* * *
... В столовой от него тоже спасу нет! Все старшины как старшины - сидят за своим столом, трескают кашу с мясом, а Кацуба (чтоб он сдох!) стоит и свою эскадрилью глазами сверлит. Кусок в глотку не лезет...
Стол - отделение, стол - отделение... На столах делят хлеб. Делят как положено: один отвернулся, другой тычет пальцем в пайку, орет:
- Кому?
- Селезневу, - говорит отвернувшийся.
- Кому?
- Прохоренко...
Все честь по чести. Никто не обижается.
- Кому?
- Отставить! - Кацуба, кто ж еще?! - Это еще что за жмурки? - А голос такой противный - хуже некуда.
- Чтобы по справедливости, товарищ старшина.
- Хорошенькая "справедливость"! Сами себе не доверяете. Еще раз увижу - два часа строевой...
* * *
- Курсант Чеботарь, подъем!
Кацуба стоит у верхней койки Чеботаря с часами в руке и засекает время. Это уже после отбоя-то! Бедный Чеботарь в одних трусах неуклюже спрыгивает с койки и лихорадочно начинает одеваться. Все у него валится из рук, пряжка ремня на боку, две пуговицы отлетели, ширинка не застегнута...
- Неплохо, - говорит Кацуба, глядя на часы. - Курсант Чеботарь, отбой! - И снова засекает время.
Чеботарь поспешно начинает раздеваться и складывать обмундирование. Гимнастерку - так, бриджи - так, портянки обернуть вокруг голенищ... И под одеяло!
- Курсант Чеботарь, подъем!
И все с самого начала.
Мокрый от напряжения, с искаженным от бессильной ярости лицом, одетый Чеботарь вытягивается перед Кацубой.
- Отбой!
Мгновенно раздевшись, измученный Чеботарь буквально вспархивает в свою койку. Ненавистью к Кацубе горят его глаза из-под одеяла.
- Прекрасно, - говорит Кацуба и прячет часы. - Вы способный человек, товарищ Чеботарь. Неплохо потренировались, верно? И не нужно слов благодарности. Я же знаю, они у вас в сердце. А я только выполняю свой долг. Так что благодарить меня не за что. Вы теперь поняли, как нужно ложиться после команды "отбой"? Спите спокойно. И пусть вам приснится что-нибудь вкусное...
Ну, прямо инквизитор какой-то! Чеботарь ему это запомнит!
* * *
Кацуба живет в каптерке, среди стеллажей с чистым нательным бельем, сапогами, шинелями, гимнастерками. Стол, стул и обычная курсантская железная койка. Висят танкистский китель Кацубы с гвардейским значком и фуражечка с черным околышем. Чистенько, как в девичьей светелке.
За столом сидит Кацуба в нижней рубашке, в галифе и тапочках на босу ногу. Заполняет какие-то ведомости, чертит график, составляет служебную записку в строевой отдел...
Услышал, как кто-то вошел в предбанник эскадрильи, и посмотрел на часы. Первый час ночи. Слышно, как дневальный залопотал:
- Товарищ капитан! За время вашего отсутствия...
- Ладно тебе... Тихо, тихо. Старшина спит?
- Никак нет, товарищ капитан. Только что выходили...
Раздался стук в дверь.
- Да, да, - сказал Кацуба. - Не заперто.
Вошел командир эскадрильи капитан Хижняк. Усталый, в стареньком стираном комбинезоне, с шлемофоном на поясе и планшетом через плечо.
- Не спите, старшина?
- Никак нет, товарищ капитан. Проходите, пожалуйста.
Кацуба подал капитану стул, а для себя вытащил из-под стола патронный ящик.
- Я после ночных полетов - как лимон выжатый... - виновато сказал капитан. - До дома не доскрестись.
- Хотите чаю?
- Чаю? - переспросил капитан. - Чаю - это хорошо... Послушайте, старшина, а у вас чего-нибудь другого, покрепче, не найдется?
Доставая со стеллажа чайник, Кацуба на секунду замер. Пауза была почти невесомой, он тут же повернулся к капитану и легко, не разыгрывая сожаления, сказал:
- Никак нет, товарищ капитан. Не держу. Чаю хотите?
