Вернулся г-н Ванхоф, подчеркнуто демонстрируя приятность процесса пищеварения. Он взял у Давида газету клуба. Полина и Анна-Мари переглянулись.
- Это старый экземпляр. В рюкзаке у Полины новые номера, - сказала Эльза. - По десяти бельгийских или пяти французских франков.
- Всегда найдется человек, который даст мне его почитать, - намеренно цинично ответил г-н Ванхоф. Спор с мадемуазель Вольф всегда вызывал у него довольно приятные эмоции. Но она пропустила его замечание мимо ушей.
- Что касается последней пластинки, - сказала она Анне-Мари, - то я бы, сделала одну оговорку по поводу аранжировки Меррика. Ему, наверное, кажется, что если он американец, то может делать все что угодно. А я по-прежнему предпочитаю аранжировку Жана-Лу! Полина, дорогая, дать вам клинекс?
- Вы, шовинистка, пользуетесь американскими салфетками? - рассмеялась девушка. Но клинекс взяла. Три часа в пути, а лицо уже грязное. У нее воистину особый дар: всегда быть чумазой, как пятилетний ребенок! Вздохнув, мадемуазель Вольф наклонилась и вытерла еще детское личико сидящей напротив Полины.
- Дайте я вытру, - по-матерински сказала она.
Мадемуазель Вольф прожила уже много лет; но материнское чувство пришло к ней только в клубе.
- Как бы не опоздать на автобус, - заметила Анна-Мари, укладывая остатки еды в полиэтиленовый пакет. - С этими пересадками замучаешься.
- А мне не нужен автобус в Ниме, - сказал по-прежнему довольный собой г-н Ванхоф. - Я взял напрокат машину. Есть ли желающие? Мадемуазель Вольф?
- Нет, спасибо. Я поеду в автобусе, как все, - надменно ответила она.
- А я бы с удовольствием поехала, - вставила Анна-Мари.
- Я сказал "мадемуазель Вольф", - холодно отрезал Ванхоф. - Машина ведь маленькая.
Анна-Мари насупилась.
- Очень любезно! - сказала Эльза. - Хорошо же все начинается.
У Полины, только что положившей в рот шоколад с орехами, сразу же навернулись слезы на глаза. Она была чрезвычайно ранимой и сама приходила от этого в отчаяние. Возраст?
- Ну-ну, дорогая! Я раздражена, вот и сказала это. Думайте лучше о концерте, осталось ведь несколько часов! Первое выступление сезона, Дикки будет обкатывать восемь новых песен, и никто их еще не слышал!
Полина засмеялась так же неожиданно, как только что заплакала, и вытерла ладонью глаза.
- Вот опять вы перепачкали лицо, дорогая! Дать вам кли…
Подъезжали к Ниму.
Несмотря на крики, возмущение, угрозы - "возмещение ущерба, подадим жалобу, злоупотребление властью", - пришлось все же прийти к согласию. Вызвали по телефону рабочих, пообещав скрепя сердце вознаграждение, которое неизвестно кто должен будет выдать, и те в конце концов вернулись, разобрали и погрузили части огромного полотняного корабля, затем отправились на другой конец города, чтобы снова все смонтировать. В спешке, за четыре часа.
Алекс нашел автомобиль с громкоговорителем, который должен был проехать по всему городу и предупредить зрителей о новом расположении шапито и небольшой задержке, которая возможна перед началом концерта, связался по телефону с "мерседесом", в котором все еще спал Дикки и сидел угрюмый Жаннекен. "Не торопись, Дейв, произошла небольшая заминка. Встретимся у отеля "Хилтон", ой нет, что я говорю, совсем голову потерял, у "Новотеля", понял? Это на окраине… А! Этого я не знаю, выпутывайся сам как-нибудь, и чтоб я вас не видел раньше восьми, впрочем, и не позже… Дай-ка я сам поговорю с ним… Спит? О! в сущности, так даже лучше, зачем его волновать. Только когда он проснется, обязательно скажи ему, что все улажено, что все в порядке, ясно? Рассчитываю на тебя, старик, и на доктора. Никакой паники!"
Никакой паники. Для Дикки не будет паники еще несколько месяцев, может быть, лет. Не будет неприятностей с налогами, с полицией, превышениями скорости, не будет любовных мук (Какую ты хочешь, малыш? Вот ту брюнетку? Мы этим займемся, не волнуйся, но после концерта, хорошо? Договорились?), проблем с голосом, благодаря собственному врачу, проблем с деньгами. "Ты слышал? Я, оказывается, пожертвовал сбор от вчерашнего концерта на раковые исследования?" - "Да, цыпленок, я тебе объясню, это нужно было для рекламы, все согласовано с Кристиной, не беспокойся". Не беспокойся, никакой паники… Иногда доктор Жаннекен замечал, в какое оцепенение погружается Дикки, пока его гримируют или одевают, каким он становится смирным, скромным, будто церковный служка или занемогший бог… Красивый образ на фоне бесцветного мира. "Полезно было бы чуть-чуть встряхнуть его". Сам доктор на это не решался. Но был зол на Дикки. Зол, потому что тот не сопротивлялся: допуская существование волшебного мира, где счета можно оплачивать улыбкой, соблазнять одним взглядом, вылечивать больных - и он действительно их вылечивал, этот г-н Дикки-Король! По крайней мере так утверждали сами больные! - одной песней. Никаких проблем! Никакой паники! Все отметалось одним махом! И издевательские выпады в прессе, и частая усталость, "в небольших дозах амфетамин никогда еще никому не приносил вреда", и тем не менее он, Роже, предостерег Дикки. Амфетамин, затем снотворные и тонизирующие средства - такое в конце концов может подкосить и полубога. "Нужно, чтобы он выдержал", - говорил Алекс, даже не подозревая, как это жестоко.
