– Почему? Какое странное чувство – жалость… Но почему, почему? Погляди – благодаря твоим хитростям и моему… хм-мм… чувству к тебе…
(О чем я, Господи, о чем я, старый дурак… Какие чувства – у Разума…)
…– Короче, благодаря стечению обстоятельств, ни одна из влюбленных пар не разлучилась. Это ведь именно то, чего ты хотела, не так ли? Ну, а уж где они осточертеют друг другу – в Аду или в Раю – какая нам с тобой разница? Бог с ними…
– Нет, мне жалко не их…
– А кого же, глупыха ты моя?
– Нас…
– Почему же?
– Ты знаешь сам. Ты же – Разум. Ты знаешь, просто не хочешь себе признаться…
– Да, я знаю. Причем давно… И это ничего не меняет.
– Но почему, почему?
– Слишком много чувства. Я так не могу. Я не смогу дать тебе столько же, сколько ты хочешь дать мне. И даже половины не смогу. Я просто не умею. Я только использую тебя, понимаешь?
– Пусть!
– Не понимаешь… Я – использую тебя – в будущем времени. После – пустота…
– Пусть!
– Какое дурацкое слово – ПУСТЬ – в нем – ПУСТота… Да и не может быть того, чего не может быть…
– Нет! Ты забыл. У нас есть право на Возвращение.
– Ты сошла с ума! Впрочем – откуда у Чувства ум?
– Право на Возвращение – это право стать пылинкой на теле Земли. Его надо было назвать правом Невозвращения. Ты же помнишь, тому, кто использовал это право, вернуться сюда – невозможно.
– Я не хочу спорить. Но прежде, чем… Посмотри двенадцатое дело. Пожалуйста, посмотри… Вот.
…-Ну, посмотрел. И – что? Какая-то осень… Зачем ты притащила сюда этот подслушанный разговор двух еще не родившихся душ?
– Про осень добавила я. Ну, мне захотелось – и все. Я же – чувство. Я хотела чтобы ты услышал…
– Услышал – что?
– О чем говорят наши с тобой души…
– Так это еще и – мы?!. Бог ты мой… Нет, нет, все-равно… Глупости. Глупости. Разум и чувство. Что хорошего может получиться из этого? Твоя авантюра обречена на провал.
– Пусть.
– Да что ты заладила – пусть, пусть… И потом, где гарантии, что ТАМ – мы встретимся?
– Я найду тебя.
– Да уж, кто бы сомневался, но не я. Ты, если чего захочешь – из-под земли достанешь. Пойми – пока ты меня найдешь, многое может произойти. Мы можем встретиться слишком поздно. Несвободными. Уставшими. Сломленными… И что потом?
– Мы… Наделаем глупостей…
– Ну уж – нет!
– Ну хорошо – как скажешь – мы просто встретимся…
– Это и будет самая главная глупость!
…– Милый…
– Не зови меня так.
– Но почему?
– Мне… Мне… Больно… Вот здесь, в самой середине, когда я слышу твой голос…
– Это хорошо. Пока болит – ты небезнадежен.
– Ты – дуреха. Бедная моя дуреха… Что же мы делаем?
– Мне кажется… Мы рождаемся!
– Это грязно и больно…
– Это просто еще одна – тринадцатая история.
– Ну вот – я так и знал – чертова дюжина.
– Я найду тебя.
– Но как? Ты не знаешь ни моего имени, ни моего лица…
– Это просто, милый. Это просто. Я почувствую твою боль. Приду и положу руку тебе на грудь.
Потому что – Любовь…
И не все ли равно – что потом?
Конец?..
Ню
Зеленая лампа
Меня зовут Магда.
Магда из сумасшедшего дома.
То есть это, конечно, не совсем сумасшедший дом. Но мой врач говорит, что таким, как я, безопаснее всего именно здесь.
Магда. Магда…
Как я люблю свое имя. Я помню, как его произносила мама. И как его вышептывали любовники.
Как напевал его Вик.
А вот больше ничего не помню…
Доктор рассказал мне, что я работала в издательстве, что у меня есть муж и взрослый сын. И правда, иногда меня приходят навещать двое – пожилой и молодой – очень между собой похожи, сразу видно – отец и сын.
Только я-то здесь причем?
Я их не знаю. Или не помню – какая разница…
Это называется посттравматический синдром. Я упала. Шла и упала. Потому что – скользко. И ударилась головой. Скажете, с каждым может случиться. Гололед. Да. Но случилось – со мной. Вот только я и этого не помню.
