Сейчас бы лучше всего - в горячую ванну! И согреться наконец, и успокоиться. Да где там. Горячую воду у меня тоже отключили, тут перспектив никаких. Приходится обходиться подручными средствами - кипятить чайник, наливать тазик, залезать в ванну и поливаться из ковшика, дрожа от холода. Теплее после этой процедуры не становится, но хоть чище...
Ставлю чайник кипятиться заново - выпить чаю. Пока он греется, устраиваюсь на кухонном диванчике, подложив под спину подушку, - перебираю события дня. И что нас ожидает в перспективе?
От этих раздумий мне снова становится нервно, я вскакиваю и начинаю бегать по квартире из угла в угол. Новой информации о последних событиях мне взять негде, ни радио, ни телевизора, остается только телефон. Какое счастье, что хоть его успели подключить, ведь до прошлой весны без него жила. Не жила - перебивалась. Хоть какая-то живая нить.
Звоню.
Катька, живущая в центре, почти напротив Белого дома:
- Все очень плохо, у Белого дома почти никого не осталось, ждут штурма, Станкевич и Попов (московские градоначальники) призывают всех на площадь.
Лялька с Сашкой:
- Мы недавно оттуда, там народ собирается потихоньку, что дальше делать, не знаем.
Лилька, моя лучшая подруга:
- Я сама не могу выйти из дому, деда не оставить, его накормить надо. Мимо дома едут танки, приезжай ко мне, очень страшно, вдвоем будет лучше.
Она живет вдвоем с дедом, ему под восемьдесят, и он привязывает Лильку, как меня - маленький ребенок. Собственно, мы с ней и подружились в основном на почве взаимопонимания в смысле обоюдной несвободы - больше ни у кого из нашей компании детей нет, и часто бывает, что все вместе срываются куда-нибудь в Питер на пару дней, а мы с Лилькой коротаем время, гуляя с моим ребенком вокруг ее дома, чтобы дед видел нас в окошко. Во время таких прогулок очень здорово беседуется по душам, и во время этих бесед выяснилась (или выработалась) потрясающая общность взглядов по многим жизненно важным вопросам. А это, согласитесь, само по себе - отличный повод для общения.
Севка:
- Не смей никуда выходить из дома, я тебя не для этого туда отправил, ничего не выдумывай, сиди на телефоне, будешь связной.
- А ты туда пойдешь?
- Я еще не знаю, пойду или нет, буду тебе звонить.
- Там, говорят, люди все-таки собираются.
- Что люди, это мальчишки идут потусоваться до вечера, а штурм будет ночью.
Кладу трубку, телефон тут же звонит.
Димка:
- Я на даче, где тебя черти носят?
Объясняю, где.
- Только такая дура, как ты, может туда отправиться. Ты что, не понимаешь, все это просто дурацкие игры, все уже давно за вас решено. Тебе лишь бы в солдатиков играть. Учти, я должен завтра днем уехать с дачи, у меня семинар, позаботься, чтобы меня сменили.
- А мама разве не там?
- Пока тут, но скажи ей, чтоб она до завтра не уезжала.
- Слушай, ты там, а я тут, как я ей скажу? Скажи все сам.
- Твоя мать, ты с ней и разговаривай.
Тут его - ура - отсоединяют. Чертыхаюсь, вешаю трубку. Действительно, надо бы родителям позвонить. То есть мама на даче, но отец-то должен был приехать, я ж сама ему телеграмму отправила - Боже, и когда это было? Еще похороны эти - завтра, кажется. Сумасшедший дом.
Звоню отцу. Он дома, мама на даче, там и останется, так что с Костей все в порядке. Он тоже был сегодня в Институте, а потом ездил на площадь. Впечатления мрачные, настроение тоже.
- Пап, в 1967, когда в Чехословакию на танках въехали, так же было?
- Нет. И лучше, и хуже. Танков мы тогда не видали, а на улицу идти побоялись. Ты на ночь собираешься?
- Да.
- Помни, у тебя сын.
- Помню. Я из-за него тоже. Вы вырастите, если что.
- Но ты все-таки поосторожнее, ладно?
- Ладно, она постарается. Маме привет.
Звоню Ляле.
- Сашка ушел. Я не могу его не пустить. Он сам решает. Я сейчас еду к Катьке, там поближе, буду ждать.
Снова набираю Севке. Говорю, что одеваюсь и выезжаю. Он страшно злится, кричит. Оказывается, я его поймала на одной ноге, ему уже некогда, его ждут мужики, он едет к друзьям пить водку, и все это не женское дело.
- Я не могу тут одна! - кричу я в ответ. - Я еду, если ты меня гонишь, я поеду к Лильке, мы с ней пойдем.
- Черт с тобой, поезжай, только быстро, с одиннадцати комендантский час объявили, и сиди там, горе мое. Жди моего звонка и до этого - никуда!
- Я хочу с тобой! - снова начинаю я, но он, не дослушав, вешает трубку.
Перезваниваю Ляле, чтобы сказать, что пойду к Катьке с ней, но у нее занято, а мне уже некогда, я на взводе.
