Дальше, однако, произошло совершенно непредсказуемое. Вместо поджаристого аппетитного бифштекса в обрамлении не менее притягательных тушёных овощей и свежей зелени, официант положил на блюдо клиенту большую чёрную грампластинку – видно было, как его рука в белой перчатке опустила на тарелку виниловый диск с цветной наклейкой-пятаком посередине. Артура это обстоятельство несколько обескуражило. Чего нельзя было сказать о человеке с вилкой и ножом. Он совсем не расстроился, что его подло обманули, а живо набросился на грампластинку, ловко орудуя шанцевым инструментом.
Не успел Артур и глазом моргнуть, как от винилового диска не осталось и следа. А человек, сидящий за столом и поедающий столь странную пищу, только неприятно похрустывал чёрным пластиком и блаженно улыбался. Эта удивительная сцена настолько сильно засела в сознании Артура, что он плохо запомнил следующий эпизод истории. С дверями. В голове отложились лишь картинки всевозможных видов дверей: запертых, открытых, маленьких, огромных, разноцветных, с глазками и без, железных, деревянных и так далее, и тому подобное.
Тот самый человек, что съел грампластинку, пытался теперь пройти сквозь различные двери. Правда, не во все двери ему довелось войти. Не во все двери его пустили.
Но вот в танцевальный зал он всё-таки попал – это Артур запомнил точно. Одетый в элегантный дорогой костюм человек там вальсировал с какой-то дамой под звуки гремящего оркестра. На лицо дама была вроде бы премилая, но почему-то внешность её вызывала у Артура некое отторжение, и совсем скоро он понял, почему. Камера показала танцующих со стороны. И, получилось, что человек танцует не с живой женщиной, а с манекеном. Манекен был абсолютно голый.
"Такая же ситуация и с моим женщинами, – весело подумал Артур. – Что Кристина, что Маргарита – чисто манекены. Пустые внутри."
Затем кадр сменился, и потянулась целая вереница чемоданов. Ни людей, ни манекенов больше не показывали. И от этой нудной однообразной картины – чемоданы, чемоданы, чемоданы – Артур опять впал в дремотное состояние…
"Да ведь это же видеоклип. Я понял. Правда, очень длинный. Типа "Стены". В "Стене" тоже не было разговоров, одна лишь музыка, хотя и намного энергичней чем здесь. Похоже, дело идёт к концу. Снова берег моря, мальчик, превратившийся в старика. Кто его играет? Харрисон Форд? Шон Коннери? Микки Рурк? На ноге у старика верёвка. Только клубка не видно, верёвка тянется за горизонт. Да и клубка, как такового, наверняка, уже нет – осталось совсем немного времени, чтобы он раскрутился полностью. Разрушенные замки из песка. Сгоревшие плюшевые мишки – только проволочные каркасы на выжженной земле. Разобранные на части женщины-манекены. И, как ещё один символ распада, туша мёртвого, гниющего на берегу дельфина, облепленного мухами. Всё предельно ясно. Эта картина про меня. И про многих других людей. Это фильм про человека. Хороший фильм. Жалко, что я увидел лишь фрагменты. Завтра схожу на него повторно… А толпа не восприняла. Язык иносказаний. Сюрреализм. В манере Феллини. Толпе попроще что-нибудь подавай. Разжуй и в рот положи. Чтобы поменьше думать, а побольше ржать. Над чем-нибудь вульгарно-пошлым…"
Выходя из кинотеатра, Артур обернулся на фасад здания, на большой тёмно-лиловой афише прочёл название фильма. ""Хиппнозиум". Что это? Имя? Или термин? Ладно, завтра выясним." Он посмотрел на белые кучевые облака, висящие над управлением внутренних дел, что серой массой возвышалось по ту сторону улицы, и ему на миг почудилось, что это никакие не облака вовсе, а порхающие в небе бабочки…"
4
Морды у всех троих даже через "иллюминаторы" выглядели ужасно, я уж не говорю про скафандры. Новая цветастая амуниция подверглась воздействию болота и мало того, что была перепачкана до невозможности, так ещё и невыносимо воняла сероводородом. Да, натерпелись бравые вояки!
Самое же замечательное заключалось в том, что я смотрелся на их фоне этаким щёголем-франтом в окружении бомжей. Все мои вещи, включая рюкзак, были чистенькими-пречистенькими, и только сандалии слегка измазаны грязью. Зона, как я и предполагал, меня не тронула.
Можно было, конечно, не вытаскивать спецназовцев из трясины; не исключено, что они и сами в конце концов из неё выбрались бы, однако у меня на этот счёт был свой личный план. Правда, имелась в нём одна здоровущая дыра, которую я пока не знал, чем заткнуть, но надеялся, что зона и здесь меня не подведёт.
