Отец Серафим возвращался с радостным чувством: он был доволен, что удалось в добропорядочной обстановке выговориться, проверяя себя, утвердить свои мысли и самому услышать мнение молодых умов. Ему показалось, что правильно объяснил и донёс близкое и выстраданное.
Он не заметил, как неожиданно перед ним появился человек лет сорока, с длинными рыжеватыми волосами и в тёмной шапочке на голове.
Незнакомец уважительно поклонился:
– Разрешите обратиться, отец Серафим?
– Почему нельзя? Можно, но не видел тебя раньше, сын м…, хотя вижу, не нашего прихода… похоже, вы иудейской веры.
– Точно так-с, но не обессудьте, что время отнимаю. Я – председатель местной еврейской общины, Либстер Айзик Самуилович. Имею часовую мастерскую и лавку на Московской улице.
– Готов выслушать человека любой веры.
– Я, собственно, хочу ходатайства вашего по поводу мальчика. Мы хотим забрать его из приюта и передать в только что приехавшую иудейскую семью. Там ему будет хорошо…
– Уж не тот ли красивый мальчик, что говорила Марья Константиновна?
– Так точно-с. Он самый. И Марья Константиновна со своей стороны ходатайствует по моему прошению. Но без вас трудно добиться.
– Почему ж противитесь принятию христианства мальчиком?
– Вы же понимаете. родители мальчика были евреями.
– Если он сирота, государство позаботится о нём, в христианской вере он будет на твёрдых ногах. Православная церковь является частью и опорой государства Российского. Ведь он родился в России. и будет она ему родиной не только в географическом смысле, но и духовном. Это очень хорошо.
– У нас так не принято, мы другой веры.
– Другой веры. Меня всегда удивляет противление православию в России… Многие иностранцы, в том числе Екатерина Великая, приняла православие и считала себя русской, а про немецкую кровь и не вспоминала. Трудно жить здесь с другой верой. Разве вы не хотите, чтобы ему было лучше?…
– Всё-таки. мне трудно объяснить, а вам понять меня. Я не хотел бы.
– В этом то и вопрос. Я – то знаю, в чём разница христианства и иудейства. Не хотите вы понять здешней родины. Не поняли вы и Моисея, который водил вас.
– Ну причём тут Моисей?… и дело вовсе не в иудейской вере. Хочется сохранить близкого по духу человека.
– Это хорошо, что верите духу. Просто не осёдлый у вас менталитет, а Россия сильна своими корнями.
– Могут быть и другие убеждения.
– Не хотите вы трудиться на этой земле по-настоящему. От того все беды ваши. и в конечном счёте. наши.
– Что вы говорите? Разве мы не трудимся денно и нощно?
– Трудитесь, но как и в каком качестве? Норовите всё легко, краткосрочно, чтоб быстрей выгода. Назовите мне хоть одного местного из ваших крупного земледельца, масштабного купца или промышленника.
Тут надо быть хозяином на своей земле. А любите вы банки, лавки, перепродать чужой труд.
– Ведь всякая работа нужна.
– Это верно… Трудно переубедить. По-вашему всему есть цена, даже Сыну Божьему. тридцать серебряных. А деньги – это своеобразный фетиш. Природа живёт без денег и всяких благ. и только здоровеет, а мы всё слабеем изо дня в день.
– С вами трудно спорить, да и не готов я. Хочу к вашей чести прибегнуть, чтобы поверили мне. Будет мальчику лучше с людьми нашей крови. У них нет детей, а люди обеспеченные, недавно приехали. Вот документы. Траутман.
Отец Серафим внимательно посмотрел на Либстера:
– Праздник нынче, хочется делать добро, но добро ли этим сделаю?
– Отец Серафим, буду очень признателен вам за благодеяние.
– Хорошо, посодействую. Потому, как любого уважаю. Надеюсь на благие намерения.
– Покорнейше благодарю. Заходите в мастерскую, в лавку. Любой подарок к празднику для Вас.
Отец Серафим только махнул рукой и пошёл медленно своей дорогой. Колокольный звон призывал к "Обедне".
– Вот опять проявил слабость. Знаю, что против своей воли и понимания. Может не содействовать? Но ведь слово дал.
Странен русский человек в своих действиях, – рассуждал отец Серафим, подходя к церкви.
Кока
Надя с трёх лет жила в комнате бабушки, росла здесь под её присмотром и постоянно видела всё, что её окружает.
Радовала её взгляд резная мебель из тёмного ореха и удобная обстановка комнаты. Приходилось ей посещать и самые шикарные особняки города и, тем не менее, скромная комната бабушки казалась Наде самой красивой и светлой, пропитанной благоуханием домашнего уюта и душевной близости родного человека. Эта комната была предметом приятных воспоминаний всю её жизнь.
