* * *
Все две недели после автобусного инцидента я только и делала, что вспоминала. У меня пропал аппетит. Квартира, приобретённая мне родителями с помощью подкупа председателя домового комитета и знакомого чиновника, и обмана русской семьи; новая машина; очередная путевка в пятизвездочный отель в Эйлате от Сохнута – ничего не радовало. Я понимала, что это временное, и необходимо дождаться нового толчка – и тогда всё забыть; а он никак не приходил, этот толчок, и я измаялась в ожидании. "Ат хошевет, ше ат мэухедэт? – любила спрашивать меня мама (ты думаешь, что ты особая?). В эти дни я часто подходила к зеркалу, задавая себе этот вопрос. Обычно зеркало отвечало мне положительно, давая толчок новому витку моей жизни. Теперь мне казалось, что оно насуплено молчит. И вот я даже не заметила, как оказалась опять в Петах-Тикве; автобус уже везёт меня на обратном пути из Тель-Авива через знакомые и любимые улицы. А это кто там? Разве не тот ублюдок с трёхцветной бородой и наглыми зыркалами? Я бросаюсь к дверям автобуса, как вратарь на футбольный мяч, выскакиваю, бегу… Да собственно, что же я делаю? Ну, подбегу к нему, ну, ударю по роже! Что дальше? Нет, надо действовать скрытно. Куда он идёт сейчас, если не в синагогу? В руках у него синяя атласная сумочка, в ней наверняка талит гадоль, под сумочкой – сидур-молитвенник. Я прячусь за дерево, перебегаю до угла ближайшего дома, тут я могу наблюдать за ним из укрытия. Кое-какие навыки в армии и после неё пошли мне на пользу. Но что это? Он как будто почувствовал слежку! Стал оглядываться, ускорил шаг, сволочь! Нет, в Петах-Тикве никуда от меня не уйдешь. Тут я тебя из-под земли достану. Попрошу знакомых в полиции, найму частного сыщика, задействую связи в Шабаке. Когда выхожу на перекрёсток – его уже нет. На всякий случай зондирую близлежащие улицы, возвращаюсь к парку. Нет нигде. Что ж, тогда стоит поискать синагогу. Вот она, миленькая. Американская (так я и знала). Всё тут чистенькое, миловидное, ухоженное, и люди подходят – дистиллированные, как на подбор. Как моя мама любила говаривать – в них только шприцы кипятить (это её профессиональный жаргон; она у меня всю жизнь была медработницей). Ну-ка, дистиллированный дядечка, помоги мне найти хавера с трёхцветной бородой. Ты же воспитанный, не откажешь. Этот детина в вязаном "парике" смерил меня взглядом с головы до ног, его жена тоже не отказалась: плюнула в меня глазами – в мои голые, почти до места, где сходятся, ноги, в мою вызывающе открытую грудь. Не понимают, что общего может быть у такой девицы – и примерного члена их миньяна. Однако обещали передать, что я сказала. Этому меня тоже в свое время учили: не называя имени, произвести впечатление знакомой незнакомого человека. "Русский", борода трёхцветная, в голубой рубашке, среднего роста. Вполне достаточно. Остальное смогла сымпровизировать.
Через какое-то время один из моих приятелей повадился ходить в американскую синагогу и как бы невзначай выяснил, где живёт и что делает мой бородатый друг. Оказалось, он живёт почти рядом с синагогой, только с другой стороны улицы Орлозорова, улица Дов Хоз, 6, квартира 12. Это практически в зоне парка. Дорогой район, эксклюзивное место, русских практически нет. Неплохо устроился! И занятие выбрал не бей лежачего. Пописывает в газеты, в журналы, занимается очернительством нашего отечества. И за это, конечно, ему на жизнь отстёгивают. Как его только в синагоге терпят? Наверняка, не в курсе его амплуа. Надо бы просветить. Это ж мой долг.
