"Дед мог обслужить в долг, - думал заключённый, шагая по мёрзлой дорожке. - Если бы такой нашёлся среди чекистов и дал тебе в долг немного свободы… Недельку! Нет, маловато. Хотя бы месяц, и можно досиживать. Дурак! Ты ещё сидеть не начал!"
От внутренних переживаний он даже не почувствовал, как его обыскали у входа в карантинный барак.
Двери барака открылись после двух длинных звонков и удара по рельсу. На пороге возник высокий простуженный старшина, кашлянув в кулак, спросил с раздражением в хриплом голосе:
- Кого ещё тут черти принесли?
- Двух прими, Кокошкин. По спецнаряду прикатили.
- Масти какой?
- Один из воров, Каштанка это. Другой - политический из замка.
- Шмонали?
- Да. Оттуда чо привезёшь?
- Есть ловкачи… Из замка? - бубнит Кокошкин. - По запарке небось залетел. Оттуда бобры-то не возвращаются.
- Залетел, как положено, гражданин начальник, - не утерпел задетый небрежным тоном старшины Каштанка.
- А ты вообще глохни! Не то под раздачу попадёшь!
"Не стоило с ним заводиться", - подумал Упоров, наблюдая за тем, как старшина поднимает задвижку и смотрит в камеру. После этого повернул в замке ключ, отбросил со звоном засов.
- Входите, членоплёты!
Они вошли и остановились в шаге от порога. За спиной лязгнул засов.
* * *
…Камера встретила новичков выразительной, настороженной тишиной. Но тишина была нетерпеливой, а потому скоро кончилась, и Каштанка, чуть ёрничая, проговорил:
- Приветствую уважаемых каторжан!
Ему не ответили. Тогда он повернулся к Упорову и сказал:
- Не обижайтесь: народ устал на трудовой вахте!
Вадим пожал плечами, продолжая осматриваться.
Камера была опоясана двухъярусными нарами, сколоченными из толстого листвяка. Посредине стол, привинченный к заплёванному полу массивными болтами.
Справа от двери параша, на ней старый узбек, сохранявший вид почтенного аксакала.
Пахло человеческим потом, прелой кожей, ещё чем-то всегда тюремным, наверное, потным страхом.
Вадим остановил взгляд на задумчивом узбеке, и тот сразу начал тужиться, имитируя запор.
Каштанка неожиданно психанул:
- Да что это за кодляк, в котором нет места приличным людям?! Или вам глаза не служат?!
В левом углу на верхних нарах, где двое играли в карты, закрутили головами. Не принимавший участия в игре громадный зэк с наколотой на щеке бабочкой потребовал с угрозой:
- Кажи масть, гости!
Тут же с нижних нар соскочил шустрый, похожий на зачумившуюся обезьянку кавказец и, пощупав телогрейку Упорова, предложил:
- Слышь, мужик, играем гнидник?
- Оставь меня в покое, - попросил шустряка Упоров.
- Ну, чо ты менжуешься, легавый буду! В нём уже двадцать сидельцев умерло. Ставлю рубаху с одной заплатой.
- Ты будешь двадцать первым, - уже сурово предупредил кавказца Вадим, чувствуя - тот подскочил не случайно.
- Я вас спросил за масть, гости! Почему молчим?
Тот, с бабочкой на щеке, уже спустил с нар ноги в сапогах ручной работы.
- За мою масть, хозяин, можешь спытать у Заики. И придержи язык, пока он у тебя во рту, а не в моем кармане!
Один из играющих захлопнул в ладонь три карты, сощурившись, поглядел вниз.
- Ба-ба-батеньки, никак Каштанка?! Говорили, тебя в замок устроили, поближе к врагам народа.
- Рылом не вышел для замка. Вчера мы слиняли с той командировки. Этот каторжанин… - Фёдор Опёнкин положил руку на плечо Упорова, - почти два года пролежал в сейфе.
- Надо же! - Заика сделал удивлённые глаза. - Из воров?
Фёдор вздохнул, развёл руками, избегая глядеть на своего сокандальника и одновременно изображая разбитой рожей высшую степень огорчения:
- Увы, мастью не вышел: он - политический.
- Может быть, сын Зиновьева или этого, как его, ну…
- Можешь не продолжать! Каштанку с сукой в одни кандалы не закуют! Где наше место?
- О чём ты спрашиваешь, Федя?! - огорчился тот, кто только что пытал их за масть. - На верхних нарах.
Они легли рядом, расстелив на неструганые доски телогрейки. Заика сбросил карты и вытащил из-под телогрейки кусок хлеба:
- На, Федя, подкрепись с дороги.
Опёнкин подмигнул Вадиму заплывшим глазом, разломил хлеб на две половины:
- Я же говорил тебе, Вадим, плохих воров не бывает. Чо играешь, Заика?
- Чу-увствую - голый васер.
- А с кем садился и зачем?
- Вором назвался.
Они разговаривали между собой в полный голос, так, словно их беседа не касалась сидящего напротив Заики крепкого, но какого-то суетливого, не по ситуации разговорчивого зэка.
