Мнэ-э. Очень милая девочка, как говаривала мама, знакомя меня со своей очередной "находкой"; но в этом деле я не хотел ничьей помощи, даже если Саксони знала о Франсе куда больше моего. Если я действительно ввяжусь в эту затею, то на кой черт мне, спрашивается, лишняя обуза? Особенно когда речь о женщине, которая, такое впечатление, вечно норовит настоять на своем, не мытьем, так катаньем; а эти перепады настроения меня откровенно пугали. Да, определенные достоинства у нее есть, но она выбрала не то место и не то время. И во-о-т я хм-м-мы-ы-ыкал и э-э-экал, и ходил вокруг да около, и, слава богу, она довольно быстро поняла, что к чему.
- В общем, ты говоришь нет.
- Ну… в общем… Ты права.
Она уставилась в пол, скрестив на груди руки.
- Понятно.
Так она постояла с минуту, потом повернулась на каблуках и, прихватив книжку Франса, направилась к двери.
- Эй, погоди, зачем так сразу уходить! - Мне представилась ужасная картина, как она засовывает книгу обратно к себе под свитер. Сердце кровью обливалось - стоило только подумать об этом шерстистом выступе.
Она вскинула руки, надевая не успевшее просохнуть пончо. На мгновение она стала ну вылитый Бела Люгоши, только резиновый. Собственно, когда заговорила, она так и оставалась в этой позе:
- Думаю, ты совершаешь большую ошибку, если уж серьезно собрался написать эту книгу. Честное слово, я могла бы помочь.
- Знаешь что… М-м-м, я…
- Я хочу сказать, что могла бы действительно помочь. И совершенно не вижу… Ладно, не суть. - Она открыла дверь и очень тихо затворила ее за собой.
Двумя днями позже я вернулся к себе после уроков и обнаружил на двери записку. Написано было толстым маркером, и почерка я не узнал.
"Я ВСЕ РАВНО СДЕЛАЮ ЭТО. ТЫ ТУТ НИ ПРИ ЧЕМ. ПОЗВОНИ МНЕ, КОГДА ПРИДЕШЬ, - Я НАШЛА ХОРОШИЙ МАТЕРИАЛ. САКСОНИ ГАРДНЕР".
Только не хватало, чтобы кто-нибудь из моих ученичков прочел это и тут же перевел "материал" как "наркота", и распустил бы слух о развлечениях старины мистера Эбби за закрытыми дверьми. Я даже не знал телефона Саксони и вовсе не собирался его разузнавать. Но вечером она позвонила сама, и на протяжении всего разговора ее голос звучал сердито.
- Я понимаю, Томас, ты не хочешь, чтобы я лезла в это дело, но все равно должен был позвонить. Столько времени копаться в библиотеке…
- Правда? Что ж, я ценю это. Нет, действительно!
- Тогда возьми карандаш и бумагу, потому что раскопала я много.
- Давай. Взял. - Каковы бы ни были ее мотивы, я не собирался выключать радио с позывными "Халява, плиз".
- Хорошо. Прежде всего, на самом деле его фамилия была не Франс, а Франк. Мартин Эмиль Франк. Он родился в Раттенберге, в Австрии, в двадцать втором году. Раттенберг - это маленький городишко милях в сорока от Инсбрука, в горах. Его отца звали Давид, а мать - Ханна.
- Минутку… Давай дальше.
- У него был старший брат Исаак, который погиб в Дахау в сорок четвертом.
- Они были евреи?
- Несомненно. Франс приехал в Америку в тридцать восьмом году и вскоре переселился в Гален, штат Миссури.
- Почему именно в Гален? Ты не выяснила?
- Нет, но выясняю. Мне это так нравится. Очень здорово работать в библиотеке, вызнавать подноготную о том, кого любишь.
Она дала отбой, а я еще постоял какое-то время с трубкой в кулаке и наконец почесал ею в затылке. Я никак не мог разобраться в своих ощущениях - хорошо это будет или плохо, если Саксони позвонит снова, когда разыщет что-нибудь еще.
Согласно ее сведениям (переданным через два дня), Франс поселился в Галене, потому что его дядя Отто держал там небольшую типографию. Но прежде чем выдвинуться на запад, объект наших исследований полтора года жил в Нью-Йорке. Почему-то Саксони не удавалось выяснить, чем он там занимался. Это ее невероятно злило.
- Ничего не выходит! О-о-о, я с ума сойду!
- Успокойся, Сакс. Все у тебя получится, с таким-то размахом раскопок.
