Привратник - его уж никак нельзя было назвать циклопом, - бронзовокожий человек с умным, проницательным взглядом узких глаз, неизвестно почему выбрал меня из толпы ожидающих. Он велел мне написать на бумажке свое имя и цель посещения. Я написал: "По делу писателя Вайделя". Не знаю почему, но он сразу решил, что должен провести меня без очереди прямо наверх. В узкой маленькой приемной томилось человек двенадцать ожидающих - видимо, привилегированные просители. Трое тощих испанцев и один толстый о чем-то так ожесточенно спорили, что казалось, вот-вот начнется поножовщина, хотя говорили они, вероятно, о вещах самых обыденных, только с присущей испанцам неумеренной страстностью. Какой-то бородатый человек в грязной обтрепанной форме трудовой армии устало прислонился к кричаще пестрому плакату, висевшему на стене. На плакате были изображены двое ярко размалеванных детей в огромных сомбреро. Это был рекламный плакат; он сохранился еще с тех времен, когда прибегали к броскости и пестроте, чтобы заставить путешествовать тяжелых на подъем людей. На единственном стуле сидел страдающий одышкой старик. В комнате находились еще несколько мужчин и женщин. Судя по их одежде, прическам и специфическому запаху, все они совсем недавно выбрались из концлагерей. Потом в приемную вошла красивая, хорошо одетая золотоволосая девушка. Вдруг все заговорили одновременно. Я даже не сумел понять, на каком языке, - это было скорее похоже на хоровое пение.
- Иностранцев больше не пускают в Оран.
- Нашему брату не дадут проехать через Испанию.
- Португалия закрыла въезд.
- Говорят, на днях уйдет пароход на Мартинику. Оттуда можно добраться до Кубы!
- А что толку! На Мартинике тоже французские власти.
- Все-таки хоть из Европы удрать!..
В ожидании своей очереди я, то скучая, то забавляясь, наблюдал за происходящим. Когда же назвали имя Вайделя, я равнодушно и спокойно, не строя никаких планов, переступил порог кабинета консула.
Передо мной стоял сравнительно молодой человек маленького роста с невероятно живыми глазами. Увидев меня, он засиял от удовольствия, но вовсе не потому, что мое посещение его как-то особенно обрадовало. У него - возможно, у единственного среди всех его коллег - была такая натура, что он мог оживляться при появлении каждого нового посетителя, будь их хоть тысяча в день. От любого, даже самого ничтожного происшествия глаза его загорались - достаточно было какому-нибудь спекулянту попытаться пролезть без очереди или бывшему министру выразить надежду, что для него сделают исключение. Своими невероятно живыми глазами он сверлил любого человека, желавшего поехать в Мексику, - будь то коммерсант из Голландии, у которого в Роттердаме сгорели склады, но сохранилось еще достаточно денег, чтобы предложить огромную сумму в виде залога за себя и членов своей семьи, или испанец на костылях, перебравшийся после гражданской войны через Пиренеи во Францию, мотавшийся все эти годы по концлагерям и очутившийся наконец здесь, на бульваре Мадлен. Глаза консула пронизывали насквозь каждого просителя визы. И если он считал, что данного человека стоит пустить в Мексику, то делал все возможное, чтобы поскорее заполнить пробелы в его личном деле и дать ему визу.
Консул холодно спросил меня, что мне угодно. Взгляд его внимательных глаз, в которых светились юмор и проницательность, вывел меня из состояния апатии и пробудил и у меня чувство юмора и проницательность.
- Я пришел, - сказал я, - по делу Вайделя.
- Да-да, - сказал он, - эта фамилия у меня значится.
И консул, обращаясь к толстому человеку, который возился с досье, повторил фамилию, слегка исказив ее звучание своим своеобразным произношением. Затем он снова повернулся ко мне:
- Извините меня, пожалуйста. Я займусь пока что другими посетителями.
