Неведомую, но никоим образом не непредсказуемую. От детского белья, развешанного на каминной решетке, поднимался пар. Ли заметил, что она читает "Второй пол" - книга валялась на полу корешком вверх. Стены были бежевыми, над самопальной стереоустановкои висела заумная литография Мондриана, на тростниковых циновках валялись обломки пластмассовой игрушки. Довольный Ли криво усмехнулся про себя - такое выражение лица он обычно предпочитал скрывать от окружающего мира, чтобы оно не выдало ничего лишнего.
Еще стояли холода; он присел на циновку и протянул руки к огню. Может, купить такую же, чтобы Аннабель могла валяться во весь рост на жестких холодных половицах по нескольку часов кряду, подумал он, а то иногда похоже, что она лежит на мраморной плите в морге. Ему не нравилось поддаваться таким мелодраматическим образам. Его другая любовь - то есть если Аннабель вообще можно определить как его любовницу, - ладно, просто другая женщина (а она Другая Женщина или просто другая женщина?) - как бы то ни было, эта конкретная женщина уселась в кресло и поджала босые ноги, как бы защищаясь, став таким образом полностью неприступной. На ней были джинсы и клетчатая рубашка, а длинные темные волосы перехвачены на затылке резинкой. На пальце она крутила обручальное кольцо - верный признак подавляемого раздражения - и молчала.
Ли покачался с носков на пятки, вытянув руки к электрической решетке. Сегодня он был похож на Барнаби Раджа. Мысленно он прошерстил весь свой гардероб улыбок, подбирая ту, что соответствовала бы такой двусмысленной ситуации. В очень нежном возрасте Ли обнаружил, что с помощью своего ассортимента улыбок может управлять людьми, и вскоре научился этим облегчать себе жизнь, потому что ему нравилось жить легко; именно такую жизнь он и называл счастьем. Он выбрал улыбку предполагающую и поощряющую; улыбка щелчком встала на место - так гладко, что можно было бы поклясться: Ли распахнул всю свою душу. Как только улыбка материализовалась, женщину прорвало:
- Ты с какой-то пташкой спутался, я слыхала?
- Ну? - медленно ответил Ли, чувствуя неладное. - И что?
Она отмахнулась от него, встала и принялась нервно мерить шагами комнату.
- Я, конечно, едва ли могу рассчитывать на то, что ты станешь хранить мне верность.
"Так вот оно что!" - подумал Ли и сразу понял, что связи конец. Слова он подбирал очень тщательно.
- Н-ну, не знаю. У тебя есть полное право ожидать, что я останусь тебе верен, но верен я в действительности или нет - это совсем другие пироги с котятами, правда?
Она так бурно металась из угла в угол, что ему стало за нее неудобно, поскольку поведение ее в данных обстоятельствах представлялось эмоционально чрезмерным.
- Почему ты сам ничего мне не сказал?
- Не твое дело.
- Спасибо, - с иронией ответила она.
- Послушай, - сказал Ли. - Тебя какая-то муха укусила из-за того, что я бродяжку себе оттопырил.
- Тебя послушать, так ни за что не скажешь, что ты в университете учился.
Тут Ли решил куснуть побольнее.
- Ну вот, ты боишься, наверное, что я тебе мандавошек передам или какую-нибудь еще пакость?
Когда она пнула его босой ногой, он понял, что его анализ верен, и, растянувшись на полу, расхохотался.
- Ты что, сам мне про эту девчонку не мог рассказать?
- А я не из болтливых, - ответил Ли.
Он снова присел по-восточному и мстительно обратил на нее всю обескураживающую силу ослепительной улыбки: ему никогда и в голову не приходило рассказывать ей об Аннабель, настолько незначительна для него была эта другая женщина. Пока нельзя сказать, правда, что и Аннабель стала для него что-то значить. Женщина резко прикурила, отвернувшись от него, точно брала себя в руки. Располагающая комната, много книг и газет. Ли прочел названия на паре корешков.
- Ты для меня никто, ты вещь. Объект. Когда я в первый раз с тобой переспала, это был acte gratuit . Acte gratuit, - повторила она с некоторым раздражением, поскольку он, казалось, не понял. - Ты хоть понимаешь, что это значит?
Ли назло ничего не ответил.
- Все это было бессмысленно и абсурдно. Бессодержательный акт, но, с другой стороны, вообще все бессодержательно, будто не отбрасывает никакой тени, - кроме моих детей, а я не могу общаться с ними.
Она умолкла. Ли взглянул на нее из-под ресниц, отчасти жалея, отчасти в крайнем раздражении. Молчание затягивалось. Наконец он встал:
- Ладно, мне, пожалуй, пора двигать.
- Крыса ты, - сказала она. - Мерзкий крысеныш.
Ли хотелось только одного: как можно скорее покинуть этот дом, поэтому он готов был согласиться со всем, что бы она ни сказала. Он коротко кивнул:
- Ага, крысеныш. - И подчеркнул: - Рабоче-крестьянская крыса.