Между тем игра подходила к концу. Тот, кто играл с Заикой, смахивал трясущейся ладонью капельки жёлтого пота со лба, хотя в камере было совсем не жарко, и говорил, пытаясь разрядить обстановку и размягчить сурового партнёра:
- Фарту нынче нема, а на Широком я усю зону обыграл…
- Ты тогда богатый, - ехидничал большой зэк с бабочкой на щеке.
- Та не при мне оно всё. Но оно есть, можете не сомневаться. Вор вору должон верить…
- Почему тогда Седому не поверил? Телогрейку с него сдёрнул. Через тебя он лёгкие застудил. Помер через тебя…
- Чо ты буровишь?! - вскинулся потный зэк. - Он мне свой гнидник законно засадил! При свидетелях!
- Шпиляй-шпиляй - не отвлекайся! - посоветовал тихий, как осенняя морось, голос от самой стены камеры. - Карты слов не любят.
- Ой! - обрадовался Каштанка. - Ёсиф Палыч, не ожидал вас видеть.
- Здравствуй, Федя, - прошептал тот же голос от стены. - Не ходи меня обнять: у меня - насморк. Ещё с Одессы. Когда менты везли нас в открытой пролётке.
- Когда ж это случилось, Ёсиф Палыч?
- Девять лет назад. В Одессе самый стойкий насморк и самый поганый мент. Они ловят даже стариков, немощных пенсионеров карманной тяги. За свою долгую жизнь я вытянул не меньше миллиона, а лежу на одних нарах с бездельниками или такими, как этот…
Ёсиф Палыч что-то разглядел в игре и поменял голос:
- Эй, как вас там?! Пузырь! Бросайте бой! Ваши не пляшут!
- Помолчи, пархатый! - закричал громче, чем следовало кричать в таких случаях, потный зэк, обнажив крепкие зубы. - Это наша игра! Верно, Заика?
- Верно, - подтвердил Заика, тихо прибавил: - Расчёт. И не грубите старшим…
- Чо он в карты лукается?!
- Расчёт, - повторил твёрже Заика, при этом его светло-голубые глаза омрачились вспыхнувшей злобой. - Был договор…
- Куда спешить?! Не последний день сидим. Вор вору должон…
- Вор фуфло не играет. Ежели он, конечно, настоящий вор, а не… - Ёсиф Палыч сделал паузу, Пузырь напряжённо скосил глаза в его сторону и затаил дыхание, - церковный… Клюквенник… поганый!
Ёсиф Палыч закончил фразу, и вся камера глянула в сторону Пузыря с презрительным неодобрением. Даже узбек на параше покачал седой головой.
- Брешет жид, - отодвигаясь от Заики, пролепетал потный зэк. - Вот вам крест - неправда!
Он действительно перекрестился. Только это никого не убедило.
- Чем платить, у меня есть. Думал, в одну камеру сховают, сунул ему гроши…
- Как кличут твоего подельника?
- Ципой. Из честных он…
- Он из тех же, что и ты, Пузырь, - безжалостно наседал Ёсиф Палыч. - А церковный вор, сам понимаешь, хуже мента. И ещё…
- Не тебе, щипачу пархатому, за мою масть судить!
- И ещё, - как ни в чём не бывало продолжил Ёсиф Палыч. - Ципа - бандит. Он был штопорилой до тех пор, пока ты не предложил ему грабить храмы. Такой грех! Такой грех! Вас надо резать в колыбели…
- Расчёт! - уже не скрывал угрозы Заика. Рука его нырнула за борт бушлата и вернулась с широкой турецкой бритвой.
- Не психуй, Аркаша! - отпрянул Пузырь. - Мышь врёт. Зараз у Кенаря спытай за меня. Спрячь перо! На вора руку поднимаешь.
- Кенаря зарезали суки. Ты же знаешь…
- Ашот! - коротко позвал Ёсиф Палыч. Так окликают послушных псов.
- Не надоть, мужики! - Пузырь толкнул в живот Заику, сиганул с пар. Он приземлился на бок. Вскочил.
Но сверху на него тяжёлым кулём свалился тот - с бабочкой на щеке. Сцепившись, они покатились по грязному полу. Проигравший полз, волоча на себе уже двух зэков. Свинцовые вены на шее вздулись, и ногти ломались, царапая грязный пол камеры. Подскочил дёрганый кавказец, ударил ползущего каблуком по затылку.
Двое других затянули на его горле полотенце и, приподняв, треснули лбом об пол.
- Что они делают?!
Упоров попытался вскочить, однако тут же в бок упёрлось остриё ножа.
- Без шорохов, дружочек! - посоветовал невзрачный тип с синими губами залежалого покойника. - Слышь, Каштанка, уйми своего кента: он двигает лишка…
- Ну, шо ты, Вадик, - укоризненно покачал головой Опёнкин. - Это церковный вор, к тому же бандит по совместительству. С таким букетом болезней в зоне долго не живут. Сейчас его отпустят на своё место, чтобы люди знали - воры за справедливость.
Нож всё ещё жалил бок. Его рукоятку сжимала опытная рука, она не дрогнет, если… лучше не дёргаться. Вадим почувствовал, как слабеет тело от близости смерти. Но беспомощность, странное дело, не вызывала даже стыда. Он держался на самом-самом краешке и сумел это осознать всей своей перепуганной человеческой природой.