У окна – овальный стол с тёмной ажурной скатертью, высокое зеркало с приставным столиком, широкий комод, небольшой столик на широкой резной ножке у кровати бабушки, в том же стиле этажерка у Надиной кровати, небольшой диванчик, лёгкие кресла с подлокотниками. Красивая пальма с листьями, похожими на веер. Люстра с шестью свечами, тройной подсвечник, на столе самовар на серебряном подносе. Одна стена украшена красивым белым изразцом печи, противоположная – висячими резными часами с мягким боем через каждые полчаса.
В углу – красивая икона в серебряном окладе. Еще несколько икон на комоде с яркими красками, тёмные, но с не менее выразительными ликами.
На стене, написанный маслом портрет бабушкиного отца и Надиного прадедушки Константина Ивановича. Надя много слышала о нём от своих родственников.
Он был главой большой семьи. Как говорила Кока: "Сорок человек за стол садились". Это вместе с приказчиками и старшими мастерами, так тогда было принято трапезничать.
Под впечатлением этих рассказов лицо его строгое, но не лишённое доброты, всегда внушало уважение и казалось примером справедливости.
Наде одной разрешалось открывать и смотреть довольно большую и бережно хранившуюся, как и у многих женщин того времени, заветную бабушкину шкатулку. Было очень интересно перебирать её содержимое. Там были разные любопытные серебряные безделушки, брошки, кольца, старые часы, кружева, необыкновенной формы салфеточки, письма. Иногда Надя расспрашивала об этих вещицах бабушку, и та с удовольствием окуналась в свою прошлую жизнь:
– Вот эта брошь тонкой работы – от маменьки, это ажурное серебряное колечко подарено на первое причастие папенькой, часы тоже остались после него.
В шкатулке находились разные бумаги и копия дедушкиного завещания, паи каждого из сыновей. Раньше Надя мало обращала внимание на содержимое этих бумаг, но уже в 10-летнем возрасте прочитала их и почувствовала некоторую обиду за своего отца. Родители и сама Кока тогда были для нее лучшими людьми на свете. Магазин был завещан старшему сыну Валентину, все находящиеся в банке деньги поделены между дедушкиными детьми и бабушкой, но не равными долями. Валентину – большая их часть, 25 тысяч, Георгию – 15 тысяч, Петру – 10 тысяч рублей. Бабушке был завещан родительский дом.
После октября 1917 года магазин был национализирован, эти паи ничего не стоили, но Надю беспокоила эта, как ей казалось, несправедливость.
Однажды она спросила об этом бабушку.
– На то была воля Александра Ивановича, – сказала она. В голосе её Надя почувствовала полное согласие со своим мужем.
В семье голос бабушки был очень весом. Сыновей своих она называла только ласковыми именами: Валенька, Егоренька, Петенька. И они слушались её беспрекословно.
Наде нравилась удивительная чуткость бабушки в общении с людьми, независимо от их имущественного положения.
Служащие и рабочие в магазине мужа относились к ней с уважением, не только как к хозяйке, но и как к доброму человеку. Часть своего дохода, когда магазин принадлежал семье, она постоянно расходовала на помощь людям. Когда её двоюродная сестра овдовела и осталась без средств с пятью детьми, на сбережения бабушки все дети получили образование и специальность для самостоятельной работы. Неимущим невестам бабушка дарила приданое. Помощь бедным была частью её жизни.
Кока очень любила своих внуков. В её доме и семье Петра Александровича благополучно родилось и выросло восемь детей, среди них – двое близнецов. Хозяйством занималась Кока. В доме были кухарка, кучер, горничная и дворник. Всех нужно было правильно организовать, потребовать должного исполнения работы, накормить, напоить. При этом, при её искренней доброте, ни одна копейка в доме не была истрачена без пользы или с расточительством.
Подходило к концу лето 1917 года. Жизнь в доме Коки текла по заведённому порядку, только разговоры взрослых становились все более беспокойными. Появилось новое пугающее слово – "большевики", которые не признавали ни Бога, ни царя. Про себя люди думали: "Бог не допустит!".
Так в тихом богомольном городе прошёл октябрь. Не было в нём ни вооруженного восстания, ни активного сопротивления богатых людей, имевших заводы, фабрики, мастерские, магазины и другое имущество. В умах людей патриархального города витал страх перед новой непонятной властью: страх быть арестованным или расстрелянным.
Оставалась только надежда, что "как-нибудь разберутся", что долго всё это не продержится.
Надя, как и все дети, со страхом услышали ещё одно новое слово – "переворот". Потом узнали, что теперь есть Белая армия и Красная армия. Белая армия – за царя, Красная армия против царя, и где-то они сражаются совсем близко.
– Господи! – говорила Кока, – Брат на брата, сын на отца – видно, наступает последнее время!