5
Как только женщины будут поставлены вровень с нами, они станут выше нас.
Катон
Акам
Опять об этой простодушной. Вся наша погибель от них, от простодушных. Я вообще поверить не мог, что такое еще бывает на свете. Ведь ей, подогревая любопытство, предшествовали слухи; иные из мореходов, сходивших у нас на берег, уже встречались с "Арго", а значит, и с этой женщиной, в каком-нибудь из портов на берегах нашего Великого Моря, а сплетни и россказни из всех портовых кабачков все равно прибивает к нашему побережью, и я не припомню, чтобы в те дни хоть что-то еще привлекало к себе столь же пристальное внимание, как приключения аргонавтов, и о ком еще было столько трепотни, как об этой женщине, которую уже вскоре прозвали прекрасной дикаркой. Я знаю людей, полагаю, я вправе так о себе сказать, знаю их причудливые и неискоренимые потребности, их необузданные фантазии и странную тягу принимать порождения этой фантазии за чистую монету, но в этой женщине было что-то особенное, что воспламеняло их умы мгновенно и уже не отпускало.
Царь Креонт, который всех своих двоюродных братьев на престолах сопредельных с нами стран знает как облупленных, предвидел, что произойдет. Что Ясону славное завоевание золотого руна ровным счетом ничего не даст, поскольку его дядюшка-узурпатор просто не захочет уступить ему место на троне. Что он никого не сыщет, кто согласится воевать за его наследственные права. И что он, следовательно, вместе со своей женой и ее присными начнет искать места, где бы приютиться. "И этим местом, - заявил Креонт на совете старейшин, - станет Коринф". Он, дескать, этого своего племянника не знает, однако навел справки, и полученные сведения, как он выразился, неблагоприятными назвать нельзя. Воспитание, полученное этим Ясоном в фессалийских лесах, разумеется, ни в какое сравнение не идет с тем, как воспитывают престолонаследников у нас во дворце, однако оно тем не менее определенные наклонности сумело развить, другие обуздать, а дикие побеги обрезать. Оставшуюся малость - довести становление сметливого молодого человека до ума - мы уж как-нибудь сумеем осилить. Мы все согласно закивали. Как-никак знали: престол наш без мужского наследника, одна Глаука, бедняжка. Авгуры, тоже что-то по своей части смекнув, прятали глаза, но бормотали нечто одобрительное. Когда они ушли, Креонт велел мне остаться, что было мне лестно, хоть я и предпочел бы, чтобы он не выделял меня столь явно, на глазах у всех, давая поводы для всеобщей зависти.
- Что думаешь ты, Акам?
Он в последнее время завел привычку доверительно со мной советоваться, и мне всякий раз предстояло заново выведывать, чего он от меня ждет - откровенности или всего лишь подкрепления его мнения. Я сказал, что молодой человек со статью Ясона, несомненно, украсит собою дворец Коринфа.
- Хорошо, хорошо, а что еще?
- Там еще эта женщина, Креонт, - замялся я.
- Знаю, - кивнул Креонт. - Вот и посмотрим на нее, не так ли?
- Именно так, государь, - отвечал я.
Мне было велено приготовить все необходимое к прибытию Ясона и его спутников.
Сколько-то недель спустя, в ветреный сумрачный день "Арго" вместе с кораблями колхидцев, сопровождавших Медею, зарулил в нашу гавань. Впереди, указывая гостям дорогу, шел корабль сопровождения от нашего флота, встречать гостей на берегу были посланы несколько дворцовых чиновников средней руки. Я стоял чуть в стороне и ждал появления женщины. Она вышла, опираясь на руку Ясона, и вольным, хотя и тяжелым шагом спустилась по мосткам. Она была на сносях, вся бледная, изможденная, с запавшими глазами, переход по бурному морю измотал ее до крайности, женщины, хлопотавшие вокруг нее, всю дорогу боялись, что она разрешится от бремени прямо на этом то вздымающемся, то готовом опрокинуться в бездонные пучины корабле. Я видел, как она красива, и понимал Ясона. Потом она оказалась передо мной, и я увидел ее зеленые глаза и эти золотые искорки. Глаза у нее были очень живые и ясные.
- Пока у женщины ноги холодные, она не разродится, - сказала она, и это были первые слова, которые я от нее услышал.
Колхидцы сбились вокруг нее, как вспугнутые грозой цыплята вокруг наседки, темная сутулая толпа на сумрачном берегу под низко летящими облаками. "Изгнанники, - подумал я. - Только бы с нами такого не случилось".
Ясон назвал мне имена немногих аргонавтов, которые еще его сопровождали, и учтиво поблагодарил за прием, который они, беглецы, надеются у нас встретить. Пришлось мне напомнить ему, что он забыл представить мне свою супругу. Его это привело в страшное замешательство. Медея рассмеялась. Оказалось, что узнавать ее можно будет не только по глазам, но и по смеху. Теперь вот я давно этого смеха не слышал и знаю, знаю, это мы его задушили, к сожалению, иной раз приходится делать и то, что самому не по душе.
