Ничто не может быть более жалким, как попытка словами воспроизвести сон. "Мысль изреченная есть ложь", - сказал Тютчев. Тем более это касается явлений подсознательных. Поэтому я воздержусь от описания бредовых ощущений кружения по небесным сферам, которое я испытала, когда температура перешла за 40 градусов. Вполне реальным отражением их было то, что, по словам Анны Александровны, я поднялась с подушек, села и заявила: "Ну вот! Они, пользуясь моим бессознательным состоянием, посылают меня наверх узнать, куда девался Марс. Я им все узнаю, а они будут извлекать из этого выгоды! Как нечестно!" Кто были эти "они", осталось невыясненным.
Мое тяжелое состояние продолжалось недолго. На 13-й день температура стала постепенно снижаться…"
Далее излагались в этой главе рассказы Анны Александровны о ее детях, представлявшихся мемуаристке какими-то абстрактными личностями, но очень скоро, пишет она, оба оказались в Козельске. Следующих глав у Рубина не было. А в конце этой - шли записи о частом посетителе Оптиной пустыни (да и живал он там подолгу), некоем Нилусе, авторе книги о Протоколах сионских мудрецов. Рубин знал, что Нилус просто вставил эту вскоре нашумевшую фальшивку в свою книгу о явлении Антихриста. Мемуаристка напоминала содержание: таинственный съезд в Базеле в конце прошлого века не менее таинственных Сионских мудрецов, выкраденные протоколы этого съезда - дьявольский план полного порабощения мира. Книга эта производила сильное впечатление, писала она. И приводила один особо запомнившийся ей протокол: "Для того, чтобы противящиеся нам не имели в глазах населения ореола геройства, мы будем смешивать их с уголовными преступниками".
Забавно, что именно это делает сегодня Лубянка машинально подумал Рубин. И во всеуслышание объявляет, что у нас нет политических заключенных, один уголовный сброд.
Он вздрогнул от раздавшегося телефонного звонка.
- Илья, - не здороваясь, быстро заговорил Фальк, - вы чем сейчас заняты?
- Читаю о еврейской скверне, - мрачно и со вкусом сказал Рубин. Кажется, Фальк чуточку оторопел - во всяком случае, он помолчал мгновение.
- Позвольте, - сказал он недоуменно, - это ведь я о ней читаю и хотел поговорить. У меня пациент живет недалеко от вас, я выйду на полчаса раньше. Примете?
- Жду вас, - радостно ответил Рубин.
- Только кофе не переслаживайте, - сказал Фальк.
Он приехал минут через пятнадцать, тоже очень возбужденный совпадением их чтения.
- Давайте, давайте кофе сперва, - ворчливо сказал он, усаживаясь на кухне и открывая портфель, - а я вам зачитаю сейчас, какими гнусными средствами вы, евреи, пользуетесь, чтобы завоевать мир. Не возражаете?
Рубин засмеялся и стал молоть кофе.
- Это вам читаю я, русский дворянин, - грозно сказал Фальк.
Обрусевшая немчура, огрызнулся Рубин, косясь на вытащенную книгу. Нет, это был не Нилус, поновее книжка. Ну-ну.
- Вот какими средствами вы пользуетесь, чтобы нас завоевать, - снова бормотнул Фальк, разыскивая нужное место. - Вот! - И голос его обрел звенящее торжество обвинителя:
- "Для начала - усилить в каждом государстве недовольство, брожение умов и беспокойство. Сеять замешательство и разброд. Всячески компрометировать и дискредитировать власть, то есть все совершаемые мерзости, бесчинства и пакости творить от ее имени. Сеять национальные разногласия и вражду". Я не слишком тороплюсь? - спросил он, легко меняя тон огласительный на застольный. Рубин невольно рассмеялся переходу.
- Нормально, - ответил он, - продолжайте зачитку приговора.
- Обвинительного заключения, - мягко поправил Фальк и снова перешел на публично-восклицательную тональность: - "Отчуждение всех от всех. Недоверие, рознь, злоба. Подонков продвигать наверх к власти, держа нити управления ими. Провоцировать неустанно гонку оружия, вражду и войны между странами и народами. Внедрять экономический хаос, путаницу и несправедливость. Неустанно подрывать нравственность путем внедрения атеизма, распутства, умножения всяческих пороков. Строить подземные дороги для удобства взрывов и покушений. Образование устроить так, чтобы насаждать невежество, темноту и отсутствие всяких интересов".
- Вы читаете или импровизируете? - не выдержал Рубин.
- "Строптивых - к ногтю, - Фальк не обратил внимания на вопрос. - Для пресечения мышления - цензура. Тайная слежка за всеми и доносительство каждого на любого. Сумятица, озлобленность, растление. Повиновение. Послушание. Покорность".
