Шел сорок восьмой. Всего несколько месяцев назад отменили карточную систему. Лишь совсем недавно хилые военные рубли сменили на новые. Еще многие из нас донашивали солдатские кирзачи и гимнастерки. Еще мыкались по толкучкам обезумевшие от войны и водки инвалиды на культях. Еще было голодновато, и все горожане по-прежнему садили картошку, и, когда с лопатами и тяпками ехали за город, глазам открывалась не панорама новостроек, как теперь, а нагромождение приземистых и грязных, с подтеками и трещинами на стенах, осевших в землю бараков. Это у нас, на Урале. А там, на западе страны, где прошли орды оккупантов, было, понятно, во сто крат хуже. Там царила еще разруха, и на пепелищах жизнь надо было строить заново.
Вот тогда я и рассказал в газетном очерке об одном из сынов Отечества. В нем, в Александре Гурьеве, думалось мне, отразилась судьба миллионов. Молодой парень жил жизнью Родины. Пришла война - он воевал достойно. Наступили мир и созидание - он отдал себя ударному труду. Шла первая послевоенная пятилетка…
И вот я снова встретился с ним почти через двадцать семь лет.
Впрочем, не сразу, не сразу произошла встреча. Вначале я написал в Свердловск на этот завод своему другу: все ли еще работает у вас такой-то? Работает, ответил друг… Приехав на завод, я прежде всего пошел к секретарю парткома: все-таки Гурьев - коммунист с тридцатилетним стажем. Потом разговаривал в отделе кадров, потом с начальником цеха, с его заместителем, со сменным мастером, с рабочими.
Мнение их - в общем-то людей совсем разных - было единым.
… Александра Ивановича я узнал сразу. Все такой же высокий, крупнотелый, чуть-чуть погрузнел. То же простое русацкое лицо, только уже не назовешь его свежим, и, конечно, морщинки. Что поделаешь, уже не двадцать шесть - за пятьдесят. Нас, таких, молодежь стариками считает.
Как же складывалась ваша жизнь, дорогой Александр Иванович?
Он по-прежнему не очень-то разговорчив. Молчание ценит больше слов. И по-прежнему любит "нукать".
- Все хорошо у вас?
- Ну.
- Слышал, давление высокое, гипертония?
- Ну.
До 1957-го он работал слесарем-сборщиком. Бригадирствовал. Потом назначили сменным мастером, а с 1966-го он старший мастер, начальник участка сборки в механосборочном цехе.
Известно, что в машиностроительном производстве сборка - дело не только весьма ответственное, но и хлопотное весьма. Часто заедает неритмичность, а сами сборщики в этом неповинны: авралы создают те, кто готовит детали. Обстоятельство это, естественно, нервирует, рабочим оно не по нраву.
- Тут главное - найти с ребятами общий язык, - говорил мне Владимир Константинович Винокуров, начальник цеха. - Успех дела, скажу я вам, зависит от Гурьева как от личности, - он приналег на последнее слово, - от его характера и опыта, от умения ладить с людьми.
Характер у Александра Ивановича вовсе не гладенький. "Ладит" с людьми он по-своему. Человек нервный, достаточно суровый и резкий, он уважает требовательность и спросить умеет жестко, разгильдяев и пьяниц не терпит.
Но самая лучшая в цехе трудовая дисциплина на участке Гурьева, надо полагать, не только оттого, что Александр Иванович так требователен. Тут дело во всем комплексе его качеств, в прямоте и цельности его натуры, в незапятнанности собственной репутации. Таких, как он, нельзя не уважать, нельзя не слушать. Строг, но не крикун, спрашивает не ради показухи, а ради дела. Рабочие это очень хорошо понимают. И, кроме того, они, знают доброту своего строгого "старика" и его уважительность к рабочему человеку. Знают: если обругает, то справедливо, и обязательно поможет.
К опыту Александра Ивановича в цехе относятся доверительно. Он не гнушается не только объяснить, что надо, и показать руками, но и запросто стать на рабочее место и взяться за сборку. Тогда - залюбуешься.
- Экономия зарплаты по участку выйдет, - усмехается Александр Иванович.
Из своей застекленной со всех сторон конторки поглядывает он на склонившихся у стендов сборщиков и не только видит, но и словно бы чует, у кого как идет работа. Полминуты - он уже рядом с рабочим, смотрит внимательно и понимающе, от взгляда его не ускользнет ничто.
Когда выдвигали людей в группу народного контроля, чуть ли не первым назвали Гурьева:
- Иваныч все усмотрит, спуску не даст никому.
Я спросил у него:
- И как, Александр Иванович, работается в народном контроле?
- Ну, - привычно сказал он и, понимая, что это еще не ответ, объяснил: - Я бумажки и жалобы всякие не люблю. Увидел недостаток - надо сразу исправить. Вот, к примеру, забарахлили у нас умывальники в цехе, умыться рабочие толком не могут. Что же - к начальнику цеха, что ли, идти? Сам знаю, как с металлическими изделиями обращаться… Одним словом, порядок теперь.
- Исправили?
- Ну.
