Компания объединенных пароходств "Бредель и сыновья" поставила рыбаков перед выбором: либо принадлежащие ей в Санкт-Барбаре суда будут укомплектованы экипажами, набранными на стороне, либо местные рыбаки согласятся на прежние условия. Рыбаки заявили о своем согласии. После того как на коротком собрании было вынесено это решение, они ни между собой, ни с женами про это больше не поминали. Если нужно было, о предстоящем выходе говорили, как о чем-то обычном. Глядя через стол на своих мужей, рыбацкие жены примечали на дне их глаз что-то новое, устоявшееся, темное, точно густой осадок на дне опорожненного сосуда. Каждая женщина считала, что это лишь у ее мужа или сына. Но так было со всеми мужчинами.
Наверху, в трактире, они сидели теперь рядом, руки на коленях, каждый сам по себе. Точно люди, которые, сбившись в кучу, вдруг замечают, что рядом еще много места и можно отодвинуться.
Пароход Гулля отправлялся лишь в конце следующей недели, и Гулль расхаживал по городу и пляжу сколько вздумается. Он знал, что ему ничто уже не угрожает. Беда отдалилась на такое расстояние, что тень ее больше не падала на него. В полдень отсюда можно было с крутого выступа на берегу различить Санкт-Барбару. Последняя зима отошла в далекое прошлое, точно каждый час морского перехода можно было считать за год; в нем проснулась тоска по родине.
На молу рассказывали, что выход на промысел в Санкт-Барбаре - дело решенное. Только теперь стали ему известны все обстоятельства крушения "Мари Фарер". Андреаса в деревне не было - очевидно, ему еще до оцепления удалось бежать. Все эти новости рождали в душе у Гулля не только горечь, но и гнев. Его там не было! Без устали бродил он по улицам в надежде, что еще удастся повстречать Андреаса - то ли здесь, то ли где-нибудь в другом месте. Но что-то говорило ему, что никогда им уже не свидеться. Ему предстоит в полном одиночестве шагать среди этих бесчисленных людей. Зачем он только поддался на уговоры Мари! На душе у него было так же скверно, как в ту памятную ночь, в боковушке у Кеденнека. Но тогда он лишь говорил себе: "Надо уезжать!" - а теперь и в самом деле уехал. Все это было давным-давно и бог весть в какой дали, сейчас перед ним справа и слева мелькали дома, пестрые витрины, повозки, лошади и люди. Гулль направился к пароходу и сдал капитану свои документы, а затем снова вернулся на берег, побродил по улицам и вышел на мол. Стоял туманный день, и Санкт-Барбары не было видно. Стоило ему подумать, что через несколько дней рыбаки выйдут в море - будто кто ему только что это сообщил, - как им овладевало отчаяние, отдававшее горечью стыда. Но потом успокоился: ведь его, Гулля, никто не удерживает, он свободен, у него ни души близких. Он говорил себе со всей прямотой, что никогда всерьез не думал уезжать. Он справился, когда на Санкт-Барбару отходит следующий пароход. Еще два-три часа мыкался Гулль по городу и наконец ступил на борт. На обратном пути он все время проторчал в каюте, никто не узнал его, как и на пути сюда. Он уперся в одну точку. Снова захотелось ему женской близости, и он с удивлением вспомнил, что на острове были у него все возможности, а он почему-то ими пренебрег. Никто не задержал его на причале, а также по пути в деревню. Вечерело, дорога была пустынна. И все же ему попались две-три женщины и молоденький паренек. Гулль ускорил шаг, чтобы с ним не заговорили. Женщины остолбенели и долго провожали его взглядом. Их лица успели сменить кожу, но сейчас кожа дала трещину и оттуда проглянули старые их лица. Гулль поднялся наверх, в трактир.
Здесь было немного народу, рыбаки перед отходом занимались всякой домашностью. Но кое-кто все же был налицо, они сузили глаза в щелку и придвинулись поближе. Не успел Гулль присесть, как из лавки вошел Дезак. Увидев Гулля, он оторопел:
- Это еще что? Зачем вы вернулись?
Гулль рассмеялся.
- Глупость вы сделали, что вернулись. А уж мне вы здесь и вовсе не нужны, я на суде заявил, что знать вас не знаю и что никогда вы у меня не жили.
Гулль поник головой, он понимал, что Дезак прав, ведь он приютил его, не задавая лишних вопросов. Рыбаки думали: "Выходит, он снова здесь, это хорошо". Гулль сел, и все у них пошло как прежде. Он уговаривал рыбаков созвать товарищей. Нечего им слушать своих жен, их дело - держаться друг друга и не выпускать из гавани ни одно судно.
Рыбаки сдвинулись теснее и слушали с жадным вниманием. В течение нескольких минут все было как прежде. Но тут за Гуллем пришли. Это были Кеделевы солдаты, они сразу увели его. Впоследствии так и не удалось дознаться, кто их позвал, то ли кто из рыбаков, то ли Дезак, а может быть, солдаты уже на пристани узнали Гулля и пошли за ним по пятам.
