- Смысл жизни появился, - просто объяснил старик. - Я вдруг кому-то оказался нужен. И совершенно иначе себя почувствовал. Я ведь, как видите, долгожитель, а такие старики кому нужны? Никому. Включая, разумеется, собственных детей.
Он властным жестом остановил вежливое недоверие Рубина.
- Нет, нет, декорум они соблюдают неукоснительно. Каждый вечер звонят, раз в неделю приезжают, раз в месяц предлагают съехаться. Причем бескорыстно - у обоих достаточно просторные квартиры. Мне это ни к чему Их бабы вызывают во мне омерзение…
- Сколько их? - спросил Рубин.
- Два сына, соответственно две бабы, а что у них на стороне -не знаю, хотя сам пошел бы от таких женщин не только налево, но и направо. Внуки обычные, то есть прекрасные ребята, коим на меня вообще плевать, спасибо хоть от подарков не отказываются. Но не будем отвлекаться. Хочу ответить вам на ваши вопросы и заодно защитить от вашего посягательства свою совесть.
Рубин не понял, о чем речь, но не решился прерывать. Старик положил перед собой лист бумаги, потянулся за карандашом, исподлобья косо глянул на Рубина и провел на листе две тонкие параллельные линии.
- Это Ленинградское шоссе, - объяснил он, - сейчас начнем, как говорил мой друг и шеф Туполев, открывать государственные тайны.
- Они мне как-то ни к чему, - недоуменно отказался Рубин.
- Про первую советскую шарашку, где работали арестованные ученые, неужели выслушать не хотите? - спросил старик. - О ней ваш Николай Бруни знал прекрасно.
- Но первая была на Ижорском заводе под Ленинградом, - неуверенно сказал Рубин, словно отвечая урок. - Там спроектировали и построили блюминг. А в Москве была шарашка Рамзина, где конструировали прямоточный котел. Вы о ней? Она к Николаю Бруни отношения не имела.
- Еще раньше одна была, - сказал старик торжествующе. - На год раньше. Еще до дела Промпартии. Более того. Она, быть может, и послужила основой для этой дьявольской, этой блядской идеи сажать людей в тюрьму и в ней заставлять думать. Тюрьма - оранжерея изобретений, ведь это исключительно наша прогрессивная мысль. И вы знаете, на кого я грешу, подозревая в этой подлой придумке?
- На высоких чекистов, - немедленно ответил Рубин.
- Получится у нас разговор, - старик так энергично тряхнул головой, что камилавка сползла ему на лоб, и он досадливо поправил ее, не сводя с Рубина ярких - совершенно ясных сегодня - карих глаз. - Думали об этом или знаете?
- Заразился вашим воодушевлением и догадался, - Рубин был обрадован удачей и почувствовал охотничий азарт. - Этим озаренным людям запросто могла прийти идея поселить спецов в оранжерее, чтобы не пропало для республики их умственное богатство.
- Изо рта выхватываете, - одобрил старик. - Только думаю, что у чекистов и еще одна идея была: утвердить престиж своей конторы как существенного органа системы, то есть не только карательного и охранительного, но и с творческим потенциалом. Оттого они и собственный знак сделали на этом самолете.
- На каком самолете? Какой знак? - взмолился Pубин, - Умоляю вас, Юрий Лукич, я ведь ничего не знаю, я глубоко невежествен сразу во всем, я журналист.
Старик усмехнулся коротко и наклонил голову к бумаге. Ниже линии Ленинградского шоссе возник кружок с двумя башенками и нечто вроде входа в него.
- Петровский дворец, - объяснил старик.
Вокруг дворца и ниже закудрявилось множество завитушек. Петровский парк, вслух догадался Рубин. Старик кивнул.
По другую сторону шоссе возникли два квадратика, сразу аккуратно заштрихованные твердой опытной рукой; после - еще несколько квадратиков, оставшихся пустыми; после - несколько линий вбок и вверх.
- Взлетно-посадочные полосы аэродрома на Ходынском поле, понятно? - спросил старик.
- А эти квадратики?
- Ангары и складские помещения. И слушайте теперь внимательно. На Ходынском поле в декабре двадцать девятого освободили два ангара и устроили первую шарашку Тогда арестовали конструкторов Поликарпова и Григоровича - из ведущих. Вам эти имена знакомы?
- Теперь да, - кивнул Рубин. - Я просмотрел вашу книжку об истории самолетов, с благодарностью сейчас верну.
- Подождите и слушайте, - старик обвел два заштрихованных ангара изломанной чертой. - Их арестовали за антисоветские разговоры и предложили выбор: будете сидеть или хотите работать? Конечно, работать! Из Ленинграда привезли конструкторов - там тоже нескольких арестовали, жена одного из них у нас останавливалась, когда мужу передачи привозила. Женщине во все века что главным казалось? Накормить своего мужика. Вот она и ездила. Посидит с ним в ангаре на коечке, пирожками покормит а плакать - к нам. Им сказали так: стране срочно нужен ультрасовременный истребитель. Сделаете - освободим. Срок - три месяца на проект, два - на изготовление. И тут же срок изготовления на месяц сократили. Нечего, дескать, тянуть, если на свободу хотите. Три месяца на проект и макет, а еще через месяц - вылет.