Зато помню его – Вика. Еще больницу, конечно, но это уже потом… А вот его…
Доктор говорит, надо записывать мысли, все, что приходит в голову, и тогда обязательно что-нибудь выплывет и – может быть – потянет за собой остальное…
А я вот думаю, может потому и забыла, что это – остальное, не главное. Его-то ведь я не забыла…
Каждую осень я сижу вот так на веранде и слежу за тем, как падают наземь листья. Кружась и приникая к ней, словно в поцелуе. Так же и я приникаю к настоящему, которое почти целиком – уже и прошлое. О будущем я не думаю, потому что оно – это настоящее и он – Вик. Все прочее – остальное и за…
…Круг света от зеленой лампы. Стол. Мы напротив друг друга – Вик и я. Лицо в лицо, и я ловлю его мысли. Уже целых тридцать лет назад…
Я смотрю на нее и забываю свой возраст. И все остальное забываю тоже. Только ее лицо в круге света, и пальцы, без конца наматывающие прядку волос… Она поднимает глаза и застает меня врасплох – каждый раз. Ее глаза бездонны, как Марианская впадина. Однажды я сказал ей об этом, и она засмеялась – только и всего. Но… И я снова утыкаюсь в капеллу Роншан…
Странно… Я могу молчать рядом с ним – часами. И чувствовать себя на двадцать лет старше. А ведь все совсем наоборот – старше, почти на тридцать, как раз – он. И ему уже сорок шесть. И он почти мой отец…
– Скажи… А почему ты все время разглядываешь в своих альбомах одно и то же? Одни и те же чертежи, фотографии? Я давно обратила внимание – каждый раз – одни и те же. У тебя там даже закладки обтрепались. Или вот этого здания или еще одного. Вернее – церкви, да? И все. В них есть что-то особенное?
Он поднимает голову, и я вижу его губы с вертикальной складкой-ложбинкой на нижней. Потом он морщит лоб и произносит:
– Наблюдательная ты…
У него недовольное лицо, и он хочет казаться серьезным, но мне смешно, я-то ведь знаю его, как облупленного. На самом деле, он готов сейчас заурчать от удовольствия…
– Мне вдруг стало интересно, правда, скажи…
– Ну, это… Ты ведь знаешь, как настраивается музыкальный инструмент? Гитара, скрипка… А эти чертежи, эти фотографии настраивают – меня. Чтобы я был готов сыграть ту мелодию, которая во мне, понимаешь? Которую я должен исполнить. Не зря ведь архитектуру называют застывшей музыкой… А эти два здания – как камертоны, мои, личные. Я смотрю на них, и мой мозг, мое восприятие настраиваются определенным образом. Вот и все…
– Расскажи мне про них, а? Что это? И почему именно – они?
Он глядит на меня несколько секунд, потом вздыхает и говорит:
– Вот это, то, что ты видишь, это капелла Роншан. Маленькая католическая церковь во французской деревне, только и всего. Архитектор Ле Корбюзье, тоже француз… А вторая – церковь, неподалеку от Москвы, на реке Нерли. Она так и называется – Покрова на Нерли… Двенадцатый век… Я не знаю, почему именно они… Не могу сказать… Хотя… Ну вот, послушай. Это, конечно, только мое восприятие, но ведь ты об этом и спрашиваешь, да?
Я киваю. Оно-то мне и нужно – его восприятие.
– Роншан – странная церковь. Совершенно непохожая на церковь вообще. Совсем. Ни на какую. Когда приближаешься, она выплывает на тебя из зеленого луга, как корабль. Луг, лес и вдруг – корабль. Белый. Сначала даже не понимаешь, что это. Что это – дом. А потом вдруг осознаешь, что так оно и есть – это не дом, как дом, как – церковь, как что-то еще, ну… привычное, то, что вписывается в твои представления, соответствует ожиданиям… Это – врата куда-то – в над… Ты входишь вовнутрь, и на тебя смотрит – Бог… И – свет. И ты чувствуешь воздух и Бога – в себе…
– Ты красиво рассказываешь… А та – другая?..
– Покрова на Нерли – совсем другое дело. Можно сказать, что Роншан и она – антиподы.
– Почему?
– Потому что она, как раз, соответствует всем канонам православной церкви. Абсолютно традиционная архитектура, традиционный выбор места – на высоком берегу реки, как и большинство православных церквей. Все, как везде. Но – не как везде, потому что это – церковь – женщина.
– Не понимаю… – Я смотрю ему в глаза, слежу за его губами, слышу его голос, и все во мне…
– Я и сам не понимаю… – Вик ухмыляется. – И никто не понимает. Если бы понимали, смогли бы построить еще такую же. Но вот – не построили… У нее уникальные по совершенству и изысканности линии. Она проста до гениальности. Понимаешь, все совпало, пропорции, природа вокруг… Она вся – простота, покой и нежность… И – вера. Церковь – женщина…
– А я?
Этого я не сказала…
…Каждую минуту, все время, жить – невозможностью любви…
Не помню, когда это началось. Или делаю вид, что не помню… Или не хочу вспоминать. Или – делаю вид, что не хочу вспоминать…
…Они плавали вдоль берега и незаметно оказались около гряды камней, выступающих из воды метрах в семидесяти от нас. Магда и кто-то из ее подруг. Мы даже не поняли сначала, что происходит – две девчонки просто играют, плещутся, размахивают руками. Потом я услышал ее крик:
– Вик!!!
Мы успели. Их, конечно, побило о камни, но могло быть гораздо хуже. Могло быть… А крика кроме меня не слышал никто…
…Я несу ее исцарапанное тело, и она обнимает меня за шею. Глаза дикие. Прижимается и дрожит – вся. Потом, уже лежа на расстеленном полотенце, пока я промываю ее раны пресной водой, вдруг расжимает ладонь и шепчет:
– Гляди, что я нашла…
На ладони маленькая круглая раковина нежного розового цвета, похожая на ухо.
– Правда, похоже? – она отбрасывает в сторону мокрую прядь волос и показывает мне ухо.