При этих словах она подскочила и заколотила по нему кулаками. Он перехватил ее запястья и один раз ударил. Женщина немедленно сникла и недоуменно тронула пальцами свою щеку.
- У нее смешные глаза, - сказал Ли. - И мне она все-таки нравится, если хочешь знать. Говорит мало. И ей все равно придется уйти, наверное, когда вернется мой брат.
В минуты стресса его правильное произношение, усвоенное в классической школе, давало слабину. Его удивило, насколько он сам разволновался, а также то, что он только что сказал; поскольку он всегда говорил правду, то, должно быть, к Аннабель он действительно успел привязаться. Он изумился и моргнул. От хронической инфекции глаза его на свету, от усталости или напряжения постоянно слезились; здесь свет не был ярким, но они слезились все равно. Поскольку прикосновение его кожи стало совершенно невыносимым, она высвободилась из его захвата и в изумлении уставилась на Ли, вспоминая его былую физическую нежность. Ее переполняла боль неверия: она поняла наконец, что те ласки были невольными и фактически к ней никакого отношения не имели: не отдавал он ей никакой дани.
- Тебе вообще какого хрена от меня надо? - несколько злобно осведомился Ли. - Хочешь, чтобы я попросил тебя бросить мужа и уйти ко мне?
- Я никогда этого не сделаю, - немедленно ответила она.
- Ну и вот. - Ли вздохнул. Сейчас он не способен оценить оттенков смысла. Дверь может быть либо открыта, либо закрыта, и люди в общем и целом говорят то, что хотят сказать. А кроме того, он беден, содержать ее с детьми все равно бы не смог, если б даже хотел. Глаза слезились так сильно, что темный силуэт молодой женщины перед ним мерцал.
- Я могла бы устроить тебе в университете большие неприятности, - сказала она.
Теперь пришла его очередь возмутиться.
- Так значит, тетка мне правду говорила о двуличии буржуазии?
Взвыл младенец, и мать еле слышно взвизгнула и. дернулась. Ли переполняла печальная злость.
- Ладно, кончай, - сказал он. - Ты ведь получила то, что хотела, правда?
- Холодное у тебя сердце, я должна заметить.
- Что?
- Ты меня трахнул, а теперь тебе наплевать… - Волосы выбились у нее из-под резинки, лицо пылало.
- Тебя что вообще беспокоит - в смысле, только честно: что тебя так сильно беспокоит?
- Уходи, - ответила она. - Я чувствую себя униженной.
Ли глубоко оскорбился, он был просто в шоке:
- Слушай, как ты вообще можешь считать секс унизительным?
Она запнулась, захваченная врасплох, метнула на него изумленный взгляд и глубоко вдохнула.
- Я могла бы устроить так, чтобы тебя вышвырнули из университета.
- Ну еще бы, - медленно произнес Ли, поскольку начал понимать: она так сильно к нему привязалась, поскольку считала головорезом. - Ну еще бы; и тогда бы я вернулся и избил тебя до полусмерти, верно? Мы с братаном бы вместе пришли. Брата она видела один раз на улице.
- Господи боже мой, - сказала она. - Вы бы и впрямь пришли.
Наверное, она все это время надеялась, что Ли в нее влюбится и вся эта история обретет хоть немного смысла, но если даже так, он этого не осознавал. Ему казалось, что она пользуется им как экраном, на который можно проецировать собственную неудовлетворенность; честный обмен. У него было очень простое понятие о справедливости.
- Уходи, Леон Коллинз, - сказала она. Ли понял, что она подсмотрела его имя в мужниных списках группы: никто никогда не звал его Леоном в лицо, даже преподаватели. Но и ее имени он тоже не знал. Вопли забытого младенца летели за ним, пока он спускался по лестнице.
"Что ж, - думал Ли, - век живи - век учись".
Однако он пришел в крайнее изумление, и ему было очень не по себе. Дома вся комната звенела от клавесинных арпеджио. Аннабель не следила за камином, и от огня осталось лишь несколько красных угольков, поэтому жаркую тьму пробивали только фары беспрестанно проезжавших машин: лучи мигали в голых окнах и северным сиянием играли по телу девушки на белом полу - единственному предмету, нарушавшему пустоту комнаты, если не считать проигрывателя. Музыка закончилась, иголка принялась икать в пустой канавке. Ли подошел выключить аппарат, и Аннабель поймала его за руку.
- От тебя пахнет улицей, - сказала она. - Но ты был с какой-то женщиной.
- Ну, и да, и нет, - ответил Ли, всегда говоривший только правду. - Тебе от этого неприятно?
Слова он произносил очень нежно, ведь беспокойство ее было таким бесстрастным. Она немо покачала головой, и без единого звука по ее щекам потекли слезы.
- Тогда почему же ты плачешь?
- Я думала, ты больше не вернешься.