Я склоняюсь над ее лицом. У Анат чудесные ямочки на щеках и зеленые глаза. Ямочки лучатся радостью, а в глазах – столько света и столько жизни, и столько надежды… Даже сейчас, после многих лет, я вспоминаю их, я вижу их перед собой так же ясно, как в тот далекий солнечный день – зеленые озера счастья. И в каждом – мое отражение, вот он – я, влюбленный юноша, мальчишка, глупец…
…Я целую ее ладонь. Какая тонкая у нее рука. И кожа белая-белая, прозрачная кожа и голубая жилка в ямочке над ключицей. И…
– Я хочу строить дома. Знаешь, у нас в деревне все дома – одинаковые. И даже не во всех окнах есть стекла. Пожалуй, я хотел бы выучиться на архитектора…
– Как чудесно! Мы будем жить вместе, работать, у нас будет большой дом, трое детей и собака.
– Зачем – собака?
– А я люблю собак. Я всех люблю…
– Ты любишь – всех, а я люблю только тебя. Ты – мое счастье.
Олива поливает нас тенью, солнце скатывается все ниже, нам пора расставаться. Пусть ненадолго, но это – невыносимо, и я вспоминаю слова Анат про далекую страну, дом, троих детей и собаку, и в первый раз думаю всерьез – а почему бы и нет?
Я уплываю в своих мечтах далеко-далеко. Я забываю про колодец своей души, где плещется непрозрачная вода цвета пустыни, я люблю свою Анат так нежно и бережно, как-будто глажу птенчика – доверчивого, любопытного, зеленоглазого птенца, вывалившегося из гнезда и, теперь вот, засыпающего на моей ладони. Она, и вправду, задремала на несколько минут в моих объятьях. Ее губы так красны от моих поцелуев, кажется, еще один поцелуй – и брызнет кровь…
Но это – закат.
Мы расцепляем руки. Мы расстаемся до завтра. Анат улыбается и прикасается пальчиком к моей груди, слева, где все время бьется…
– Я иду домой, но на самом деле, я остаюсь здесь, ты слышишь? Ты – чувствуешь? Это не сердце, это – я. Учти…
И она убегает, смеясь и отряхивая юбку, а я бреду домой. Бреду домой и боюсь заглянуть в колодец. И пустыня – поет мне, как всегда, что
времени – нет
В молодости не веришь, что время существует на самом деле. О нем просто – не думаешь.
Тогда мне казалось, что встречи под оливой – это наша вечность. Но однажды Анат пришла и сказала, что беременна.
Мне показалось, что я падаю в колодец. И молчаливая, цвета пустыни, вода – ждет меня. Ждет меня, чтобы сделать свое дело. И слева вот-вот стучать – перестанет.
– Асаф, Асаф, ты что? Что с тобой? Ты где?
– Я здесь.
– У тебя было такое лицо…
– Какое?
– Как будто ты куда-то провалился.
– Глупости, вот он я. Ну, что ты еще выдумала.
– Ты слышал, что я сказала?
– Конечно. Я слышал, я понял. Я понял, что… ты беременна… и у нас будет ребенок.
– Это чудо! Ты представляешь, какое это чудо?
– Нет, я еще не… Я, вообще, пока ничего не представляю. Мне пока…
– И мне страшно, ну и что? Мы справимся, увидишь. Сейчас самое главное – поговорить с родителями, твоими и моими. И пока ничего не говорить про ребенка, только про нас. Что мы любим друг друга и хотим быть вместе. Они же еще ничего не знают – ни твои, ни мои. Никто не знает…
– Никто не знает, да.
– Ну, вот, пусть узнают. Пора уже. А про беременность расскажем потом, вот и все. Слушай, я узнала, какие документы нужны, чтобы мы могли уехать в Австралию. Вот…
И она с упоением начинает говорить – единственная дочь своих родителей, моя девочка, моя ягодка, мать моего будущего…
…Если бы – не любовь. Если бы не любовь, все было бы легче, гораздо легче.
Потому, что
убивать – легко
– Убивать легко, – сказал Ахмед. Он сидел напротив меня и медленно и сосредоточенно жевал питу, время от времени, макая ее в оливковое масло. Оно лоснилось у него на подбородке и капало с пальцев толстыми, медленными каплями. Пальцы – крепкие и смуглые – шевелились, как тугие червяки. Он мой старший брат. Я самый младший. А всего нас – семеро.
– Ты непутевый. Всю жизнь был непутевым… Рисунки твои… Вечно в облаках витаешь, выдумываешь. Отца на тебя нет, он бы тебя – живо…
Наш отец стал шахидом, когда мне было семь. Он ушел из дома, даже не попрощавшись, и только назавтра мы узнали, что произошло. К нам в дом приходили важные люди, а мулла возносил молитвы за нашу семью. Мать днем радовалась и смеялась, а по ночам плакала в подушку, чтобы не услышали соседи. Я не хочу – об этом. Хочу забыть…
– Ты слышишь меня или опять думаешь о всякой чепухе? Слушай внимательно и запоминай. Твои братья все знают, и в деревне знают тоже. Знают все. Сроку тебе – неделя, не больше, иначе позор падет на всю семью. Что это такое – ты знаешь. И знаешь, что надо делать. Одним евреем меньше – хорошо, а если двумя – еще лучше. Вонзить нож лучше всего в шею, сверху вниз, и старайся попасть вот сюда, – он тычет пальцем в то самое место, где у Анат ямочка, а в ней – голубая жилка – та самая…
– Аллах акбар…
Ах, если бы не любовь, мне бы никогда не узнать, что это такое -
Австралия
Я ведь на, самом деле, мог никогда ее не увидеть, а так…
– Па-а-ап, ну, пап… Ну, послушай же…
Ее зовут Хания, ей двенадцать. У нее зеленые глаза и черные волосы. Я держу ее за руку и мы шагаем – один шаг мой и два – вприпрыжку – ее. Она мне по плечо, она стройная и гибкая, как веточка молодой вишни. Она любит всех и этим напоминает мне Анат, мою Анат, которую я целовал в густой тени под оливой.
