Но – бабушкин наказ хранить цветок!
Она звала то место гордо – "Hymen",
И сказывала: "Гимен – дар Богов".
И Коля тоже стал беречь "цветок",
Когда ему Наина рассказала.
"Всё будет, ведь она и так моя".
И с девочкою бережно возился,
Выделывали многого чего.
Но позже дети как-то отдалились.
Не то, чтобы любовь у них прошла:
Вокруг другие юности бурлили.
Девчонки Коле "строили глаза",
А быть с Наиною не мог он постоянно.
И не хотел, наверно – жизнь звала.Другие девочки не берегли бутон,
А жаждали его цыганской страсти.
В нем буйствовала гиперсексуальность -
Как, по науке, терапевт Васильев
Мог это состояние назвать.
И Лазарев стал властвовать гаремом.А к царственной красавице Наине,
Что скажешь – каждый сильно вожделел.
Как Лазарев немного отдалился,
Другие её стали осаждать,
И слух прошел – попробовать возможно.
И кое с кем она была близка.
Конечно – до означенной границы.Но Лазарев не изменял любви,
Наина – не сказать, что разлюбила.
А просто жизнь немного развела.И вот, она уехала в Москву.
И Коля бы, наверное, женился:
Устал от многочисленных подруг,
Пресытился их постоянной сменой.
А он хотел невесту для семьи.И тут ему Наина позвонила.
– Я приезжаю, может, на три дня.
Ты сможешь быть на эти дни свободен? -– Ты странные вопросы задаешь.
Давай, я за тобой сейчас приеду. -– Билет на завтра. Встретимся. Целую. -
– Ну, если так, то я тебя люблю.
Как время мне убить до этой встречи? -
Она взяла билет на самолёт.
А он же девушку, что он считал невестой,
Слетать в Новосибирск уговорил.
Там старшая сестра её жила,
Так он сказал – пусть едет повидаться.А сам же он поехал в тот район,
Под городом, где брата дом построен.
Поскольку там, совсем в дремучей чаще,
Земли купил, наверное, с гектар.
И выстроил родителям сюрприз -
Огромный сруб из вековых деревьев.
И то крыло, что строил для себя,
Всё полностью он техникой напичкал,
Компьютеры, и разное чего.На страже там был верный Тахтамыш.
Так – Коля приезжал распорядиться -
Три дня его не надо доставать.
* * *
Летать Наина Львовна не любила.
Вернее – время тягостно текло
В бездеятельном длительном полете.
И Томск – не очень близкий-то конец.Претило ей быть в клетке самолёта,
Фальшивой птицы, чуждой для небес.
Она не научилась расслабляться.
А тут ещё энергия полета
Наслаивала свой коэффициент
На смуту её пламенной души,
Подвинувшей лететь через пространство.
И через время, если точным быть.Но в этот раз так много было мыслей,
Наплывами они врезались в думы,
И близко от границы атмосферы
Над суетным, земным трудился мозг."Других устраивал тупой ярлык "цыган",
И только мне тогда пришло решенье,
Что где-то в предках точно – Ганнибал.
Отсюда ты и смуглый, милый Коля!
Арап был в Томске. Умер Петр Первый.
Тогда – то в нашу Томскую губерню,
Отправили сподвижника Петра.А может, и действительно цыган?
Что толку во всём этом разбираться.
Всегда была зацикленной девицей,
И ей осталась, ясно, до сих пор.
Но, чувствую, готова к обновленью".Эмоции переполняли грудь.
И мощный монотонный рев моторов
Звучал, как будто тремоло в оркестре
В преддверьи кульминации пути,
Что ноты напророчили ей в Томске.Вопросов не было – причем тут Николай?
Он был настолько значимой фигурой
В судьбе всегда мечтательной Наины,
Что выход из московских обстоятельств,
Она не сомневалась – лишь один."Он – нежный. Где же мог тогда мальчишка,
Взять силы – удержать перед соблазном,
Такую демоническую мощь,
Его прекрасного мужского естества?Когда – прабабушкой завещанный "цветок"…,
Она задумалась, что смысл немного спутан.
"Прабабушкин наказ хранить "цветок".
(Устроила какой-то заповедник).
Я верила, что надо сохранять!И так люблю прабабушку Агату,
Хотя лишь только слышала о ней.
От дочери её, от Розалинды,
Своими примитивными мозгами,
Досадно – не пошедшей в свою мать.
Но знавшей наставления Агаты.Хотя, наверно, это ерунда.
Но всё-таки, я уважаю принцип,
Который в человеке должен быть.
Поэтому сейчас лечу к тому,
Кто мой "цветок" сорвать имеет право.В конце концов – причём тут эфиоп?
Он Коля Лазарев, и никогда никто
Мной не был так любим, в нём юность страсти.Вот если бы я даже и разбилась,
Трагедия, какая вдруг стряслась,
То это ничего, когда на взлётё.
Пускай – "ценою жизни ночь мою",
Ведь я лечу сейчас за этой ночью.