Некоторое время кучка рыбаков продолжала сидеть за столом, однако больше ничего не последовало, если не считать сигнального огня - две долгие вспышки и одна короткая. Постепенно они разошлись. Дом опустел, дул, не переставая, ветер, он потрескивал меж досок. Мари осталась одна. Гулль ее и не заметил, но она видела, как он входил и уходил. Все это время она сидела подле шкафа и, щурясь, накручивала на палец бахрому своего желтого платка. Теперь она встала, прикрутила фитиль в лампочке и пошла к себе. Но не успела подняться по лестнице, как снова постучали. Мари спустилась вниз, комнату наводнили солдаты. Они спросили Дезака и, услышав, что его нет, стали шарить в лавке - третий раз за этот месяц. Но вскоре прекратили поиски. Солдаты были в отличном настроении, они уже успели хлебнуть, а тут еще приналегли. Большинство было знакомо Мари по дюнам. Это были парни из глубинки, многие впервые попали к морю. Зиму они проскучали на острове. Знала Мари и долговязого, вихрастого, который схватил ее под мышки и прижал к стене. Лицо его, хоть и багровое от выпитого, было так молодо, что казалось воплощенным добродушием.
- Нечего сказать, хороша! - сказал он. - Заманила сюда молодого Бределя, и с Гуллем тут любовь крутила, и с молодым Бруйком из деревни.
Он продолжал лепетать что-то невразумительное, но и у него было недоброе на уме. Он притиснул большими пальцами ее плечи к стене и вдавил в живот колено. Мари только отчужденно на него глянула и внезапно, расслабившись, выскользнула из-под его рук. Солдаты засмеялись и стали ее хватать, по Мари опять ускользнула. Она напряженно прислушивалась, не возвращается ли домой через лавку Дезак, но его все не было. Молодой вихрастый, разозлившись, притиснул ее к столу, опрокинул на столешницу и держал как в тисках. Мари понять не могла, почему эти солдаты вдруг, именно сейчас и все вместе так яростно захотели ее тощего, истасканного тела. Да ей было, в сущности, безразлично. Безразлично, что они изорвали на ней платье, всю исцарапали и вырвали клоки волос. Даже и эта ни с чем не сравнимая, острая, как стеклянный осколок, поистине невыносимая боль была ей безразлична. Не безразличен был только желтый платок, который она поспешила сорвать с шеи и держала на отлете. Это был все тот же платок, который Гулль заприметил еще на острове Маргариты, а затем узнал на пароходе. По какой-то неизвестной причине, потому ли, что он ей особенно нравился или когда-то ей думалось, будто в жизни ее все должно измениться, - вот-вот они явятся, эти щедрые дарители, - Мари связывала с платком какие-то шальные надежды. Когда кто-нибудь пробовал разжать ей пальцы, кулачки ее сухих, заломленных назад рук вели отчаянную, упорную и, невзирая ни на что, победоносную борьбу за обладание желтым платком.
Когда Дезак утром вернулся к себе, дом его опустел. Старик Кедель всю ночь продержал его под стражей. Несколько дней спустя Дезак вынужден был сдать свой трактир и покинуть эти места. А сейчас он остановился как вкопанный. Среди луж и осколков стекла лежала, соскользнув со стола, Мари. Она повернула к нему голову, ее ноги были все еще притиснуты к животу, но желтый платок она прижала к груди, как мать прижимает к груди младенца.
С тех пор как рыбаки подрядились на промысел по старым тарифам, дорога в нижнюю Санкт-Барбару была открыта. Ничего значительного больше не случилось - и только спокойствие давило на кручу свинцовой тяжестью воспоминаний.
Когда Гулль миновал женщин, они поспешили к себе домой. Молодой паренек спустился по рифам к товарищам у лодок, и все вместе вскарабкались обратно наверх; на дороге стояло еще двое-трое, те тоже к ним присоединились, они вызвали из домов своих товарищей и всем скопом спустились вниз. Вокруг Рыночной площади, как всегда, горели огни, но вскоре ставни захлопнулись - казалось, дома в страхе смежили веки. Но ведь повсюду восстановлен порядок, почему же им не сидится на месте, завтра выход в море, тарифы приняты, да сейчас уже и вечер, пора ужинать и зажигать свет.
Рыбаки последовали дальше. Быть может, на какое-то мгновение их захватила идея столь безумная, что они сами не могли ее осмыслить, а возможно, им всего лишь пришла охота пройтись строем. Они оставили нижнюю Санкт-Барбару и углубились в дюны. Здесь они вышли на новую дорогу, втекающую в шоссе на порт Себастьян. Добравшись до распадка, откуда дорога ответвлялась к баракам, наткнулись они на Кеделевых солдат. Стемнело, тьма в глубоком распадке сгустилась в непроглядную ночь. Поначалу одни видели только темную массу, а перед ней прямую как стрела, поблескивающую шеренгу: солдаты. Другие видели темную массу и среди нее несколько смутных белых точек: рыбаки.