От его взгляда Степе стало горячо, будто взгляд был железным и от недавнего пребывания в костре раскалился.
– Правда, с чего? – полюбопытствовала и Лена, смазав всегдашней веселостью недавний ожог, и альбинос с легкостью заговорил.
– Ну, с того хотя бы, что вот сидим мы здесь, у костра, одиннадцать человек, все разные – и нам хорошо. Вопрос в том, предопределена ли эта встреча у костра или могло быть что-то другое.
– Вообще-то вопрос о фатуме и предопределении – это вопрос о человеческой свободе, – сказал Гена, и, поскольку он уже сделал несколько глотков пива, для мыслей теперь не унизительно было становиться словами. – Если есть предопределение, то нет свободы. Я свободен, следовательно, фатума, этой неумолимой судьбы, нет.
– А откуда же тогда берутся сбывающиеся пророчества?
– Это уже сложнее. Но если признать взгляд из той области, где нет времени, то всё объяснимо. Представь себе, что наше будущее оттуда видится так же, как настоящее или прошлое, потому что нет понятия времени. Мы знаем о прошлом, но лишает ли это людей, действовавших в прошлом, нас самих в прошлом, свободы действий? Нет, очевидно. Это никакой не фатум. Да и пророчества становятся понятны лишь тогда, когда сбываются, так что вневременной взгляд, если мы о нем и узнаем, остается непонятым и свободы нас, опять же, не лишает.
Гена улыбнулся и подумал: "Концовка эффектная. Можно, конечно, сказать и о промысле Божием, но Степа навряд ли поймет, сам-то не совсем понимаю… Это можно только чувствовать, только в прошлом и только на собственной жизни. Чувствовать и радоваться… Нет, об этом не расскажешь!.."
– Слышала, Лена? С вневременной точки зрения мы уже сидели здесь, уже поженились, может быть, родили детей, умерли уже, и при этом в каждом действии были свободны, – разъяснял Степа весьма ему понравившуюся концепцию, а Лена восхищенно кивала и твердила: "Здорово!"
– Свободны во всяком действии, кроме смерти, – если вы, конечно, не самоубийцы, – послал Гена вдогонку, думая уже о другом, и, уставившись в костер, не заметил, что Степа вдруг помрачнел, а Лена глянула укоризненно.
Гена же думал о том, что всегда можно оставаться христианином, хотя бы и тайным, и с удовольствием вспоминал, как и где творил утренние и вечерние молитвы после подселения Гриши. И еще он думал о том, что даже при такой затаенно-восторженной молитвенной жизни не удается избавиться от главного своего греха – от брезгливой гордыни, доходящей иногда до человеконенавистничества. Он очень хорошо знал за собой эту сатанинскую черточку и на исповеди начинал именно с нее. А сейчас он сокрушенно размышлял, что это, вероятно, порок большинства умных людей, но внезапно схватил сокрушенную мысль об умных людях, как вороватую руку, и подумал с улыбкой: "Да уж, фиг избавишься!"
Дальнейший извив Гениного самоанализа имел всеобщие последствия. Осознав, что рассуждения о христианских добродетелях и пороках возникли по ассоциации с мыслями о Божьем промысле, юноша пригубил пиво, пожевал хлеб с солью, вновь глотнул из бутылки и радостно повторил вслух:
– По ассоциации.
– Что? – переспросил Степа.
– Ты говорил, что будем играть в какую-то интеллектуальную игру под названием "ассоциация".
– Слушай, молодец, что напомнил.
Гена чуть кивнул, одновременно прикрыв глаза.
– Люди! – призывно воскликнул углоликий альбинос. – Поступило замечательное предложение. – Пауза, соответственно заполненная. – Давайте играть в "ассоциацию".
Получив согласие большинства и кратко разъяснив правила, он зажмурился, отвернулся даже, опасаясь собственной нечестности, а остальные принялись молча указывать друг на друга, мотать головами и переуказывать, пока все пальцы не уткнулись предполагаемыми пунктирами в Мишу Солева, и тот, сдавшись, ткнул в себя же.
– Всё, Степа, можно! – сообщила толстощекая Ирина, и Степа прозрел.
Он попросил Гену подбросить дров и внимательно осмотрел игроков – все знали тайну и оттого лица их были самоуглубленно-лукавыми, изменяемыми лишь отблесками повеселевшего пламени. Нет, так не угадаешь.
– С каким временем года ассоциируется этот человек? – спросил Степа.
Большинство ответили, что с летом.
– С каким животным ассоциируется этот человек?
– С гориллой, – сказал Гриша, хмыкая.
– С пантерой, – возразил Миша, подумав: "На себя-то посмотри!"
– С капибарой, – произнес Гена, облизываясь.
– Это грызун такой, кажется? – уточнил Степа.
– Да. Вроде морской свинки, только здоровенный и черный, – объяснил Валерьев.
Еще Мишу сочли похожим на крота, белку-летягу и медведя гризли, а у Светы он вызвал ассоциацию с кабаном, что особой радости ему не доставило.
– С каким видом транспорта ассоциируется этот человек?
– С мотоциклом.
– Да, с мотоциклом.
– Нет, с гоночным автомобилем.
– С броневиком, по-моему.