- Уже было, - фыркнул Рубин. Фальк захлопнул книгу и победоносно посмотрел на него.
- Каково?
- Это что, какое-то очередное изложение сионских протоколов? - вяло спросил Рубин. Было мерзко и уже неинтересно.
- Это английская книжка, я просто переводил, - пояснил Фальк. Ему тоже, кажется, стало противно. - Как похоже, согласитесь, - сказал он.
- На что похоже? - Рубин ответил вопросом на вопрос, прекрасно зная, что имел в виду Фальк.
- На стишок моего приятеля, - пояснил Фальк. - Не помните?
И прочитал со вкусом и выражением: "На всем лежит еврейский глаз, у всех еврейские ужимки, и с неба сыплются на нас шестиконечные снежинки".
Рубин было открыл рот, но Фальк сделал издали затыкающее движение ладонью.
- Потому что еще одно помню, - торжествующе сказал он, - такое же гнусное. - И зловещим тоном прочитал: "Я слышу очень ясно звон оков, которые эпоха нам готовит, недаром стал звездой большевиков обрезанный еврейский могендовид".
- Ну и мерзавцы у вас приятели, - польщенно ухмыльнулся Рубин.
- А зачем писали? - Фальк был явно расположен поговорить. - Дразнились?
- Воспроизводил мышление, - задумчиво протянул Рубин. - Слушайте, а вот что интересно: почему мы с вами одновременно стали про эту пакость читать? Я, скажем, в связи с Бруни и его поездкой в Оптину пустынь. А вы?
- У меня есть пациенты, которые этого не читали, но дошли своим умом или услышали и включили в структуру бреда, - пояснил Фальк, прихлебывая кофе. - Так что я читаю для осведомленности.
- Прямо вот так и думают? - заинтересовался Рубин, улыбаясь.
- Чему вы радуетесь? - удивился Фальк. - Не сегодня-завтра эти идеи станут народным достоянием, и ничего хорошего из этого не выйдет.
- А кто мне хвастался своим афоризмом, что идея, овладевшая массами, превращается в свою противоположность? - вкрадчиво спросил Рубин.
- Так ведь это я о светлых идеях, - пожал Фальк узкими плечами. - А черные воплощаются неукоснительно.
- Плевать, - отмахнулся Рубин. - Бог не выдаст, свинья не съест. Вы мне лучше расскажите про бред, мне жутко интересно.
- Мало интересного, - сказал Фальк. - Какой-то крупный чиновник, вор, ничтожество и совершенно заплывший внутренним жиром человек. Дочь его связалась с наркоманами, хотя и раньше не являлась эталоном целомудрия, как я догадываюсь. Вот у него и выстроилась - на фоне родительского волнения и больного сердца - стойкая уверенность, что сионисты с запада нам возят специально джинсы, рок-музыку и сексуальные фильмы, чтобы растлить молодежь. А еще косметику и наркотики.
- А с запада - значит, непременно сионисты? - недоуменно спросил Рубин.
- А кто же? - торжествующе воскликнул Фальк. И еще раз повторил: - А кто же? - но уже со зловещей интонацией.
- Да, отстал я от современности, закопался в книгах и отстал, - огорчился Рубин. - И что же теперь из этого произойдет?
- Ничего хорошего, - успокоил его Фальк. - Своего, к примеру, пациента я подлечу лекарствами сердечными и снотворными, а что с народным мнением поделать - не знаю, гражданин Рубин.
- Не противно - лечить такого? - спросил Рубин.
- Ни в коем случае, - твердо ответил Фальк. - Больной есть больной. Скорбящему помоги любому. Закоренелого гестаповца лечил бы. Судить - пожалуйста. Но сперва вылечить.
- А что же из этого и вправду произойдет? - снова протянул Рубин задумчиво. - Идея больно соблазнительная. И все объясняет.
- Не знаю, - отказался Фальк. - Я не Кассандра и не Авель.
- А Авель - это кто? - Рубин нахмурился. Каждый раз его заново поражало обилие случайных знаний Фалька, результат запойного чтения всего, что попадалось под руку Ревнивая зависть часто охватывала его в таких случаях, и он терзался дополнительно, стыдясь, что чувствует ее в себе.
- Авель - поразительная фигура, - охотно откликнулся Фальк. - Я нечаянно напал на его имя в Брокгаузе и Ефроне, а после посмотрел в журналах.
В кратком и торопливом изложении Фалька вырисовалась действительно загадочная фигура русского провидца. Никогда ранее Рубин о ней не слышал, а сейчас, только-только оторвавшись от пророчеств Нектария, чувствовал он глубинное, дрожью отдающее возбуждение от сегодняшних сплошных совпадений.