Пространство вокруг меня начинает закручиваться в тугую спираль, в глазах темно, в мозгу прыгают белые пятна. Я одеваюсь походным образом: джинсы, Димкина ковбойка, старый свитер. Судорожно собираю в сумку бинты, пузырек со спиртом, какие-то лекарства. Зачем-то сую сверху перочинный нож и вылетаю из дому.
В метро красные цифры на табло высвечивают двадцать один час с минутами. В вагоне тихо и пустовато. То там, то сям замечаю мужиков в штормовках, с рюкзаками. Они едут. И я тоже.
С этого начинается ночь с 20 на 21 августа 1991 года.
Лилька живет возле трех вокзалов, на "Красносельской". Поганый, темный район, старые дома, полно вокзальной шпаны. Идти к ней от метро страшновато даже днем, но сейчас я пролетаю это расстояние на одном дыхании, ни разу не оглянувшись через плечо. Мне так страшно, что тут не до хулиганов. Это даже не страх, просто я в таком напряге, что даже сама чувствую, насколько жестко стало внутри.
Лилька встречает меня словами:
- С одиннадцати комендантский час, сейчас десять, дед заснул, мы еще куда-то успеваем!
Успеваем, только вот - куда? У Ляли с Сашкой никого нет, Сашка у Белого дома, Ляля на пути к Катьке. Где Севка - я так и не знаю, он сюда не звонил. Катька уже боится пускать нас к себе, у нее собралось человек семь, не считая родителей, а под окнами ходят патрули. К Лильке сейчас должен подойти Вова, ее старинный знакомый, периодически - раз в год - предлагающий ей выйти за него замуж, получающий отказ и остающийся после этого верным другом. Надо дождаться Вову. Тем самым ночевать, похоже, придется здесь, а утром, часа в четыре, бежать на площадь с бинтами и медикаментами.
Вова приносит с собой здоровенный арбуз и радиоприемник. Теперь можно слушать "Эхо" и хоть что-то знать. Но по радио передают нечто совсем жуткое. Народные депутаты, сидящие в Белом доме, зачитывают прощальные послания: "Мы будем здесь до последнего, не посрамим народного доверия, прощайте". Состояние уже даже не страха, а какого-то ступора.
Обстановку слегка разряжает Вова - огромный, спокойный и добрый, как медведь, он пытается успокаивать нас неуклюжими шутками. Он служил в армии, и мы пытаемся добиться от него хоть каких-то диспозиционных предсказаний, но без толку.
Мы все сидим на кухне за столом вокруг приемника, и Лилька попутно ставит на стол какую-то еду, разрезает Вовин арбуз, пытается нас накормить. Вова ест, а у меня при попытке проглотить кусок арбуза сжимается горло, и я, едва не подавившись, больше в сторону еды не рыпаюсь.
Потом я ухожу в комнату, ложусь на Лилькин диван, пытаюсь заснуть или хотя бы расслабиться, но тут звонит телефон. Вскакиваю:
- Что там?!
И Лилька мне:
- Да ты спи, это Ляля, ей звонил Сашка, пока все спокойно, они в порядке.
- Сашка оттуда звонил?
- Оттуда, оттуда. Они с Севкой там.
Все. Ожог. Удар. Я ничего не знаю. В глазах, что называется, темно, но при этом все очень ярко, и слепота, наоборот, белого цвета. Я как-то мечусь в пространстве и что-то механически делаю - пытаюсь закурить, ломаю спички, сигарету, звоню Ляле. Разговор выходит бессвязный, и вообще зря. Лилька отбирает у меня трубку, усаживает в кухне на стул, вливает в меня стакан воды и всыпает горсть каких-то успокоительных таблеток. Среди всего этого очень четко всплывает мысль: "Ляля с Сашкой хоть проститься успела". Господи, я же так и не сказала ему ничего, я и сама не знала, но, если так больно, наверное, это и есть любовь...
Мы слушаем радио. Тональность репортажей похоронная, но ребята-журналисты все равно молодцы, работают на последнем пределе. От Белого дома велят уйти всем женщинам, мужчинам объясняют, как нужно строиться в ряды, как держаться друг за друга, откуда ждать нападения. Неизвестно, каким оно будет, - то ли танки, то ли десант с вертолетов, то ли просто газовая атака... На всякий случай разъясняется, как себя вести в каждом случае. Реально, конечно, люди просто играют роль живой стены. Перед государственной военной машиной...
Я монотонно, как пономарь, повторяю: "Мне надо идти туда". Лилька звонит девчонкам выяснять обстановку, те кричат: "Не смейте сюда идти, под окнами стрельба - патрули". Посреди разговора связь вдруг прерывается. Но это не происки врагов, это где-то в очередной раз порвался длинный шнур проводки старенького телефонного аппарата.
Следующие двадцать минут мы с Лилькой судорожно ползаем на коленях по полу вдоль вытянутого шнура, теребя пальцами каждый сантиметр, - ищем место обрыва. А Вова - бывший связист - стоит над нами, созерцая нашу суету с высоты своих двух метров, и нежно повторяет:
- Господи, как хорошо, когда женщины наконец-то занимаются делом.
Но вот телефон починен, связь восстановлена, все вернулось на свои места. Стрелки на часах тоже, кажется, нашли свое место на веки вечные - они просто приклеились к циферблату. Сдохли. Стоят на месте и не желают идти вперед. Время остановилось.