Хижняк вздохнул. Ему не столько хотелось выпить, как просто так, по-человечески, посидеть со старшиной, пожаловаться ему на что-нибудь, в ответ услышать такую же жалобу и убедиться, что Кацуба подвержен тем же человеческим слабостям, каким подвержен и он, Хижняк. А еще Хижняк хотел послушать о фронте. Сам он до сих пор не воевал, и чувство вины не покидало его ни на секунду...
- Да нет, спасибо, - отказался Хижняк от чая. - Вот покурю и пойду...
И тогда Кацуба пожалел капитана и положил на стол пачку "Дуката".
- Попробуйте.
Хижняк закурил, с удовольствием затянулся и сказал:
- Да, в нашем ПФС таким не разживешься.
- Инвалид один на толкучке торгует.
- Дерет, наверное, три шкуры...
- Ничего, терпимо. На что мне еще тратить?
Капитан посмотрел на висящий танкистский китель и фуражку с черным околышем.
- Храните?
- Нехай висит до своего часа.
Никак не получался у капитана Хижняка откровенный разговор!
- Вы знаете, Кацуба, я уже давно хотел вам посоветовать...
- Слушаю вас, товарищ капитан.
- Вы бы с курсантами того... полегче, что ли... А то вы их больно круто взяли... А? Все-таки это, как говорится, авиация. Тут своя специфика в отношениях... Не как в других родах войск.
- Но авиация-то военная?
- Конечно, военная, - излишне торопливо подтвердил Хижняк. - Но вот они скоро у нас летать начнут, а тут... Чего скрывать? Полеты начнутся - каждый день своей жизнью рисковать будут. Это на таком-то удалении от фронта! А потом вы на них поглядите - они же дети совсем еще... Дети, старшина...
* * *
... И тогда Кацуба вдруг снова увидел грязную снеговую лужу, обожженного окровавленного мальчишку в слезах - своего башенного стрелка, и услышал его предсмертный захлебывающийся тоненький крик: "Старшина-а-а!"
* * *
- У вас есть ко мне какие-нибудь конкретные претензии, товарищ капитан? - холодно спросил Кацуба.
- Да нет, что вы! Я просто так, вообще... - Хижняк загасил папиросу и встал.
Встал и Кацуба. Натянул сапоги, надел гимнастерку и подпоясался ремнем.
Вдвоем они вышли в предбанник. Вскочил дневальный. И в это же время, не замечая ни старшину, ни капитана, совершенно сонный курсант, шатаясь, с полузакрытыми глазами, вышел из казармы. Маленький, худенький, в длинных синих трусах, пилотке и сапогах на босу ногу, курсант являл собою жалкое зрелище.
- Товарищ курсант! Вернитесь, - приказал ему Кацуба.
Ничего не соображавший курсант остановился, откровенно переминаясь с ноги на ногу.
Кацуба подвел курсанта к большому зеркалу.
- Обратите внимание на свой внешний вид, - сказал Кацуба.
- Но я же в уборную, товарищ старшина! - простонал курсант, продолжая свой трагический танец.
- Марш в казарму! Одеться как положено!
Курсант, чуть не плача, побежал в казарму, а Кацуба с капитаном вышли на крыльцо.
- Скоро банный день, - сказал капитан.
- Так точно, - скучно ответил ему Кацуба.
- М-да... - сказал капитан.
В эту секунду мимо них со стоном промчался тот самый курсант. Уже в галифе, гимнастерке, с ремнем. И только наспех замотанные портянки торчали из сапог. Подвывая, курсант исчез в темноте. Капитан посмотрел ему вслед и рассмеялся. Что-то похожее на улыбку выдавил из себя и Кацуба.
- Спокойной ночи, - сказал Хижняк.
- Спокойной ночи, товарищ капитан.
Кацуба вернулся в каптерку, закрыл на крючок дверь и из глубины стеллажа, из-за чистых кальсон и нательных рубах, вытащил початую бутылку водки. Налил себе, неторопливо выпил. А потом почему-то вслух сказал:
- Спокойной ночи, товарищ капитан. - И снова уселся за стол составлять какие-то ведомости.