Моя Хания, моя дочь – дитя этой любви.
– Па-а-ап, а у нас в классе новый мальчик. Он симпатичный.
Еще у нас с Анат есть дом и даже собака. У нас обязательно будут еще дети, а у них – их дети, наши внуки и в них – мы и наша, только наша – моя и Анат – вечность… И вода в их колодцах будет чиста и прозрачна, и вкусна…
Я вспоминаю свою деревню, одинаковые дома и узкие пыльные улицы в белом мареве пустыни. Лицо матери, руки Ахмеда. Мои дети, как и я, никогда не увидят моих братьев и мою мать. Я даже не знаю, жива ли она. Может, она уже умерла – не знаю.
Просто никому кроме меня не удалось побывать здесь, в этой чудесной стране – никому из них.
Мой колодец высох, в нем нет больше воды цвета пустыни. В нем нет – ничего…
Но как это здорово, что здесь есть оливы. Даже в самую страшную жару под ними тень и прохлада, и -
Анат. Моя Анат
День сегодня сухой и жаркий. Тишина, словно все умерло кругом, остались только мы. Анат спит, прижавшись ко мне и положив под щеку ладонь. На ней зеленая юбка в складку и оранжевая майка на тонких бретельках. Ее груди набухли и стали тяжелее, чем раньше. Она улыбается во сне и произносит мое имя – Асаф.
Я так люблю ее – что не хочу жить.
– Асаф…
– Что, любимая? Ты уже проснулась?
– Я бы спала еще, но мне приснился странный сон. Страшный.
– Не бойся, забудь. Я с тобой. Спи, у нас еще есть время…
Она снова улыбается и поворачивает голову, чтобы поудобней устроиться на моей руке…
…Меня зовет мой колодец. Там прохладно, и не помнишь ни о чем. Вода – молчалива.
Я тихонько прикасаюсь губами к ее волосам. Запах счастья и солнца. Тень ресниц на щеке. Щека – горячая и гладкая. Влажный рыжий локон на ее шее. Чуть ниже – вот она, эта ямочка. И жилка…
Я люблю ее больше жизни. Вот только жизнь я не люблю совсем.
Сейчас самое главное – не думать. Так сказал Ахмед – не думать ни о чем. Правда, я не умею. Я с детства такой – думаю о нескольких вещах одновременно.
Травинка щекочет ее лицо. Она смешно морщит нос и снова открывает глаза.
– Я не могу заснуть. Я чувствую твой взгляд и просыпаюсь. О чем ты думаешь?
– О тебе. Я всегда думаю только о тебе. Все время.
Еще я думаю о нашем неродившемся ребенке. О своих непостроенных домах и больных, которых не вылечила – ты.
Я думаю даже о нашей собаке, хотя – не люблю собак.
Я думаю, я все время – думаю, а Ахмед говорил, главное – не думать…
Прижаться к тебе – хотя бы еще один раз…
Еще – один…
– Аллах акбар!
И я бросаюсь в молчаливую воду цвета пустыни. Алый закат заливает мои руки и траву, и даже тень от старой оливы…
Но это – не закат…
То, что раньше стучало и болело в моей груди, вот тут – слева – успокаивается и замолкает.
– Па-а-ап, а что означает мое имя?
– Хания, значит – счастливая. Ты же у меня счастливая, правда?
Но мой колодец молчит в ответ…
А ведь выбери я тогда – Австралию…
Последний посыл
Как же хорошо, что мы, лошади не умеем разговаривать.
Зато – мы умеем скакать. А скачка – это… Еще мы умеем видеть и слышать. Ну и, конечно, больше времени для размышлений…
1. Малыш
Малышом называл его только я. Еще Дина, конечно. Другим он этого не позволял. Просто делал вид, что его не касается или отворачивался – даже морковка не помогала. Вообще, лошадиные имена, это целая наука. От кого, через кого, инбридинг, кровь, линии, породы… Для знатоков – и то сложно бывает, да и знатоков-то настоящих по пальцам одной руки пересчитать, как и настоящую скаковую лошадиную элиту.
На самом деле, кличка у него была обыкновенная – Лабиринт. Не так, чтобы очень благозвучно, но для лошади – вполне нормально и на слуху. Зато у родителей его, имена были, что надо – Лавиния и Бинго. Правда красиво? Представьте – полные трибуны, музыка, зеленое поле ипподрома, и диктор объявляет – "По третьей дорожке стартует Бинго под седлом мастера-жокея…"