Из оружия у них остался автомат (у командира), два пистолета и несколько гранат. Прочее они благополучно утопили, в том числе тележку, на которой везли баллон с летучим газом, и теперь Мамонт пёр стальной цилиндр на собственном горбу.
То, что у них было задание грохнуть меня по завершении операции, я не сомневался. И даже подозревал, что каждый из них получил тайный приказ уничтожить своих коллег, братьев по оружию, чтобы никаких свидетелей не сохранилось. А если кто-то выживет в перестрелке, то тогда сработает часовой механизм – и вообще концы в воду. Но тут я ошибся, наше начальство придумало кое-что более универсальное.
На "поляну" мы вышли на четвёртые сутки мытарств, отстав от графика ровно на день. "Поляна" хоть и заросла основательно травой, но контейнер я отыскал без проблем. (Обезглавленный труп Химика, как я и предполагал, исчез. Не оказалось его на месте.) Пока они камешки перебирали, мешок алмазами наполняли и готовили воздушный шар к взлёту, я у Борова отпросился пойти поснимать аэробус. Он на радостях отпустил, ему и в голову не пришло, что никакого фотоаппарата у меня и в помине нету.
Что-то подсказывало мне, что я должен преодолеть свой страх, должен попасть внутрь "А-триста восьмидесятого", в ту его часть, где "ус" от "сетки" присосался к крылу самолёта. В багажном отсеке был полный кавардак, пришлось наступать прямо на вывалившиеся из чемоданов шмотки. Запомнились раздавленные мной детские игрушки и почему-то оставшиеся целыми и невредимыми кубики и мобильный телефон, хотя я на них тоже наступил.
"Ус" появился внезапно, несмотря на то, что я был готов к его появлению. Змея, не змея, но нечто такое же гибкое, скользкое, неприятное, с овальной присоской на конце. Больно не было. Немного покололо, как от слабого электричества, и "ус" с головным мозгом как бы сросся, словно штекер в гнездо вошёл. Появилось ощущение полного покоя, единого целого и всеобщего знания.
Я понял, что никакие это не слухи. Что "сетка" на юге действительно добралась-таки до Братской ГЭС, в панике брошенной персоналом; что она самостоятельно запустила турбины и теперь питается энергией, вырабатываемой гидроэлектростанцией.
Я увидел Борова, который нашёл меня в багажном отделении аэробуса, увидел его расширенные от ужаса глаза, услышал, как он заорал "эта тварь сожрала Лефтенанта!", услышал его радиодоклад на базу.
Я увидел красный воздушный шар, поднимающийся в небо, с привязанным к нему вещмешком, который чуть-чуть покачивался во время свободного полёта. Увидел себя, тоже летящим над зоной с каким-то хитрым устройством за спиной, больше напоминающим инсталяцию абстракциониста, чем традиционный реактивный ранцевый аппарат.
Я увидел, как солдаты в шестидесяти четырёх километрах отсюда закончив сборку тридцати секций "Многоножки", переименованной в сорок седьмом в "Народный мститель", приступили к пристрелочной стрельбе. Я узнал, что также, как и автомат Калашникова, "Многоножка" была позаимствована у фашистской Германии, слегка модернизирована и поставлена на вооружение Советского Союза.
Я увидел, что дальнобойная гаубица, шутливо именуемая немцами как "насос высокого давления", сначала два раза выстрелила по зоне обычными снарядами, а затем произвела пять точных попаданий ядерными зарядами прямёхонько в эпицентр. Как на "поляне" одна за другой полыхнули яркие вспышки, а потом стали быстро-быстро расти атомные грибы-поганки.
Я увидел, как меня, находящегося в воздухе, пять раз подряд швырануло взрывной волной, чуть ли не вверх тормашками, однако я всё же не упал, не разбился, а благополучно продолжил бреющий полёт.
Я увидел, как тройка бойцов особого назначения заживо зажарилась в обугленных скафандрах, услышал, какие ласковые слова ими были высказаны перед смертью в адрес генералов.
Я почувствовал, как дёрнулась "сетка" от взрывов, как по ней прошла дрожь-волна, как после этого "маскируха" начала корчиться в судорогах, как лопались её "корни", "стволы", "ветки".
Я также увидел старика на борту вертолёта-корректировщика, который, как выяснилось, был физиком-ядерщиком и в далёком 1965 году разработал и изготовил ядерный боеприпас 3БВ3 мощностью одна килотонна. Увидел, как этот старик, сквозь тёмные очки-консервы наблюдая за быстрорастущим грибным букетом, машет от восторга руками (одной – здоровой, а другой – с культяпкой, без кисти, ставшей таковой во время испытания противопехотной мины), и услышал, как он при этом орёт на весь вертолёт:
– Нет ничего красивей атомных взрывов!
Потом "ус" от моей черепной коробки отсоединился, и я пошёл моделировать себе летающий агрегат.