"Что ж! Очень хорошо! Меня это не касается! Я тоже не буду поднимать панику!" И все же время от времени он испытывал некоторую жалость: как будто Дикки был одновременно и Роже, и Полем, и им, доктором, и его братом, эксплуататором и мошенником; доктор предпочел бы видеть Дикки человеком, избравшим тернистый путь добродетели, отказавшимся от парчи и от пышности и исполняющим подлинно прекрасные песни перед просвещенной аудиторией… А пока он сам, Роже Жаннекен, застрял здесь на три месяца, погряз во всем том, что ненавидел больше всего на свете: в фамильярности, грубости, деньгах, которые легко зарабатывают и легко тратят, в дурацком идолопоклонстве этих ужасных девиц, этих олухов… "Но есть же все-таки справедливость. И если бы я не занял у Поля денег, чтобы оборудовать кабинет на улице Шерш-Миди…"
Это была расплата. Можно даже сказать, искупление. Все настраивало его на мрачный лад: Дикки, исторгающий слезы у массы людей, Поль, изображающий из себя гуру, чтобы сколотить состояние, и доктор Барнар, путающийся с каждой понравившейся ему манекенщицей и поощряемый окружающими.
В машине вновь зазвонил телефон.
- Алло! Доктор, это снова Алекс.
- Алекс? Он спит. Подавлен? Нет, нет… Устал просто. Ну конечно, он в своем обычном состоянии.
- Хорошо, но все же предупреди его, придется нелегко. Эти мерзавцы продали на тысячу билетов больше положенного, а шапито плавает в воде. Но Дикки сможет загримироваться в "Новотеле". Шапито прямо под окнами. Будем надеяться, зрителям понравится программа… Нет, мне некогда объяснять тебе, почему перенесли место представления! Какое тебе до этого де… Я прошу тебя только об одном - предупреди Дикки, что ему будет трудновато, пусть он использует свой старый набор, песен, которые все знают… хотя бы те, что поют за кружкой пива, или что-нибудь ритмическое, чтобы зал аплодировал в такт. "Аннелизе", например, или "В твоих объятьях", "Пью за троих"…
- О! Нет, - простонал Дикки в глубине машины, - только не "Пью за троих". Я ненавижу эту песню…
- А! Он проснулся. Дай-ка мне его… Послушай, цыпленок, сам знаешь, мне неприятно надоедать тебе, но на месте шапито - настоящее озеро, ты слышишь, озеро! Тысяча человек будет плавать по щиколотку в воде, да еще стоя! Так, может быть, сейчас не время строить из себя Малларме?!
Роже был уверен, что Дикки никогда и не слышал имени Малларме. Но тот никак не отреагировал: Дикки всегда был осторожен. Сидящий за рулем Дейв в отличие от него захихикал.
И вот уже Дикки сдает позиции.
- Хорошо, хорошо, не сердись… Нужно так нужно…
Ну и принципы! Роже Жаннекен задумался: "То ли ему наплевать, то ли он циник, а может быть, просто-напросто выдохся?"
В автобусе немилосердно трясло десятка четыре фанатов, приехавших из самых разных мест и соединившихся на вокзале в Ниме. Несколько обыкновенных пассажиров с опаской поглядывали на эту возбужденную и шумную группу.
- Весной я связала ему пуловер и привезла его с собой… В него вплетены мои волосы - так я буду всегда рядом с ним…
- Ты участвуешь в фотоконкурсе? У меня новый аппарат с высокочувствительной пленкой, чтобы снимать его на сцене без вспышки, не причиняя беспокойства…
- Подумать только, последний альбом выпустили уже восемь месяцев назад! Не знаю, как доживу до рождества…
- Последний альбом я покупал восемь раз!
- А я шесть…
- А я…
Полина жевала плитку шоколада.
- Полина! Опять вы едите! Заболеете ведь! И снова запачкали свой пуловер! - не удержалась от замечания Эльза Вольф и сразу закусила губу, понимая, что в очередной раз в ней заговорило занудливое учительское нутро…
- Я никогда не болею, - спокойно ответила Полина. - И, знаете, сколько бы ни ела, ни за что не поправлюсь…
- Тебе везет… - вздохнула Анна-Мари. Она будет есть только вечером, в молодежной гостинице или придорожном кафе, а может быть, если погода будет хорошая, прямо на улице в своем спальном мешке. Ей казалось, что она меньше толстеет, когда никто не видит, как она ест.
- Как бы то ни было, - обреченно произнесла Полина, - я не перестану жевать, пока его не увижу. Это нервы.
К восьми часам вечера шапито было снова установлено. Музыканты скулили, механики по звуку стонали, бегая туда и обратно, мимоходом кто-то опрокинул и разбил юпитер. Алекс орал на организаторов.