- Самое умное, что ты можешь сделать - это обследовать станцию и привыкнуть к высоте. Не спеши, любая мелочь может оказаться важной. И, наверное, в вигваме ночью будет теплее, чем в палатке.
Дан подвесил к потолку фонарь, запалил миниатюрную каталитическую печку, чтобы обогреть помещение, и принялся затаскивать внутрь пожитки. Надо вообразить себя местным жителем, подумал он, может, тогда придет в голову, что могло приключиться с обитателями станции. И еще, надо как следует отдохнуть: не то чтобы он чувствовал упадок сил, но физическая нагрузка и высота незаметно делали свое дело, и он не мог это игнорировать. Настало самое время порадовать себя горным гурме на растопленном снегу: пара кубиков бульона, пресное картофельное пюре из пакета с тюбиком паштета, и завершить полнехонькой кружкой горячего чая с клубничным джемом.
Невероятно, как запах бульона делает домом любое место.
Шарада не поддавалась. Пока он занимался трапезой, треугольная тень от Черчилля надвинулась на станцию, сразу похолодало и стало неуютно. Кабель от спутниковой тарелки, ни с чем не соединяясь, был смотан черным кольцом под потолком. Часть ящиков Дан не смог открыть по причине их основательной заколоченности, а те, что были не заперты или поддались небольшой отвертке из малого туристского ремнабора, не содержали ровным счетом ничего интересного. Не было ни передатчика, ни телефона, ни телевизора, ни компьютера, ни даже самого примитивного радио.
Будка в горах, грубый макет "метеостанции" для все той же ролевой игры. Так где же может быть разгадка? На краю плато или на вершине Черчилля? Барсучий Нос облетела вокруг плато и вокруг горы - и с самолета он тоже ничего интересного не увидел - снег да снег кругом. Так какого черта его сюда забросили? Посмотреть на человека в идиотской ситуации? Он был практически уверен, что намеченный им на завтра осмотр местности ничего не даст. Поиски черного кота в темной комнате, где никакого кота нет? Понаблюдать за поведением человека, который ищет черного кота в темной комнате, и не знает, что его там нет? Или знает, но все равно, подчиняясь правилам игры, продолжает искать? Ведь главное, это не находка (еще и найдет, чего доброго), а процесс поиска черного кота, вернее, даже не сам процесс, а демонстрация процесса в той его интерпретации, что должна понравиться наблюдателю. И что знает черный кот о той самой темной комнате, где его нет? А что делать человеку, который понимает, что ушлый наблюдатель фиксирует каждое его действие в поисках черного кота, которого нет в темной комнате, и прекрасно знает, что поиски кота - это сплошной блеф и дурацкая игра? А кот, которого нет, тоже отлично знает, что его постоянно ищут, и поэтому прячется от всех, как ищущего, так и наблюдателя.
"Пойди туда, не знаю, куда; принеси то, не знаю, что".
Прочитала мама Даниле сказку про Андрея–стрелка, и очень эта сказка Даниле понравилась - всех–то удалой Андрей–стрелок победил, на умнице Марье–царевне женился, купцов–живоглотов объегорил, вражине коту Баюну бока намял, от Бабы - Яги утек, царя–олигарха дубинкой в лобешник уложил, а тут и народ благодарный проснулся и ну Андрея на царство сажать–уважать. Так сказка Даниле понравилась, что он еще долго дедовым гостям заявлял:
- Я Данила–стрелок, иду туда, не знаю, куда, ищу то, не знаю, что, а женюсь я на Марье–царевне и буду я всея–царем.
В начале девяностых, не в пример застойным восьмидесятым, такой ответ воспринимался не с оглядкой и страхом, а с умилением души. Непонятно только, в какую страну подался сват Наум, который все дела за Андрея–стрелка переделал, и как теперь без свата Наума дальше жить.
И повторилась та сказка, да в заморском варианте: пришел Данила–шутер к Бабе - Яге на работу наниматься, а она и говорит: "Не обессудь, Данила, только должен ты пройти испытания великие". Сказала, да и превратила Данилу в мыша серого, и посадила его в лабиринт под стеклом - беги, мистер Данила–шутер, спасай свою серую шкурку. И закручинился тут мистер Данила: Марье–феминистке ковер ткать западло; кота Баюна не тронь - редким животным стал, в красную книгу записался; купцы без адвокатов на улицу носа не кажут; сват господин Наум говорит: "извини, Данила, на себя работаю, мне хозяев не надо". А народ совсем обнаглел, руки царской не признает, а кричит: властвовать хочешь, так иди с лягушкой целуйся, Опрой зовут. Пробежал Данила–шутер по лабиринту, шкурку свою серую сберег в целости, золотых понтов–долларов набрал видимо–невидимо, а Баба - Яга тут как тут: сгребла Данилу двумя перстами за шкирман да и посадила его в другой ящик, что пострашнее будет: нету там никакого лабиринта - иди, Данила–шутер, туда, не знаю, куда, неси то, не знаю что, да на судьбу, браток, не пеняй, а понты твои золотые я у себя придержу, на всякий случай. И стало Даниле–шутеру страшно, да не потому, что с врагом сразиться боится, а потому, что знает - из ящика того ему все равно никуда не выбраться.
