Ковочный манипулятор как бы продолжил и многократно усилил руки рабочего. Но и он, и механический молот, и другие машины творят чудеса только в руках рабочего. Не в самих этих машинах запрограммирован режим работы - он зависит от воли и мастерства человека. Уходит в прошлое тяжкий физический труд, но и в наш век электроники и автоматики над неподатливым металлом владычествуют руки кузнеца - чуткие, расчетливые, умные руки. Потому-то люди этой древней огненной профессии знают ей цену и гордятся ею.
Мне рассказывали, что уралмашевские кузнецы могут тяжеленным, многотонным молотом, брошенным с маху, лишь надколоть, не раздавив, грецкий орех или прихлопнуть дамские часики, не повредив их.
Что это - шик, удаль, баловство? Нет, филигранная точность, расчет, умноженный на интуицию, высшая степень мастерства!
Я назову одну цифру. В девятой пятилетке кузнецы Уралмашзавода обязались почти в два раза увеличить выпуск продукции за счет повышения производительности труда. Вот почему неустанно оттачивают они владение техникой - многочисленными механическими "руками", совершенствуют технологию, выжимают из машин всю их чудесную силу.
Сегодня у молотов уже не увидишь супругов Олейниковых: жена ушла на пенсию, а знаменитый мастер ковки работает сдатчиком готовой продукции. Хотя ему уже за шестьдесят, он еще ходит в "моржах", занимается лыжами и года три назад даже занял второе место в цеховом лыжном кроссе, вместе с Левандовским хлопочет он об озеленении цеховой территории и много занимается лекционной работой. Любимая тема его бесед - о чести советского рабочего класса.
Старому коммунисту есть что рассказать. И есть на кого показать. Вот, к примеру, Молодых, его ученик, один из лучших бригадиров. Или Калинин. Партгрупорг, отличник качества, кузнец Даниил Калинин напоминает ветерану его собственную молодость: в кресле машиниста манипулятора, как когда-то Александра Олейникова, сидит жена Даниила.
В гулкой громаде цеха, в жарких всполохах пламени мощно и деловито гудят моторы, громыхают молоты, несуетливо, но торопко движутся манипуляторы. Идет современное кузнечное действо: трудятся люди, без которых не может быть создана ни одна машина прославленного завода-гиганта, - трудятся кузнецы!
1974 г.
УЧИТЕЛЬ
Может быть, имя его забудется. Может быть, оно еще надолго останется в смутной легенде лесов Северного Урала.
Есть много таких интеллигентов в русском народе - делают свое дело вроде бы незаметно, всегда бескорыстно и не помышляют о собственной известности, а след свой и память о себе оставляют надолго.
… Летом 1948 года Советское правительство передало Уральскому филиалу Академии наук салон-вагон одного из командующих армий побитой гитлеровской орды. Ученые вагону обрадовались, и вскоре же группа геологов и биологов в этом "ковчеге" направилась в Ивдель, где находился стационар УФАНа. Я поехал с ними.
Самый северный тогда в Свердловской области городок был тих и томился в жаре. Но шло уже и разворачивалось промышленное и сельскохозяйственное наше наступление и в этих краях, советы ученых были необходимы местным руководителям, и ученые с готовностью и знанием откликались на то, в чем нуждались северяне.
А я приглядывался к городу и его лицам. Всюду - на стационаре Академии наук, в редакции городской газеты, в горкоме партии - в разговорах обязательно упоминали этого человека. А секретарь горкома сказал мне так:
- Если хотите, без таких, как Иван Евлампиевич, не было бы наших сегодняшних успехов в ивдельской тайге, да и в городе не было бы той культуры, которой мы гордимся, все было бы как-то не так…
Ивана Евлампиевича Уварова здесь знал каждый - и в самом Ивделе, и в приивдельском урмане на сотни километров окрест. Частым и ровным шагом бывалого таежника, чуть сгибая ноги в коленях, сутулясь, будто на спине рюкзак, сухощавый и седой, проходил он по чистенькой городской набережной, и все раскланивались с ним, и он, ласково улыбаясь старческими, начинающими отцветать глазами, тоже раскланивался очень вежливо и очень приветливо. Он приходил домой - и там его встречали улыбки и поклоны: в доме его всегда были гости; из далеких таежных паулей, юрт, приезжали к своему любимому манси - кто за советом, кто за приветом, кто просто так, проведать.
"Сака йомас элмхолас Евлампич", - говорили о нем манси. Это значит: "Светлый, очень хороший человек Евлампич".
Он приехал в эти края в начале века. Или, как шутил он сам, "его приехали". Случилось это вот почему. Был тогда Иван Евлампиевич молодым, безусым парнем и, как все пребывающие в этом прекрасном состоянии, задорен и горяч. Учительствуя в Верхотурской начальной школе, он вместе с группой своих товарищей подшутил над местными тузами, чем заслужил от просвещенного начальства характеристику "политически неблагонадежного".
