Дикки только что приехал в "Новотель" (воротник у куртки поднят, черные очки, немыслимое подобие холщовой шляпы, принадлежавшей Дейву, нахлобучено на голову). И вот он уже в своем номере.
Включает телевизор. Первым делом. Чтобы заполнить пространство. Берется за телефон. Побыстрее связаться хоть с кем-нибудь. Сегодня вечером Мари-Лу поет в Ажене "Дочь тамбур-мажора".
- Соедините с привокзальной гостиницей в Ажене, пожалуйста.
Любезный, поставленный голос хорошо воспитанного молодого человека волнует телефонистку.
- Минуточку, Дикки…
Конечно же, фанатка. Ему было довольно трудно привыкнуть к тому, что кто угодно - пожилая женщина на улице, девчонка, журналист, старый пенсионер - обращаются к нему по имени и на "ты". Актерам, даже популярным, не говорят "ты". А к писателям, спортсменам разве так обращаются? К Боргу, например? Но он не знаком ни с писателями, ни со спортсменами, которым мог бы задать этот вопрос. У него на это нет времени. В таком поведении публики он видит не более чем издержки эстрадной профессии: некую особую фамильярность, доброжелательное презрение, к которым с недавних пор он стал болезненно чувствителен.
- Соединяю вас с Аженом, Дикки…
"По крайней мере, эта не говорит мне "ты"".
- Гостиница? Скажите, пожалуйста, приехала ли мадемуазель Шаффару? Мадемуазель Мари-Луиза Шаффару.
- Нет еще, мсье. Она, кажется, сразу поедет в театр…
- Не могли бы вы оставить ей записку?
- Не знаю, увижу ли я ее… Ночью дежурит другой…
Жалкие гастроли, третьеразрядные гостиницы - такова участь Мари-Лу, опереточной певицы (на вторых ролях в Париже, на первых - в провинции), ведущей ревю, маленькой энергичной женщины, обладающей красивым голосом и непоколебимой отвагой, но в тридцать шесть лет безвозвратно вышедшей из моды, "старой перечницы", как ее называют. Такое отношение к ней мало трогает Дикки, которому прежние связи с певицами (Жане!) или модными актрисами (Надя!) не принесли ничего, кроме неприятностей.
Чтобы послание было передано, Дикки подчиняется необходимости.
- Говорит Дикки Руа.
- Певец?
Разумеется. Какой болван!
- Да.
- О! мсье Руа, будьте уверены…
Хорошо. Настроение Дикки немного улучшается. Из-за "мсье Руа". А также от приятного сознания, что одним своим звонком он придаст больше веса Мари-Лу.
Однако тревожное состояние прошло не совсем. И будет длиться по меньшей мере еще час, пока Мюриэль не придет его гримировать. Он громче включает звук телевизора. Ему необходим хоть кто-нибудь, хоть какая-нибудь компания, пусть только для того, чтобы смотреть вместе с ним передачу "Цифры и буквы". Врач? Нет, слишком угрюм. То, что он здесь, через несколько дверей от его номера, достаточно для спокойствия Дикки.
- Номер четырнадцать, пожалуйста.
- Минуточку… Дикки…
Мгновенное раздражение. И реакция.
- Спасибо, птичка.
Долгий вздох телефонистки перед тем, как она соединяет его с Дейвом.
- Дейв? Зайдешь? Выпьем по рюмочке?
- Иду. Все равно репетиции нет. Времени не осталось.
Дейв пришел почти сразу. Его тридцати пяти лет уже не скроешь, но все же он был хорош собой - красивые породистые черты, нос с горбинкой, мужественный подбородок, синие-пресиние, хотя и небольшие, глаза, изящный рот… Временами мелькнет в нем что-то от былой славной молодости, и вдруг он снова превращается в босяка… Дикки вздыхает.
- Я позволил себе заказать два виски… - сказал Дейв с притворной услужливостью (я не более чем твой подмастерье), которую иногда так отвратительно разыгрывал… Дикки предпочитает не замечать этого.
- Посмотри-ка на этого парня! Невероятный тип! Уже шесть недель продержался! Каких только слов он не знает, старик! Иногда, кажется, что он придумывает их сам!
Дейв смягчается. К тому же официант приносит два стакана. Дикки берет свой и отливает часть напитка в стакан Дейва: порции виски поистине гигантские.
- Бережешь свое драгоценное здоровье, а? А мы ведь из деревенских!
Крестьянские корни Дикки - основной предмет шуток Дейва. Он не церемонится. Когда-то они с Дикки и Мари-Лу провели вместе столько приятных часов, так часто выручали друг друга, бывали в разных переделках, вместе горевали по поводу мелких неудач и праздновали случайные удачи… Между прочим, именно Дейв сказал однажды Дикки: "А почему бы тебе не петь?"