Да не Бабе ж Яге добра–шутера Данилу удержать - за три девять земель есть гора высокая, да снегами покрытая. Да на той горе высокой стоит шатер белый, досужему глазу неприметный. Да в том шатре ларец стоит серебряный. Да в том ларце ключик хранится пластиковый, что от двери потайной из ящика мышиного, который Баба - Яга денно и нощно стережет, и ключик тот на волю выведет.
Пробудился Данила ото сна, да и вышел из шатра отлить…
Неясный лунный свет едва освещал плато под горой Черчилля. Тени облаков темными складками тонкой, но плотной паранджи скрывали лунный лик от досужего соглядатая. Явственно ощущался ночной горный холод, заползавший под одежду, и кусавший теплую мошонку. Дан запрокинул голову и посмотрел на луну, угадывающуюся за кружевной завесой, и в ту же секунду небеса крутанулись влево. Он с трудом сохранил равновесие, закрыв глаза, прижав подбородок к груди, схватившись обеими руками за прибор, опорожнявший мочевой пузырь. Так он стоял, слегка покачиваясь, пока струя не иссякла. После этого он, испытывая странное чувство отсутствия равновесия, попытался открыть глаза, но его снова качнуло в сторону. Тогда Дан с усилием пошире расставил ноги и приоткрыл веки. Его тень на снегу мгновенно поплыла против часовой стрелки, и он едва не упал. Пришлось опять погрузиться в спасительную темноту. Постепенно, как пьяный, поочередно переставляя каждую ногу и стараясь делать крошечные шаги, он повернулся в сторону вигвама, с трудом удерживая тело в вертикальном положении. Надо бы зайти внутрь, промелькнула мысль, а то совсем яйца отморозишь. Он бросился на шаг вперед и схватился за створку двери, оказавшуюся совершенно ненадежной опорой. Но цель была достигнута - он находился на пороге шатра. Дан опустился на четвереньки и замер, зажмурившись. Потом он лег на пол и охватил голову руками.
Постепенно мир перестал вращаться вокруг него. Дан открыл глаза, и мгновенно почувствовал приступ рвоты. С большим трудом он перенес свое тело через порог вигвама и почти что уткнулся лицом в снег. Паштет и клубника были одинаково отвратительны на обратном пути. Он нашел перед собой клочок чистого снега и протер им лицо. Еще пара минут неподвижности распростертого через порог тела, когда голова на холоде, а задница в тепле, принесли Дану некоторое облегчение. На четвереньках он смог дотянуться до бутылки с водой и сделать несколько глотков.
- Горянка, - подумал он, - горная болезнь в типичном ее проявлении, и бороться с ней на данном этапе можно только сном.
После рвоты ему значительно полегчало, и он забрался обратно в спальный мешок. Головокружение почти прекратилось, он закрыл глаза и практически сразу же погрузился в спасительную дрему.
Проснулся он с ощущением хорошо отдохнувшего и готового к новым свершениям человека. В полной темноте вигвама только миниатюрная печка едва светилась малиновым. Часы показывали без чего–то десять, и Дан улыбнулся про себя: "полсутки продрых", как выражался его дед. До невозможности хотелось пить, и рот и горло пересохли, как будто он находился посреди пустыни, а не вечных снегов. Дан нащупал фонарик и поискал оставленную вечером пластиковую фляжку с водой. Он с жадностью влил в себя оставшиеся пол–литра и направился к двери.
Ослепительный белый свет ударил по глазам и завертелся у него в голове. Как подкошенный, Дан рухнул на снег и зажмурился. Все вокруг стремительно вращалось, как будто его с огромной скоростью всасывала в себя гигантская воронка. Понятия верха и низа больше не существовало, только это жуткое верчение в гомогенном пространстве. Через какое–то время Дан сумел перевернуться на спину и раскинуть руки, пытаясь остановить вращение, вцепившись пальцами в снег, но яркий свет продирался даже через судорожно сжатые веки, и он крутанулся на бок, закрыв ладонями глаза. Он попытался было подняться на четвереньки, но эта попытка вызвала лишь неудержимую рвоту, и он снова затих, стараясь избегать малейшего движения. Он чувствовал, что начинает замерзать на снегу без теплой одежды в метре от нагретого печкой вигвама, но в то же время заставить себя пошевелиться не было никакой возможности. Любое, даже самое легкое движение вызывало коловращение мира.