- А я, - чуть усмехаясь, говорил мне Иван Евлампиевич, - к политике тогда отношение имел, ну, просто никакое. Но вот… заработал формулировочку.
За неприятной этой формулировкой и последовал его отнюдь не радостный переезд в здешние, весьма хмурые тогда места.
Жизнь тут была невеселая, неинтересная, а чуть порезче сказать, - тоскливая. Основным воскресным развлечением у местных интеллигентов считалось щелканье кедровых орешков на мосту, который полушутя-полусерьезно именовался клубом. Иногда какой-нибудь старатель, которому вдруг прифартнуло, повезло нелепо и бешено, "перегораживал улицу" - заставлял ее четвертями с водкой, и тогда "развлечения" принимали более существенный характер - с поножовщиной, убийствами и прочими достопримечательностями старательского быта.
Такова была жизнь в том Ивделе.
И не из каких-то особо добродетельных побуждений, не ради неких высоких идей сдружился в ту пору Иван Евлампиевич с лесным народом манси. От скуки, доходящей до зеленой тоски, от темной безалаберной жизни уходил он с ружьишком в лес. Иногда месяцами бродил по тайге и, присматриваясь к манси, вогулам, как их тогда называли, увидел он, что люди эти, в сущности, очень хорошие, душевные, только напуганы и забиты купцами-грабителями да шаманами своими до крайности.
К школе, в которой он учительствовал, - маленькой, плохонькой, запущенной, - хотя и любил Иван Евлампиевич свое ремесло, сердце как-то не лежало: слишком уж незаметными и никчемными оказывались плоды труда. Просвета не было. Жизнь, поскрипывая, тянула серую бесконечную лямку, и лишь в урмане, среди наивно-добродушных гостеприимных манси, в охоте и блужданиях находил Иван Евлампиевич какую-то отраду.
Великая Октябрьская революция прошла для него незаметно: в Ивделе, глухом североуральском поселочке, сначала мало что изменилось. Сначала. Но вскоре Иван Евлампиевич изведал новое, необычное, сначала смутное и тревожное, потом радостное: он ощутил свою нужность людям.
Все вокруг него чего-то хлопотали, горячились, негодовали или восторгались, все сетовали на нехватку времени. И когда Иван Евлампиевич присмотрелся к окружающему, вдумался в него и понял смысл всех этих хлопот, он больше не мог уже стоять в стороне. Глаза разбегались от обилия дел, которые поджидали людей сегодня и завтра, и послезавтра.
Он целиком отдался школе. И странно: если раньше он мог бродить по тайге месяцами, тут вдруг оказалось, что и на два-три дня из школы выбраться трудно: очень нужно было сделать одно, предпринять другое, хотелось поскорее взяться за третье. Все - и одно, и другое, и третье - было необходимо и, главное, вполне осуществимо. Осуществимым оказалось и преобразование начальной школы в семилетку, и дальнейшее развитие ее до десятилетки, и постройка нового здания.
В общем, дел было много, очень много. И когда в 1937 году ему предложили отправиться в тайгу открывать первую в крае школу манси, Иван Евлампиевич поначалу отказался: у него в своей школе дел больше чем хватает.
Но ему сказали, что это - предложение обкома партии и что в обкоме остановились именно на его кандидатуре.
Обком партии… Уваров был беспартийным, но в партии он чувствовал и видел постоянного своего руководителя, помощника и друга. Ведь именно партия дала ему эту жизнь - кипучую, деятельную, отрадную - взамен старой, беспросветной и тоскливой.
Иван Евлампиевич согласился…
И вот опять он в тайге, в Пома-пауле - избе манси Павла Фадеева. Эту избу, большую, построенную по русскому образцу, Фадеев сам предложил использовать под школу.
- Спасибо, Павел, - сказал Уваров и начал все в избе скрести и мыть.
Потом он украсил стены разноцветными картинками, пестрыми таблицами, рисунками и по лесному "телеграфу" - олени мчались от юрты к юрте - собрал всех манси в дом Фадеева.
Он волновался. Давно, в начале века, пришел молодой учитель Иван Уваров к манси и сдружился с ними.
Тогда привели его в тайгу слепая тоска, желание уйти от безалаберной, никчемной жизни. "Ноги привели". Теперь он пришел как посланец Советской власти. Пришел, чтобы приобщить лесной народ к советской культуре, к свету, озарившему всю страну. Поэтому он волновался.
Собрались все, кого он ждал. Они стояли перед ним, приветливые, доверчивые, старые его знакомцы, сесть было некуда, и он тоже стоял.
- Манси, - так начал свою речь Уваров, - я приехал помочь вам, чтобы ваша жизнь стала хорошая, сака йомас. Темный человек, неграмотный - люль-человек, плохой. Ему трудно жить. Я вас и ваших детей научу считать, писать, читать…
Они слушали его очень внимательно и одобрительно кивали головами. Им нравилось то, что он говорил. Он говорил долго, а они все кивали головами и улыбались.
- Ну что же, - сказал он наконец, - теперь давайте записывайте своих детей в школу, - и замолчал, ожидая.