Для начала они отправлялись в маленькое кабаре, где Дикки пел, не заботясь о ритме, в среднем регистре, и голос его звучал довольно слабо и приглушенно. Но им было очень весело, и вечер заканчивался в джазовом кабаре, где до полуночи, но с большим блеском священнодействовал Дейв. Наконец, и Мари-Луи приезжала из Могадора. Ей было известно множество недорогих ресторанчиков, где до двух часов ночи подавали "существенные" блюда: рагу, луковые супы, всевозможные фрикасе.
Когда Дейв думал о том времени (пять лет, почти век назад), он вспоминал, что в те чудесные вечера им казалось, будто блестящее будущее ожидает не Дикки, а его и Мари-Лу, особенно его.
И вдруг метаморфоза. "Я ему не завидую, но все-таки… Фредерик!" Этому эфирному созданию достаточно было лишь встать в освещенный круг, просто-напросто выйти на сцену. И тишина обретала какой-то иной смысл! Фредерик! Создание это, бывшее когда-то его приятелем Фредериком Руа, смешным размашистым жестом, точь-в-точь как в немом кино, простирало руки, медленно подходило к краю, к самому краю сцены (слышно было, как гул в зале затихает, из угрозы превращаясь в мольбу), открывало рот, и в зал лилось нечто неописуемое, голос, который вполне можно было бы назвать беззвучным, слабым, странным, слезливым, но, будто задев самую тонкую струну, он отвечал какому-то невероятно единодушному спросу, единодушному до неприличия. Так думал Дейв. И в то же время это было изумительно, конечно, изумительно!
С того вечера в Обервилье феномен повторялся сотни раз; он не имел никакого отношения к знаменитым "верхам", которые так дорого обошлись Алексу. Да и сам Дикки прекрасно сознавал, что "что-то происходило", как говорят профессионалы. "Что-то", но что? Это "что-то" не зависело от его воли, а значит, могло не повториться. Поэтому Дикки не нравилось, когда на это намекали. Он любил, чтобы с ним говорили о технике исполнения, об аранжировке, проблемах звука, о здоровье, деньгах. О вещах, которые можно ощутить, изменить, по поводу которых можно обратиться к специалистам: врачу, электрику, финансисту, к тем, кто говорит так, как с ним говорили раньше, в так называемое "старое доброе время". Иногда Дикки замечал, что с сожалением думает об этом прошлом. Или это только казалось? Сожалеть о прошлом были основания у Дейва, скатившегося вниз и не понимающего, как это случилось, - из-за оплошности, неприятия компромиссов, благоговения перед "истинным джазом", - он обвинял себя во всем, кроме "гремучей смеси": алкоголя, наркотиков и лени, которые продолжали бесповоротно разрушать его.
- Ты видел? Он опять выигрывает! И слово-то какое обалденное: "ХЕННИНС". Семь букв и три "н"! Надо же придумать! (Он смеялся от удовольствия.) Что это за штука "хеннинс"?
- Кажется, это какой-то головной убор. Времен средневековья.
- Отлично, старичок!
- Заказать еще виски? Осталось совсем чуть-чуть, посмотри.
- Мне не надо. Знаешь, не хотелось бы давать тебе советов, но…
- И не давай, - сказал Дейв.
Слабак! А еще врача таскает за собой! Хотя пьет еле-еле и курит еле-еле, бережет себя… Дейв прекрасно знал, почему Дикки так предусмотрителен. В нем сидела тревога, страх, ужас - все что хотите. А вдруг "нечто", что происходило, перестанет срабатывать? Дикки Руа хотел обеспечить Фредерику, своему наследнику, не слишком бедное, не слишком ущербное с точки зрения здоровья существование в будущем. Ему все еще казалось, что он снова может стать прежним бедным парнем Фредериком. Он еще опасался этого.
- Не беспокойся, - ласково сказал Дейв. - Я не стану заказывать сюда. Чтобы доставить тебе удовольствие.
Бедняга Фредерик! Для него Дейв вполне мог это сделать. Пить тайком. Опускаться, но вдали от всех. Бедный, старый Дикки-Король!
Алекс то и дело бегал от шапито к расположенному в двухстах метрах от него бару "Новотеля". Разумеется, как только возникают трудности, какая-нибудь неприятность, Серж ухитряется ускользнуть, опоздать. Хорош постановщик! А усилитель? Где же усилитель? И он влетал в бар, заказывал порцию спиртного, бросался в телефонную будку, выскакивал из нее, проглатывал свой стаканчик и снова, как всегда бегом, кидался проверять, как идут дела. Концерт начнется по меньшей мере на полтора часа позже, а толпа зрителей, не знающих, куда себя деть, все увеличивалась и в любую минуту могла взбеситься и все разнести.