Постепенно я выяснила, что поле деятельности для меня уже значительно сужено. Помои на его мирпесет, где сушится бельё, соседи уже выливали, отбросы под его дверь подставляли, камни и бутылки в его окна уже летели. Весь этот нехитрый стандартный набор спецсредств против русских был уже на нём опробован до меня. Но высокомерия не поубавилось, и презрения к "аборигенам" – тоже. Что ж, если он думал, что все израильтяне такие узколобые, он ошибался. Я твёрдо вознамерилась открыть новую страницу его биографии, полную подлинных неприятностей. Конечно, самое лучшее – это сделать так, чтобы его заперли надолго, лучше – на всю оставшуюся жизнь. Или искалечить. Уже пытались избить? Раскидал как соломенных? Что ж, в следующий раз не раскидает. А пока надо придумать что-то такое, что могло бы вывести его из себя; заставить ошибаться, и тогда он сделает что-то, за что его можно и засадить. Непременно в Абу-Кабир. Навсегда. Хоть у нас это довольно легко делается, но, всё же, над этим нужно работать. Без работы, Сара, и собаки дохнут, любила говорить сама себе моя румынская тётушка.
Правда, однажды моей твердости пришлось испытать сильный удар. Я сидела в своём наблюдательном пункте, в машине. Он вышел из подъезда, ведя за руки двух сущих ангелочков. Таких детей я – честно признаюсь – от роду не видела. Это были две девочки, лет четырёх и пяти, такие милые, такие чистенькие, живые и непосредственные, что у меня что-то дрогнуло в сердце. В моём, не ведающем жалости сабровском сердце. "А лихтыке поным, – говорил о таких на запрещенном властями идише мой дед. С минуту я не могла оправиться от нахлынувших на меня ощущений. Но только с минуту. Ибо ровно на минуту позже моей слабости был положен конец.
Через минуту-другую показалось ещё одно существо. Та же гордая походка, та же осанка, изящные руки, красивые плечи. И лицо одухотворённой в своих заблуждениях галутной мечтательницы, которое обрамляли золотистые артистичные локоны. Этого уж я никак не могла простить. Во всём я могла бы поспорить с ней или уверить себя, что я не хуже, но эти локоны! Ненависть к ним охватила меня с новой силой. Она была такая несдерживаемая, такая всеохватывающая ненависть, что, если бы они вздумали пересечь улицу, я бы сорвала с места машину – и постаралась бы не промахнуться. Но он что-то почувствовал, и мягко, но властно увлёк жену прочь от проезжей части улицы, в глубину декоративно оформленной дорожки между домами. В парк. Я злобно завела мотор и рванула прочь.
В ту же ночь дом номер 6 по улице Дов Хоз потряс сильный удар. Жильцы с перепугу бросились к окну или двери. После недавней войны все хорошо помнили, как падали на Гуш Дан (Большой Тель-Авив) иракские ракеты, да и теракты не редкость. Однако на сей раз переполох наделал стандартный ящик-ёмкость из "маколета" – израильского депанёра. Этот зелёного цвета ящик из крепкой пластмассы обычно служит для доставки продтоваров в магазины и развоза купленного постоянным клиентам. На сей раз его нагрузили не пищевыми продуктами, а осколками железобетона, установили на ступенях, привязав хитрым способом напротив квартиры, и – то ли перегорела бечёвка, намазанная самовоспламеняющейся жидкостью, то ли развязался особый саморазвязывающийся узел: ящик полетел, набирая скорость, пока не врезался со скоростью курьерского поезда. Конечно, дверь была пробита до бреши. Конечно, прибывшая полиция не собиралась "ради русского" что-либо предпринимать. Конечно, никакой компенсации русским не полагается. Починить дверь или купить новую – нешуточный удар по бюджету семьи новых иммигрантов в условиях израильской дороговизны, звериных укусов тысячей скрытых налогов и этнической сегрегации. Но это не моё дело. Пусть разбирается с хозяевами. Мне надо было срочно обдумывать детали новых блестящих идей, что табунами стучались в мою враз ожившую, помолодевшую голову. Мне снова хотелось жить, петь, убивать врагов и наслаждаться принадлежностью к великой нации. Проходя мимо типичной израильской стройки, где два араба-работника тянули на веревке ведро с цементом на пятый этаж, я закричала гортанно: "Смерть арабам!".