* * *
По дороге Максим рассказывал о разработках сценарного плана, что они с Федоруком (режиссером) придумали:
– Так вот. "Картинки с выставки" у композитора завершаются безумно торжественно. Апофеоз называется "Рассвет над Москвой-рекой". Или "Богатырские ворота". А Федорук предложил – сделать на эту часть зарисовки нашей свадьбы, потом кадры с Игорем, – еще подумать надо – как? А потом – уход камерой на природу. Я думаю финал правильный, от частного к общему и вечному? Ну, что ты молчишь?
– Да, да, решайте, это ваши планы, – Марина соглашалась, не моргнув. А в голове, все, знай, крутилось: "тачает сапоги пирожник и кружева прядет сапожник. Что он о свадьбе, да о свадьбе. Нет, чтоб я слушала слова любви".
– Ну как ты, такой одержимый Тарковский, контроль ведешь строительным подрядам? Коррекцию проводишь разным сметам? Все это успеваешь и умеешь, мой ненаглядный господин Максим Петрович? – и она вопросительно вглядывалась в жениха, пока он парковался.
– Потому, что я люблю тебя. Your love has given me wings – и они поцеловались. И, в обнимку, подошли к подъезду с лаконичной вывеской "Студия современного балета". Марина постаралась отстраненно объективно оценить спутника. Он как раз посерьезнел перед знакомством с лучшей подругой невесты. И решила: – "Да!". Тине позвонили на мобильный, она вышла навстречу. Волосы лентой подобраны со лба. Балетная репетиционная экипировка. Накинутый махровый халат, чтобы "не остывать". – "У нас "классика" заканчивается" и "Очень приятно", – Максим встретил прямой и оценивающий взгляд. Тина казалась маленькой, пониже Марины, тем более без каблуков. Но встреча с ней сразу делалась событием. Вас захватывала энергия, переполнявшая Маринину подругу. Энергия доминировала, в голову не приходило оценивать Тину по степени различных достоинств. "Артемида, кажется, охотница. На нашей почве. Огонь" – пронеслось в голове у Ромина. Из зала доносился широкий вальс и убедительный женский голос, вдохновенно диктующий последовательность движений.
– Сейчас будет перерыв, я вас познакомлю, и переговорим, – Тина адресовалась к обоим, но смотрела теперь на Марину, глаза в глаза. А у Максима зафиксировалось: "Тина красивая, смугляночка, Но не проста.", – и он с теплотой посмотрел на невесту, чуть сжал ей локоть.
Рояль отзвучал, в зале неровно зааплодировали – так балетные благодарят педагога за урок. Распахнулась дверь, кто-то вышел. Тина сказала: "Подождите", и буквально через минуту пригласила войти.
– Да, проходите, – балетмейстер стояла у рояля. Что-то писала и не двинулась навстречу. Только, когда гости прошествовали вдоль зеркала через весь зал, женщина подняла голову, и обнаружилось, что она молода. "Лет двадцать семь", – подумал Ромин, а Марина – "да ей не боле тридцати пяти".
– Меня зовут Елена Ниловна, я преподаю в театре и в студии. Тина рассказала о вашем предложении, я знаю музыку. – И, вопросительно, взглянула на Максима.
Елена Ниловна, она умела слушать. Слегка отвернув голову в сторону и как бы уйдя в свои мысли; чуть опустив веки, так что прикрывались глаза. А у Максима было ощущение, что не он один рассказывает замысел. А, будто ведут они обсуждение с этой необычной (такое впечатление) балериной Еленой Ниловной, что рассказ приобретает образность. И какие-то дополнения продолжали вертеться в голове, когда он смолк.
Марина пыталась вспомнить, на кого же похожа преподавательница. "Да, Господи, она же совсем как Лиля Брик. Те же четкие и загадочные черты. Но это не подражание, это такой тип. Декаданс. Как ты попала в наши дни, как живешь в них?".
Елена Ниловна прошлась, задумчиво, по залу. Да, то, что балерина, по ней читалось за версту. Воспитанное тело неуклонно соблюдало усвоенные с детства навыки классического танца. Она не ходила, не семенила, не шагала – она плыла и горделиво несла себя в неторопливом движении. Действовало это завораживающе. Марина – так даже невольно вздрогнула, когда Елена заговорила:
– Я попробовала представить, как это может быть. И надо вслушаться в музыку, у меня есть "Картинки" с Рихтером, и в оркестре. Маазель, кажется, дирижирует. И давайте встретимся с режиссером, важно знать, что будет в кадре до и после. И в каком ключе сам танец будет отснят. Не будет же это просто сценическая версия, – речь лилась ровно, будто рассказ о недавних деловых событиях, а не размышления о неожиданном заказе. Елена продолжила: – И, если есть время, поприсутствуйте у нас сегодня. Посмотрите, как мы работаем. Может, и не нужны мы вам. Что за кот в мешке? Других балетмейстеров хватает.
– Мы хотели, чтобы Тина, – начал, было, Максим.
– Насчет Тины – это верно. Но она станцует все – и что Бежар поставит, и Ратманский. Правда, я знаю ее возможности и буду при постановке видеть, каким будет воплощение. – Елена перевела взгляд с Вербиной на гостей. – А сегодня я хотела показать студентам, как по-разному можно трактовать классику. Это даст представление, о моем подходе к творчеству. Раз уж вы с планами, так должны вникать.