– А с каким цветом?
– С красным.
– С лиловым.
– С алым.
– С бежевым.
– Это Миша?
– Да, ты как догадался?
– По капибаре, лиловому цвету, лету и мотоциклу. Еще на Гришу было похоже, но там наверняка был бы автобус, половина здесь знает, что Гриша водитель.
– Ладно, умник, – пробормотал Солев, зажмуриваясь. – Меня угадали, я вáжу.
Поскучав немножко перед темно-бордовым занавесом, сквозь который иногда ало просвечивал костер, он услышал, что можно, и поднял веки. На сцене были всё те же дяденьки и тетеньки с лицами напакостивших школьников, только на сей раз Миша не знал, кого они, связанные круговой порукой, собираются не то скрывать, не то обрисовывать своими темными намеками. Припомнив блестящую игру Степы, он решил спрашивать о другом, а самую ясную, "звериную", ассоциацию использовать лишь в крайнем случае.
– С каким видом спорта ассоциируется этот человек?
– Прыжки с шестом, – сказал Степа.
– Шашки, – сказал Гена.
– Поддавки, – хмыкнул Гриша.
– Бадминтон, – сказала Валя.
– Ага, – подытожил Миша и продолжил: – А с каким водоемом?
– Тихое озеро, – сказала Света.
– С омутами, – добавил Гена.
"Кого это он так не любит?" – удивился Миша, а между тем Степа сравнил этого человека с родником, возникла и речка, кем-то поддержанная…
– Ясно, – изрек Солев, разумея, что пол этого человека прояснился. – А с каким вкусом ассоциируется этот человек?
– Пресный, – быстро произнесла Света.
– Соленый вкус, – сказал Гриша.
– Соленый, – подтвердили Гена, Оля и Степа почти хором.
"Надо же! – подумал Миша. – Точно, девчонка-плакса. У нас таких вроде и нет. Хотя…"
– Это Валя?
– Нет. Еще две попытки.
"Плохо, – подумал он. – Вроде бы и тихое озеро, и речка, и родник, и в бадминтон играет, Света ее пресной назвала, парня у нее нет, тут и до слезок рукой подать… Ладно, проехали. – И тут его осенило. – Загадать-то могут любого присутствующего! Ай да Солев, ай да сукин сын!"
– Это я?
– Нет. Одна попытка. Ты лучше спрашивай.
– Хорошо. – Миша начинал злиться: "Как же это так?! И соль, и прыжки с шестом, и этот рыбачок с омутами (он меня не любит)… Что же это? Одна попытка на девять человек!.."
И он принялся спрашивать.
На вопрос о том, с каким зданием ассоциируется этот человек, наиболее частотны были ответы: однокомнатная квартира, избушка, Гриша (задолбал своими приколами!) сказал про землянку, а Валя, которая была уже вне подозрений, высказала девически-романтическую мысль о замке.
На вопрос, обычно всё проясняющий (о животном), было отвечено несуразное: суслик, енот-полоскун, нерпа и все та же белка-летяга. Что, спрашивается, общего у суслика с нерпой?..
Загаданное существо ассоциировалось с белым, серым, зеленым и светло-бурмалиновым в крапинку (Гриша, естественно) цветами. "Похоже, – подумал Миша. – Но пока погодим".
На птичий вопрос мучители ответили, что похож, мол, этот человек и на чайку, и на ворона, и на воробья, и на гуся лапчатого. "Хорошо хоть не на дятла похож, – подумал Солев. – Сорока, правда, была бы поближе… Ладно, погодим немного".
Судя по большинству высказываний, загаданный(-ая) ассоциировался(-ась) с осенью; по поводу осенней погоды, правда, мнения разделились: дождь, пасмурно, ясно, без существенных осадков… "Хватит! – решился отгадчик. – Последний вопрос".
– А с какой профессией ассоциируется этот человек?
– Писатель, – сказала Валя Велина.
– Писатель, – сказала Оля.
– Рыбак, – сказал Гриша.
– Это Степа, – уверенно сказал Миша, подумав попутно: "Дурацкие у него ассоциации. При чем тут рыбак?.."
– Не угадал. Это Гена.
– Как это… – опешил Солев. – Ну, рыбак, ну, бадминтон… Ну а вкус почему соленый, ну а писатель здесь при чем?
– Ты бы зашел в нашу комнату, где рыба солится, и понюхал, – посоветовал Гриша. – Проиграл ты.
– Но у нас, кроме меня, грешного, только Степа пишет эти свои записки лагерные…
– Гена тоже пишет, – сказала Валя тихо.
– И публикуется даже, – добавил Гена с самодовольной застенчивостью.
– Ни фига себе! – восхитился Степа. – В городе дашь почитать.
– С удовольствием… – Валерьеву казалось, что он захлебывается в сиропе – и вязко, и сладко, и выбраться хочется, и он из последних сил рванулся, спросив: – А кто же теперь отгадывает?
– Опять Миша: он не угадал.
– Хренушки! – возмутился Солев. – Надоело уже играть, детский сад какой-то… Давайте танцевать.
– А под что?
– Приемник есть. – И Миша выудил из пакета спасительную техновину.
– Ура! Что ж ты раньше-то?..
– Танцуют все!..