В те дни, что я был на заводе, Александра Ивановича только-только выбрали председателем цеховой комиссии по работе с подростками. Почему его?
- Умеет он это. Многих парнишек на путь истинный наставил. Педагогическая в нем струнка, что ли?
Называли фамилии его воспитанников - Бабинцева, Кафидова, Устюжанина.
- Какие там воспитанники! - сказал сам Гурьев. - Просто нельзя без внимания к человеку. Взять вот Андрюшу. Привела его к нам мать, хорошая женщина, раньше у нас работала. Парнишке шестнадцать лет, избалованный, несдержанный. Насмотрелся на отца. Тот спился - с ними не живет. Не пропадать же пареньку. Взяли мы его учеником слесаря. А к труду человек не приучен, порядка не знает. Заметил я, грубит он контролерше ОТК. Взял книгу анализа брака, есть у нас такая, отмечаем нарушения технологии, посадил Андрюшу рядом с собой в конторке, побеседовали. Потом еще поговорили. Смотрю, умерил парень свой горячий пыл… Дальше. Не прибирает за собой рабочее место. Ладно. Как смена к концу - беру его пропуск. Парень, глядишь, уже чистенький, умылся, переоделся, топать готов, а пропуск у меня. Тык-мык, а я ему на хлам, на барахолку показываю: так, говорю, милый человек, дело не пойдет. Наглядный урок… Или - заметил я однажды в магазине - он после работы с одним дружком из нашего же цеха у винного отдела толчется, руку за бутылкой тянет. Вечером было, а на утро я дружка этого - в другую смену. А Андрюшу предупредил строго: "Будешь водкой баловаться - выгоню". Они мое слово знают, подействовало… Вот, говорю, без внимания к человеку - как же это?..
- Ну и как он сейчас?
- А работает, слесарем. Хорошо работает.
В комиссию подобрались люди опытные, умудренные жизнью и заботой о людях: шлифовщица Казакова, член райкома партии; мастер Аксенов, фронтовик; мастер Сычев, инженер… "Плануя" работу комиссии, Александр Иванович рассуждал:
- Прежде всего - на кого будем опираться. Наставников надо подобрать. Люди подходящие есть, хорошие люди. Нам остается только организовать и взять под контроль. Пусть примут взаимные обязательства - наставники и эти… как их… подопечные. Взаимный интерес пареньку хорошо и наставнику хорошо. Всегда на душе бывает хорошо, если доброе дело сотворишь… Ну и, конечно, повнимательнее надо приглядеться к молодым ребятам. Мало только требовать с них. Надо увлечь их трудом, заинтересовать, работу дать получше, чтобы притягивала, не отпускала…
Как же он сейчас заворачивает немаловажным этим и нелегким делом? Уверен: хорошо, - такой это человек, основательный, надежный.
… Домой к Александру Ивановичу я заглянул в субботу в надежде застать всю семью. Надежды моей не оправдал лишь Сергей, гражданин из страны семиклассников. Остальные были дома: сам хозяин, супруга его Анна Тимофеевна и дочь Тамара.
Во всем в квартире отражались вкусы и привычки этих двух женщин - в умело подобранной современной мебели, в уютной тишине, в мягком блеске полированных поверхностей пианино. Тамара, преподавательница музыки, вышла в "гостиную" на минутку, чтобы поздороваться, улыбнуться и уйти по своим делам. Анна Тимофеевна неслышно вершила на кухне извечное для женщин - готовила обед - и только раз на минутку появилась, красивая русской красотой, моложавая, но не-молодящаяся, чтобы тихо спросить что-то по хозяйству у мужа.
Я вспомнил, как почти восторженно рассказывал Владимир Константинович Винокуров: на цеховой вечер Гурьев пришел с женой и дочерью, и семейство их обворожило всех собравшихся: были веселыми, пели песни, Тамара села за фортепьяно, Александр Иванович был благодушен, показывал фокусы, и от явления семьи Гурьевых у всех на сердце стало светло…
Появился Сергей. Пока мы с ним, уютно устроившись на диване, играли в шашки, он успел рассказать кое-что о своих увлечениях. Отвлекаясь от детской психологии и фразеологии семиклассника, передам его жизненное кредо: товарищество, забота о людях и любовь к "самоездящим" машинам, под которыми подразумеваются велосипед, мотоцикл, автомобиль.
Я знал, что Сережа мальчонкой два года занимался в балетной школе, выступал в театре имени Луначарского в балете "Щелкунчик", и потому мне, грешным делом, подумалось, что он изменит ремеслу предков. Предки его: дед, Иван Васильевич, был газосварщиком, бабушка, Мария Яковлевна, - слесарем, отец у Сережи тоже слесарь, мастер-слесарь, братья отца, дядя Федя - телефонист, дядя Витя в одном цехе с отцом работает наладчиком. Потом я понял, что Сергей ни отечеству, ни родне не изменяет: просто он пойдет по другому, более высокому уровню. Жизнь-то движется не по плоскости, она вверх закручивается.
Александру Ивановичу, чувствовалось, было покойно в уютной тишине квартиры. И негромко стал он рассказывать о своем увлечении - о рыбалке.