Перед уроком джаз-балета Елена Ниловна вернулась в зал одетая также, как студентки. Задание надо было показывать. Она обозначала требуемое в полноги, но мастерски и изящно. То, в чем ученики совершенствовались, на сцене и в телевизоре делалось исполнителями с легкостью. На сцене был результат, продукт. А на уроке Максим с невестой увидели, как оттачивается каждое па, каким трудом достигается виртуозность.
Тина упивалась движением. Будто языческая жрица, совершающая тайный ритуал, она самозабвенно проделывала заданные педагогом комбинации. И получалось здорово. Тело было создано для танца, а темперамент захлестывал. Марина любовалась и изредка, с гордостью, посматривала на Ромина.
Урок закончился. Все были на исходе сил.
– Спасибо. Отдыхайте. Не садитесь, подвигайтесь еще. Послушайте, – Елена Ниловна, в черной балетной пачке с удлиненными полями, сомкнула кисти рук в замок и будто разминала их во время рассказа.
– В начале двадцатого века, еще до "Дягилевских" сезонов в Париже, в Петербурге должен был состояться вечер балета. Юная балетная прима, восходящая звезда, сетовала молодому хореографу, который "все мог", что придется танцевать уже известные всем номера. "Сыграйте" – и балетмейстер передал музыканту ноты. Сорок минут, всего лишь сорок минут. Но больше было и не надо. Два гения и вдохновение. Анна Павлова и Михаил Фокин дали миру "Лебедя" на музыку Сен-Санса, – Елена слегка опустила голову, поднесла руки к подбородку, на секунду зажмурила глаза. На протяжении дальнейшего повествования она оставалась у рояля и перемещала взгляд по лицам присутствующих. Каждый, на мгновение, становился ее доверительным собеседником.
– У Павловой был зачарованный лебедь. О смерти в ее песне не было ни слова, это был гимн Красоте. Анна Павлова скончалась во время турне – ее час настал нежданно. Последними словами были: "Приготовьте мой костюм лебедя". Вечные гастроли по истории Искусства.
Потом появился "Умирающий лебедь". Галина Уланова сделала миниатюру трагедией. Отчаяние при расставании с прекрасной жизнью, последний порыв и примирение с неминуемым уходом.
Плисецкая – гордая, царственная птица. Фаталистка – не страшно умирать, смерть – это тоже часть жизни. Природа бессмертна. Божественная Майя.
– То, что хочу я вам показать, это попытка решения чисто актерской задачи. Я хочу показать вам, что в искусстве никогда не нужно стараться сделать кальку с эталона. Кто-то метко сказал: "Будь собой, другие места уже заняты". Подумайте – а если лебедь не хочет жить? Или, вдруг, он играет со смертью: орел или решка – все равно. Индивидуальность, выявление ее – эта задача стоит перед нами. Мне, кажется, здесь собрались единомышленники. Я давно уже "говорящая" балерина, но попробую показать свой эскиз на тему шедевра. Только поставьте диск. Пусть звучит виолончель.
Елена ушла в левый верхний угол зала. Зазвучала музыка. Началось знаменитое скольжение спиной к зрителю вдоль пространства сцены. Руки сливались с арпеджио арфы.
Но она повернулась анфас. Странное, страстное пламя горело в глазах. Исполнительница неукоснительно выплетала канву танца. В музыке и в движении зафиксированы два всплеска. Как Елена сумела их отразить и наполнить! Безусловно, она была хорошей балериной. Даже не на пуантах и в четверть ноги Елена танцевала впечатляюще; изящность и утонченность облика, в сочетании с абсолютной убедительностью каждого движения, завораживали. А эти два всплеска у нее обернулись пароксизмами страсти. Далее все стало стремиться к угасанию. И, наконец, этот неожиданный лебедь почти успокоился в финальной позе на полу. Как вдруг Елена, резким движением шеи, вскинула голову и, – когда отзвучала последняя нота, – глаза, исполненные надежды, остались устремленными в зал.
Зрители, на вздохе, выдержали паузу. А потом студенты чуть не отбили ладони в аплодисментах. Максим и Марина тоже хлопали. Только девушка это делала, как бы стесняясь своего присутствия. "Да уж, заказчики приехали, меценаты" – стыдливо пронеслось в голове, но она посмотрела на Тину и успокоилась. Та уже подходила к ним, открытая и приветливая: "Вы подождете?", и, получив подтверждение, скрылась в раздевалке.
Максим хотел было что-то выразить, но Елена Ниловна такую возможность ему не предоставила. "Вот так, дорогие гости", – она остановилась с ними на секунду, серьезная и замкнутая. – "Мой телефон", – протянула визитку – "Ваш режиссер. Думаю, будет нормально, если он свяжется со мной в конце недели. Спасибо", – и она стала ускользать, лишь добавила: "Если не передумаете".
– "А как фамилия этой преподавательницы, этой учительницы лебедей?", – спросил Максим у Тины на выходе.
Марина странно на него взглянула. А Тина ответила: "Гусева".