Я хотел было перебить его, положить на стол сверток с бумагами и уйти, но по всему было видно, что он не терпит, когда его перебивают. Опасаясь, что я заставлю его зря терять время, он кивнул мне, давая понять, что наш разговор окончен, и поспешно вызвал следующего. Посетители шли непрерывным потоком: сначала четверо испанцев, они вскоре ушли, пожимая плечами, явно ничего не добившись, маленький консул тоже пожимал плечами; затем золотоволосая девушка, которая разыскивала своего возлюбленного, служившего в бригаде на Эбро, - консул сказал ей, что он, к сожалению, не располагает списком бригады, и при этом его живые глаза привычно оценивали девушку и степень ее привязанности к пропавшему; вслед за девушкой появился торговец, вспотевший от желания получить визу; за ним - бородатый человек, которому США отказали в транзитной визе; потом - маляр, который должен был красить здание консульства. Последними вошли, держась за руки, юноша и девушка. Они были так молоды, что казались почти детьми. Я не понял, о чем шла речь, но понял, что произошло: консул выдал им визы. Все трое сияли и кланялись друг другу. Я позавидовал влюбленным, когда они упорхнули, по-прежнему держась за руки. Я остался один в кабинете мексиканского консула. Тем временем ему принесли досье.
- А вот и документы Вайделя, - сказал он.
У меня в голове промелькнуло смутное воспоминание о письме, которое я прочитал в Париже. Я не мог отвести глаз от бумаг покойного, лежавших на письменном столе консула. Визы, разрешения, справки. Все, казалось, вселяло надежды.
Вдруг я почувствовал свое, пусть самое ничтожное, превосходство над консулом. Находись здесь живой Вайдель, консул имел бы над ним превосходство - он, забавляясь, сверлил бы его своим проницательным взглядом. А теперь забавлялся я, глядя, как он внимательно, с бесполезной проницательностью изучает лежащее перед ним досье - досье тени, затесавшейся в круг просителей, хлопочущих о визах, тени, которая от всего отрешилась. Но вместо того чтобы все сразу объяснить консулу, я дал ему еще некоторое время позаниматься своим ненужным делом. Тут как раз зазвонил телефон.
- Нет! - крикнул консул. Даже когда он говорил по телефону, глаза его сверкали. - Подтверждение моего правительства еще не получено… Этот случай, - сказал он вдруг, повернувшись ко мне, - очень напоминает ваш.
- Извините, - с изумлением возразил я. - Вы ошибаетесь. Моя фамилия Зайдлер. Я пришел лишь затем, чтобы…
Я хотел все подробно объяснить ему, но консул, ненавидевший длинные объяснения, гневно прервал меня:
- Знаю, все знаю!..
Он не выпускал из рук бумажки, на которой я написал свою фамилию и цель посещения.
- …Вы сможете, как я это уже в десятый раз объяснил сейчас по телефону вашему коллеге, получить на руки визу только в том случае, если мое правительство подтвердит, что Вайдель - писательский псевдоним господина Зайдлера. Мое правительство сделает это, если кто-нибудь поручится, что вы и есть писатель Вайдель.
При этом объяснении голова моя загудела, словно телеграфные провода на ветру. Моя собственная сигнальная система - своего рода механизм самосохранения - обычно срабатывает у меня прежде, чем я успеваю осознать, что намерен сделать шаг, который может роковым образом изменить мою жизнь.
Однако я ответил ему так, как должен был ответить:
- Пожалуйста, выслушайте меня сначала… В данном случае речь идет совсем о другом. Я уже однажды объяснял все это вашему послу в Париже. Вот пакет с бумагами, рукопись, письма…
Консул, не скрывая своего раздражения, нетерпеливо махнул рукой.
- Вы можете предъявлять мне все, что угодно, - начал он, глядя мне прямо в глаза. Его живой, проницательный взгляд снова пробудил живость моего ума, и мне непреодолимо захотелось померяться с ним проницательностью. - Но давайте не будем зря терять время. Время одинаково дорого и вам и мне. Вам следует как можно скорее предпринять необходимые шаги.
Я встал. Я взял пакет с бумагами Вайделя. Консул не спускал с меня глаз. Но теперь я твердо встретил его взгляд.
- Так что же я должен сделать? - спросил я. - Посоветуйте мне, пожалуйста.
- Повторяю в последний раз, - сказал он, - обратитесь к тем друзьям, которые выхлопотали для вас визу, пусть они поручатся моему правительству, что вы, по паспорту господин Зайдлер, и являетесь писателем Вайделем.
Я поблагодарил его за совет. Мы с трудом оторвали глаза друг от друга.