В ту же ночь она произвела на свет своих детей, это были близнецы, впрочем, почему были, просто близнецы, двое мальчиков, здоровых и крепеньких, один такой же белокурый, как Ясон, второй кудрявый и темноволосый - весь в нее. Она и поэтому поводу почему-то страшно смеялась. Родины были не тяжелые. Мы, толпившиеся по такому случаю под дверями, слышали, как женщины, находившиеся в комнате Медеи, беззаботно болтают друг с другом, а то даже и поют. Лисса, опрошенная дворцовой челядью о причинах столь необычной веселости, в ответ дала понять, что родины - это праздник, значит, надо праздновать. И меня теперь совсем не удивляет, что иные из наших женщин, в том числе и из знати, зовут к себе колхидок и учатся у них рожать на колхидский манер, однако во дворец наши высокоученые лекари все это колхидское бабье знахарство не допускают. И совершенно правильно делают, ибо их врачевание нам не подходит. Когда у них рождается ребенок, можно подумать, что единственное его жизненное предназначение - просто быть на белом свете, и за одно только это он достоин всеобщей любви и всяческого радения. Все это, возможно, мило и прекрасно, однако, конечно, примитивно до крайности, ибо какой же смысл после всех усилий, затраченных на то, чтобы выбраться из этого хотя и теплого, но стесняющего родильного лона, стремиться при первой же возможности, впасть в него обратно. Другое дело наши женщины. Иные из них, словно запамятовав все приличия, вдруг обнаруживают странную тягу к обществу чужестранцев. И эти задумчивые, отчужденные взгляды, которыми они стали посматривать на собственных супругов. Мне-то со стороны даже забавно за этим наблюдать. Хотя я отнюдь не поклонник этих простецких мужчин. И тем более не поклонник этих столь надменных с виду женщин. Но что-то в этих сомнительных, липких знакомствах мне претит. Агамеда это чувствует. Тут мы с ней схожи. Как бы там ни было, а скоро тайной славе Медеи-целительницы придет конец. Кто же пойдет к женщине, которая убила собственного брата. Иной раз приходится делать и то, что самому не по нутру.
Вначале она мне доверяла, и в этом, безусловно, были свои большие прелести. Мне было странно видеть наш город ее глазами. "Почему, - могла она спросить, - почему у вас будто два разных Креонта? Один, словно каменный, на троне, второй, такой раскованный, за столом, когда вокруг только свои". Мне и в голову не могло прийти, что может быть как-то иначе. Дело в том, что в ту пору Креонт трапезовал вместе с Ясоном, Медеей и со мной, чувствовал себя в нашем обществе прекрасно и позволял себе расслабиться. Иногда с нами бывала и бедняжка Глаука, питавшая к Медее нервическое обожание. Отец-то, государь, ее и не замечал почти. Ходят слухи, что Медея тайком лечит Глауку от падучей, и, похоже, девочке и вправду стало лучше, жаль, что мне придется это пресечь. В ответ на ее наивные расспросы пришлось растолковать Медее, что в качестве царя Креонт вовсе не Креонт и не кто-либо еще, вообще не частное лицо и не личность, а инстанция, то есть государь. "Бедняга", - сказала она на это. И лишь недавно Агамеда мне сказала, что при этом Медея, наверно, думает о своем отце, царе Колхиды. Чудачка.
Я уступил превратным побуждениям и разъяснил Медее, как строится управление в Коринфе, в связи с чем неизбежно обязан был постепенно дать ей понять, каким образом осуществляется моя власть, суть которой в том, что она незрима и все вокруг, в особенности же царь, твердо убеждены, что именно он, Креонт, и есть единственный правитель Коринфа. Я не устоял перед щекоткой соблазна нарушить обет одиночества и молчания, на который, казалось, обречен пожизненно, и сделать эту женщину, которая в буквальном смысле не от мира сего, поверенной своих секретов; а то, что она не смогла оценить мой подарок, приняв его просто как должное, меня даже развеселило. Это было время, когда мы еще разрешали себе подобные вольности с чужеземцами. Мы были уверены в себе и в нашем городе, главный царский астроном мог позволить себе роскошь разъяснить приезжей особе, которая, казалось, никогда и ни при каких обстоятельствах не будет представлять для нас опасность, на чем зиждутся блеск и богатство нашего города. Ибо все зависит от того, чего ты на самом деле хочешь и что считаешь полезным, то есть хорошим и правильным. Это предложение Медея целиком не оспаривала, она только возражала против важной связки "то есть" в его середине. То, что полезно, совсем не обязательно хорошо. О боги! Как же она меня, а прежде всего саму себя мучила этим словечком "хорошо". Она пыталась растолковать мне, какой смысл якобы вкладывался в это слово у них в Колхиде. Хорошим считалось все, что способствует раскрытию всего живого.
- И плодородие тоже, - ответила Медея и принялась рассказывать о неких силах, которые связуют нас, людей, со всеми другими живыми существами и должны иметь свободное русло, чтобы жизнь не заглохла.