Рубин присвистнул.
- Да-да, - скупо улыбнулся старик. - Такие сроки. И в конце апреля они, батенька, уже испытывали гордость советского самолетостроения тех лет истребитель И-5. И его прямо налетное поле приезжал смотреть Сталин. Кстати, он тогда одного конструктора участливо так, по-отечески, вполголоса спросил: не угнетают вас здесь? Такой вот был заботливый человек. А на вертикальном оперении сзади, на киле то есть, была у первого самолета пятиконечная звезда, а внутри нее буквы: В и Т. Догадываетесь?
Рубин даже головой не успел мотнуть, ибо риторическим был вопрос старика.
- Внутренняя тюрьма! - пояснил он с таким торжеством, словно гордился этой меткой. - То есть, понимаете ли, не только не стеснялись они, что тюремный труд используют, но даже рекламировали. Так что эту идею усатый с радостью из их рук принял.
- Подождите-ка, - перебил Рубин, - а конструкторов выпустили, как обещали?
- Человек пять-семь выпустили, а там человек тридцать было, я их судьбу не знаю.
Старик хмуро молчал, уставясь на лист невидящими глазами, и постукивал пальцами обеих рук по столу, словно что-то припоминая.
- А из шарашки выйдя, где они работали? - спросил Рубин. - Их в свои бюро вернули?
- Вернули, - старик с трудом выходил из каких-то нахлынувших воспоминаний. - Еще как работали! Я вот одну историю вспомнил, зоологическую. Не возражаете?
Ответа он не ждал, да Рубин и не собирался отвечать.
- Это на юге где-то было, потому что о баранах речь. О мясной бойне. А на бойню водил баранье стадо козел-загонщик. Знаете, наверно, такую практику Он их много лет водил: доведет до двери забойного цеха, и его сквозь цeх пропускают, а их валят всех, и он других ведет. Много лет прошло, и то ли он состарился, медленно стал вести, то ли молодого выучили, но только однажды один мясник сказал другому, что пора бы уже этого козла тоже на разделку отправлять. И козел это понял, очевидно, - слишком долго жил среди людей. Утром, едва выпустили его из стойла, сбил он кого-то с ног и сбежал. Была в заборе щель - он через нее и скрылся. Посмеялись мясники, что такой понятливой оказалась скотина, и повел первую порцию баранов молодой козел. А старый, он не убежал, как оказалось, он сквозь щель смотрел, что будет без него. И когда увидел, что ведет молодой, то возмутился, пролез обратно, одним ударом рога отшвырнул выскочку и сам повел стадо баранов. Хоть и догадывался, что это его последняя прогулка. Так оно и было на самом деле. Что, интересно, у него сработало: чувство долга, многолетняя привычка или профессиональная страсть?
- Привычка, ставшая страстью, - задумчиво протянул Рубин. Он уже записал: "козел", - и понимал, что всю историю не позабудет.
- Вот мы все так и водили друг друга, - хмуро пояснил старик. - А главный наш мясник ухмылялся только в усы и нашей податливостью восхищался. Не зря он после войны поднял тост за терпение русского народа - это ведь какое утонченное издевательство было, если подумать. Но мы - не думали.
- Вот об этом я хочу вас расспросить, - Рубин хищно вытянулся вперед, взял сигарету, размял ее, не сводя глаз с собеседника, и так же ощупью закурил.
- Дайте и мне, - попросил старик.
- У меня без фильтра, - предупредил Рубин.
- Ерунда, я всю жизнь курил папиросы, - старик снова скупо улыбнулся. Лицо его разгладилось и посвежело.
- Вот покуда курим, расскажу вам, как я книги в ссылке обожал. Как-то узнал, что в соседнем городке Краснотурьинске завтра будет подписка на сочинения Аксакова. Холод лютый, февральский, то есть с ветром. Пятьдесят пятый год пошел. Веку нашему пятьдесят пятый, мне слегка поменьше. Идти надо пехом пятнадцать километров, на попутную машину ночью нет надежды никакой: часто грабили тогда шоферов. Пошли с приятелем. К семи утра там были, как сейчас помню. Продрогли так, что еле отогрелись в чайной.
- А зачем так рано, почему не утром? - не понял Рубин.
- Так ведь боялись, что очередь будет на подписку а всего-то было два абонемента, как нам сказали - терпеливо объяснил старик. - Вот мы там и топтались до открытия. То один сбегает погреться, то другой. Слушайте дальше. Открывают магазин, платим за первый том Аксакова, и вдруг приятель говорит: слушай, Лукич, а где же очередь? И в самом деле никого. Давай, говорит, еще часок тут переможемся, покантуемся в тепле и посмотрим. Так никто и не появился за час. И пошли мы с ним домой по такому же морозу А он, надо заметить, - немец, а я - наполовину еврей, наполовину поляк, об этом мы одновременно вдруг подумали, и он мне говорит:
- Знал бы этот ебаный отец славянофильства, кто за ним в России по морозу бегает!… - До сих пор я помню, как мы с ним смеялись.