- Томас, оставь этот покровительственный тон! Ты говоришь, прямо как твой папаша во вчерашнем фильме. Старина Джеймс Ванденберг, добрый фермер.
Я прищурился, костяшки сжимающих трубку пальцев побелели:
- Слушай, Саксони, я ведь и обидеться могу.
- Я… не хотела… Извини. - Она повесила трубку.
Я тут же перезвонил ей, но она не отвечала. А вдруг, подумал я, она звонила черт знает откуда, из какой-нибудь обшарпанной телефонной будки. Эта мысль вызвала у меня настолько острое чувство жалости, что я пошел в магазин и купил маленькое японское деревце-бонсай. Убедившись, что ее нет дома, я поставил горшочек перед дверью.
Мне стало надоедать, что розысками занимается одна Саксони, и я решил для разнообразия проявить активность сам. В конце апреля школу распускали на короткие каникулы, так что я наметил съездить в Нью-Йорк поговорить с издателем Франса о замысле биографии. Я не говорил Саксони о своих планах вплоть до вечера накануне отъезда, когда она сама позвонила, вне себя от возбуждения.
- Томас? Я нашла! Я выяснила, что он делал в Нью-Йорке!
- Здорово! Что?
- Ты крепко сидишь? Он работал в итальянском похоронном бюро, у какого-то Лученте. Был его ассистентом или что-то вроде. Правда, чем именно он там занимался, не сказано.
- Прелесть какая. Но… помнишь ту сцену в "Стране смеха", когда умирают Лунный Шут и Королева Масляная? Чтобы такое написать, надо кое-что знать о смерти.
Глава 4
Когда я приезжаю в Нью-Йорк, у меня всегда одно и то же чувство. Есть дурацкий анекдот про человека, который женился на красавице и все ждал не дождался свадебной ночи. Но когда час настал, то красавица стянула с лысины белокурый парик, отвинтила деревянную ногу, извлекла вставные челюсти, делавшие ее улыбку столь неотразимой, и жеманно проворковала: "Теперь я готова, дорогой". Так и со мной в Нью-Йорке. Каждый раз, отправляясь туда - будь то самолетом, поездом или машиной, - я жду не дождусь прибытия. Большое Яблоко! Театры! Музеи! Книжные магазины! Самые красивые женщины в мире! Все это там - и так давно меня дожидается. Я выскакиваю стремглав из вагона, а там вокзал Гранд-Сентрал, или автобусный терминал портового управления, или аэропорт Кеннеди - сердце всего. И мое сердце отплясывает конгу - какая скорость! Какие женщины! Я влюблен во все это. Во все! Но тут-то и начинаются проблемы, так как "все" включает и ханыгу, ковыляющего в угол поблевать, и четырнадцатилетнюю пуэрториканку на высоченных, космических каблуках прозрачного пластика, выклянчивающую доллар чуть ли не с ножом к горлу. И так далее, и так далее, и так далее. Расписывать в подробностях нет нужды, но случай, похоже, безнадежный, потому что каждый раз я едва ли не рассчитываю увидеть Фрэнка Синатру в матроске, как он пританцовывает и напевает: "Нью-Йорк, Нью-Йорк!". И в самом деле - человек, смутно напоминающий Синатру, однажды пританцовывал передо мной на Гранд-Сентрале. Дотанцевал до стенки и стал мочиться.
Так что теперь у меня выработана целая наука. С поезда я схожу в приподнятом настроении. Потом, пока не случится какая-нибудь гадость, я свински счастлив, я влюблен в каждую проведенную здесь минуту. Но как только гадость произойдет, я сразу даю выплеснуться наружу всей моей злобе и досаде, после чего спокойно занимаюсь своими делами.
На этот раз первой гадостью оказался таксист. Выйдя с вокзала, я остановил машину и дал адрес издателя на Пятой авеню.
- На Пятой сегодня шествие.
- Да? Ну и что? - На лицензии за стеклом было написано его имя: "Франклин Туто", и я задался вопросом, как оно произносится.
В зеркале заднего вида я увидел его оценивающий взгляд.
- А то, что поеду по Парк-авеню.
- Пожалуйста, пожалуйста… Извините, а в вашей фамилии где ударение - на первый слог или на второй?
- А вам-то что?
- Ничего. Просто интересно. - Свою дурость я попытался превратить в шутку: - Я подумал, а вдруг вы в родстве с египетскими Тутанхамонами.
- Черта с два вы так подумали. Вы меня проверяете, да? - Он схватил за козырек свою спортивную клетчатую кепку и натянул на самые уши.
- Нет, нет, видите ли, я увидел ваше имя на лицензии…