканн окинул взором ящики алкогольной продукции, нагроможденные в церкви наряду с прочими моими СЭВ-овскими трофеями, и задумчиво поскреб подбородок.
- Продать бы ведь мог, если самому не нужно.
- Не так-то это сразу. Растаможка… и все такие дела. А ему возиться неохота.
- Да, если он такой богатый… Ничего, если я… - Макканн показал мне пустую бутылку.
- Милости просим, - сказал я. Макканн встал и пошел за очередной бутылкой.
- А ведь я так ни разу и не видел этого парня, ты знаешь это, Джимми? Он что, вообще сюда носа не кажет?
- Последний раз он тут был… ну, с год назад. Или чуть больше.
- Так как там, говоришь, его фамилия?
Макканн открыл бутылку открывашкой, привязанной к концу скамейки, и приложился к горлышку.
- Уэйрд.
- Странная фамилия.
- Странный парень.
- А он не думает часом снести эту халупу и отгрохать здесь административный корпус?
- Не может. Здание должно остаться как оно есть, потому-то ему отдали его за гроши.
- А потом, наверное, еще и заложил, да?
- Не думаю, - сказал я, не совсем уверенный, прикалывается Макканн или всерьез. - Он же богатый. Оригинал.
- Ну да, - горестно кивнул Макканн, - если ты богатый, то ходишь в оригиналах, а если бедный, тебя тут же объявят психом и запихнут в психушку.
- Чин дает определенные привилегии.
- Вот то-то, дружище, и оно.
Некоторое время мы пили молча. Макканн снова окинул взором штабеля бухла.
- Все это очень здорово, но мне чего-то хочется пинту родного, крепкого. Сходим в "Грифон"?
- Пошли, самое время перекусить.
"Грифон" - это наша основная местная забегаловка: приличная, с дешевой едой, не испорченная наплывом клиентов, но достаточно оживленная. Я так никогда и не отряхнул со своих ног впитанные в детстве вкусы и упорно предпочитаю пироги, бобы и чипсы в "Грифоне" пятизвездному бифштексу аиpoivre со сладким укропом, спаржей, courgettes и молодой картошкой в "Олбани"… не говоря уж о том, что для "Олбани" пришлось бы переодеваться. А пожалуй что и в душ сходить. Мы изготовились к выходу в свет. Я собрал пустые бутылки и по пути к двери закинул их в ковш русского бульдозера. Прежде чем куда-то там идти, мне нужно было разжиться наличными.
- А на хрена ему все это хозяйство? - вопросил Макканн, указывая своей многоцелевой башкой на коммунистическую технику. Я распахнул маленькую дверку, прорезанную в одной из огромных - как на складе, в них без труда прошел бы двухэтажный автобус - дверей главного входа и оттащил Макканна от польского самосвала (полного пустых водочных бутылок).
- Это не его, - соврал я. - Это строители оставили.
- Ну да, конечно, - отозвался Макканн уже снаружи, застегивая куртку и с ненавистью глядя через улицу на сверкающий (тонированное зеркальное покрытие) фасад конторы "Бритойл". Когда я покупал церковь, здесь была попросту дыра, а в начале этого года на месте былой дыры вознесся административный комплекс. В аккурат к падению мировых цен на нефть и объявлению о сокращении штатов. Я остановился рядом с Макканном, глядя на искаженное отражение церкви в зеркальных, ступенчатых стенах.
- Кошмар и убожество, - констатировал Макканн. - Дыра и та была лучше.
- Ты дряхлый, ублюдочный реакционер, - сказал я, сбегая по ступенькам паперти на улицу.
- Реакционер? Я? А ты папист недорезанный! - Он догнал меня и пошел рядом. - Это не мы реакционеры, не такие, вроде меня, ведь что же тут реакционного в том, чтобы пытаться сохранить историческое наследие, пусть и такое, как простая дырка в земле; реакционеры - это все эти долбаные предприниматели и акционеры, пытающиеся подлатать капиталистическую систему, повернуть вспять неумолимую поступь истории, и какими бы красивыми словами ни пытались они…
Макканн долдонил про прогресс и регресс, акционеров и реакционеров, капитализм и коммунизм всю дорогу до банка, где я ссудил ему десятку.
А всю дорогу назад, к "Грифону", я думал о теледепеше Рика Тамбера, пытаясь угадать, о чем же это он желает побеседовать, а еще больше - тревожась, по какой это причине он сформулировал свою мысль таким образом - таким, как сформулировал.