Потом прочту, как Пушкин написал.Ведь если что случится с самолетом,
За чувство – своей жизнью заплачу.А то, какой-то там специалист,
Назначенный врачом в научном центре,
Сеанс со мною будет проводить
Целительным лечебным брачным сексом.
Там, в Томске, у меня целитель есть".Стюард сказал, что скоро "Боташово",
Томчане так зовут аэропорт.
* * *
– Вот спорим, что какая-то актриса, -
Две девушки, спешившие на рейс,
Рассматривали группу прилетевших,
А Лазарев недалеко стоял.
И понял, что отметили Наину.
– Идёт, как королева сквозь толпу. -Наина, Коля видел, похудела.
Поэтому, возможно, впечатляла
Какой-то окрылённой красотой.
Сначала – будто всматривалась в лица
Встречающих, но было далеко.
Потом вдруг разглядела, где он есть,
И улыбнулась, и рукою помахала.Он тоже, как тут скроешь, счастлив был,
Но главным было чувство удивленья:
И, что она внезапно сорвалась?
И речь не шла, вернуться чтоб обратно.
Ну, может быть, когда-нибудь, потом.Наина в это время подошла,
И в тот же миг подумала с досадой:
"Зачем я нацепила каблуки?
Но снизу вверх не смотрит "цыганенок".
Как сокол – гордо голову вознес".Внезапно он схватил её в охапку
И сразу же отпал любой вопрос:
Что лучше – величаво наклониться?
Или присесть, чтоб легче целовать?Их встреча обрела непринуждённость.
– Тебя, как скажешь, к предкам отвёзти? -
Её он отпустил, и любовался.– Нет, Коля, я недаром выясняла
Насколько ты свободен в эти дни.
Скажи мне, если ты делами связан. -
– Да что же ты насколько деликатна!
Ты знаешь же, Наина, для тебя! -
И гордой головою он три раза,
Направо и налево помахал,
Желая показать: "Всё, что угодно!".– Давай тогда поедем в Заозерье,
Вздохнем и разберемся, как нам быть. -
Тут Коля загрузил её в машину,
Стремительно понёсся в город, в центр.Наина не особо умилялась,
Что, вот, мол, дорогие мне места.
Какие могут быть воспоминанья,
Когда нельзя взглянуть по сторонам?Весь путь от Боташово и сквозь Томск,
Смотрелся, словно гоночная трасса.
Повсюду им светил зелёный свет,
И не было заторов при движеньи.
Единственно, что промелькнула мысль:
"Вот так бы и в Москве исчезли пробки".Кафе носило имя "Tommy gun".
Хоть в центре, но почти совсем пустое.
Лишь три-четыре пары по углам.– Сюда обычно публика не ходит? -
– Нет, бойкое местечко, но сейчас… -
Столь яркое название кафе
Наину навело на размышленья:– В далекой глубине сибирских руд,
Хозяин "точку" называет по-английски.
Вот это, понимаю я, гламур.
Что "Tommy" – это лихо он придумал,
Никто не догадается, что Томск.
А "gun", я полагаю, что – ружьё.
А, может, даже пушка, покрупнее.
Но думаю, что это Ганнибал,
Твой очень вероятный предок, Коля.
И дальше расшифруем – "Ган" и бал,
И, значит, здесь танцуют вечерами.
Но главное, что здесь со мною ты. -– Я помнил, что ты очень уж красива,
Но думал не настолько обалдеть.
Не верится, что ты со мною рядом. -– Летела я не просто, а к тебе.
Где можем мы с тобою поселиться? -– Так, может, я спрошу у Вячеслава?
Он звал меня смотреть второй этаж.
Там воздух, и тайга, и всюду сосны. -– В его хоромы? Сами по себе? -
– Они с женой во флигеле, обычно.
А дети ходят в школу-интернат. -Второй этаж нес запах новостройки,
Кругом был бор из мачтовой сосны.
Границей бора возвышался берег,
Обрывом ниспадающий к реке,
Как будто бы стена из красной глины.
От воздуха кружилась голова.
Но от любви – они про все забыли.Наина вновь узнала Николая,
А он нашел любимые черты
В сошедшей к нему с трона королеве.И все-таки настал тот главный миг,
Когда Наина тихо прошептала:– Я выплеском своей кипящей крови
Откликнулась на твой разящий меч. -
Луна светила с вечною тревогой.
Любовь вплела в венок ещё цветок.
* * *
– И что же, соберёшься и уедешь? -
Отказывался верить Николай.– Я, Коля, что-то главное скажу,
И думаю, ты с этим согласишься.
Я полностью тебе принадлежу,
И вижу, до чего тебе желанна.
И вот, пока желание твоё,
Продолжит на меня распространяться,
Я буду оставаться лишь твоя,
Какие не случились бы событья. -Тут парень даже несколько опешил,
Но он любил подругу детских лет.
Она, меж тем, по-прежнему вещала:– Я знаю уж давно, бесповоротно,
Что, нету сил мне жить в такой прекрасной,
Но вялой, безнадёжной глухомани,
Когда узнала, как же мир велик.
Не всюду, не всегда он так хорош.
Но есть у нас на то и дар познанья,
И жажда поиска, и крылья для души. -