Ведь к этому привыкаешь - к тому, как люди формулируют свои мысли, как они используют слова, привыкаешь и начинаешь понимать, на чем сделан акцент. Стараясь припомнить Рикову более-менее среднеатлантическую манеру выражаться, я не мог отделаться от ощущения, что если Рик пишет "Это будут хорошие известия", он, вероятно, имеет в виду, что "Это будут хорошие известия", в отличие от каких-то других, нехороших. А может, это просто мания преследования, обычное для меня дело.
Могло ли случиться нечто такое, о чем я все еще не знаю? Да запросто; я по возможности избегаю газет, телевизора и радио. А что касаемо моих Информационных Загулов, они случаются не так уж часто - раз в два месяца или около того.
В период Информационного Загула я беру напрокат несколько телевизоров, покупаю себе приемник и подписываюсь на все мыслимые и немыслимые газеты и журналы. Я читаю все подряд, я круглый день не выключаю радио, я смотрю по телевизору все, что показывают: мыло и рекламу, викторины и детские передачи. Добротный, полноценный Информационный Загул длится порядка недели, я выхожу из него с красными от недосыпа глазами и более-менее стойким отвращением к тому, что нам впаривают под маркой популярной культуры.
В промежутках между Загулами я читаю немногим меньше, но почти исключительно книги и журналы - журналы, где нет новостей. Таким образом, большую часть года я почти не соприкасаюсь с внешним миром; начнись, например, новая война, я узнаю о ней последним, когда на оконных стеклах появятся косые кресты из бумажных полосок, а по улицам потянутся нестройные колонны людей с тележками и детскими колясками.
Так что же я там такое проспал? На какое всем - кроме меня - известное событие намекает Тамбер?
Да нет, бред это все, паранойя. Наверняка Рик не настолько четок и последователен, чтобы выискивать в его писаниях такие тонкости. Его эпистолярный стиль прямо зависит от того, давно ли он принял понюшку кокаина, плотно ли пообедал, сошелся или расстался с очередной своей пассией. Так-то оно так, но тревога меня не покидала.
А пока я там прохлаждался,
Ты уже летела домой.
И не читал я твою записку -
Обо всем догадался сам.
Бросил ее в остывший камин,
Встал и ушел в загул,
А она лежала там, пепел на пепле,
И горела в моем мозгу.
Ничего особенного… но ее мотив все крутится и крутится у меня в голове, а мои старые песни никогда не предвещали ничего хорошего ни мне, ни другим. Мое проклятье, мой злой рок, назвали бы меня при рождении Ионой, и дело с концом… Мистер Мордой-в-грязь, капитан Кривокософф… На пороге "Грифона" я спросил:
- Так что, этот мужик не был слепым?
- Нет, - твердо ответил Макканн. - Я никогда не связываюсь со слепыми…
- Молодец.
- …а то у них эти, палки.
- Макканн… - Я повернулся и увидел ухмыляющуюся, подмигивающую рожу.
- Нет, - повторил он, открывая дверь. - Я в жизни не мочил слепых.
Глава 4
В августе 1974 года, гуляя по Эспедер-стрит, я столкнулся с Джин Уэбб.
Некоторое время назад мы с Джин встречались и даже были почти любовниками, балансируя на самой грани этого "почти". Наши свидания проходили обычным для подростков образом: дальние, в тени, столики пабов (не дай бог кто обратит внимание, что мы несовершеннолетние), неуклюжие поцелуи под железнодорожным мостом - классическая, в общем, картина. У Джин была очень хорошая улыбка, но больше всего я запал на ее высокий (пять футов девять, дюйма на три-четыре больше, чем у средне-Фергюсли-парковой девушки) рост, все-таки не так далеко нагибаться. Мы мучительно, до полного онеменения стеснялись друг друга, что, однако, не мешало нам прекрасно ладить в том, что не требует особых разговоров.
Не знаю уж почему, но с ней я становился особо, сверх всякой меры неуклюжим и бестолковым. Я лил ей на колени пиво и лимонад, я оттаптывал ей ноги; гуляя с Джин по улице, я ставил ей подножку; вставая из-за столика, чтобы сходить к стойке бара или в туалет, я заезжал ей локтем в голову; я цеплял ее роскошные рыжие волосы своими пуговицами, как-то раз я умудрился зубами в кровь разбить ей губу, а другой раз в парке, когда мы играли в конный бой с еще одной, вроде нас, парочкой, я споткнулся, упал и случайно перекинул Джин через себя в кусты, потом она неделю ходила вся ободранная и в синяках. А верх моих достижений - это когда я ждал ее в том же самом парке, сидел себе на скамеечке, смотрел вроде как в никуда и напевал про себя какие-то мелодии. Она подкралась ко мне сбоку и только было наклонилась, чтобы крикнуть "У-у-у!", как я ее почувствовал, вскочил с намерением облапить и поцеловать, но вместо этого долбанул несчастную девочку головой в подбородок, вырубил начисто.