Ну, если баба испугана, она переждёт и вернётся за глухарями. А мужик - нет. На порубку и ту не стали мужики ходить. Не выгонишь, рублём не заманишь. Знают: кто из-за птицы Уксюр возжается со старухой, в буреломе проживают. Логова у них. В буераках тоже укрываются, нарыли себе пещер в склонах. То-то условия быта - ради старухиного именья!..
Оно и влияет, как не влиять. Благодаря опасению в людях никакая стройка у нас не идёт. Начали фабрику - остановка. То же и с веткой железнодорожной... Приступили к курорту по лечебной грязи - встали. Лесу вон сколь наготовлено - лежит, не вывозится.
Каждый раз пришлют новых людей - перекати-поле вербованное, - давай рыть, пилить, сваи бить. А наши им: про птицу Уксюр, про императрицу бразильскую... Канистры принесут, банки. Двойной выгонки почти что и не приносят, а уж тем более - тройной. И такая-то идёт вона как! По рубль двадцать стакан! Глядишь - работа утихла; сидят - попивают, картошечка печётся...
Вот областное начальство, первый-то сам, и нагрянь. Тутошние начальники заегозили как один. А он громит всех, панику нагнетает. "Под суд отдам!" Распоряженья: фабрику достроить, ветку дотянуть!.. И в какое ни есть глухое место сам доезжает, требует, чтоб в каждом был успех.
Ага - нате! Высмотреть хочешь всё? Смотри! Показалась ему птица Уксюр. Как он после объяснения давал - ему одному выказала себя, как присел он за лиственницей с мшистой стороны. Привычка у него на мох справлять большую нужду.
Не знай он, какая птица, ничего в и не исполнилось. Но ему подхалимы нашептали подробно, успели заране-то. И заявления давно в область приходили на птицу Уксюр. Так что знал хорошо. И погряз. Не он первый, не он последний.
Пытался своих, компанию всю, прогнать в область: один пешком-де пройду. Уже потянуло его на царицу! Но разве ж первого секретаря в лесу кинут? Какие отошли подале, а какие подглядывают из-за кустов. Ну, плюнул - уехал с ними. А чуть свет: на какой-то посторонней машине назад тишком. Люди и услышь громкое представление: "У-уу-ху-ху-ху!" И не особенно далеко в бору это было. Их свиданье-то, стычка. Она хохочет, он рыгочет. Треск, возня: навроде коровы хряка мнут.
А по Уралу проплывал водный трамвайчик из дома отдыха. Там - его зять, первого-то, с бабёнкой; рядком сидят, после увлекательной ночи любуются на природу, ядрён желток, стерляжий студень! Она в тёмных очках, кофточка на грудках в натяжку, юбочка в обтяжку: такой себе груздочек, объеденье-смак! А зять в бинокль на Лядский песочек: а на песочке его тесть со старухой, весёлый мах, лиха припрыжка. Игра идёт, растолкай-содвинься. Он с пристани в область - звонок. А оттуда уже разъехались в розыски...
На песочке не застукали. Не успели. Их обоих застали к вечеру в бывшем срубе винокуренном. При нём старуху не посмели тронуть, а после - пожалуй, ищи её, почечуй во все проёмы!
Его, конечно, разбирали: до самого верху дошло. Заслуги всякие, ценили его. Всё ему можно, но занятие со старухой не предусмотрено. Перевели далеко, а он и оттуда сбеги к нам.
Истёрся - не узнать. Наши-то его видели, подкармливали, а из области приедут - не даётся, ускользает. Рыщет с такими же. Они раз, старухины любители, в ерике ловили сорожняк бредешком. Из-за сорожек заспорили с ним. Все ж голодные, чеши их, козелков. На него: "Мало ты пожрал, пока кнут держал?! Предал партейную совесть - и чего трёшься здесь? Сколько попортил красоток - и чтоб и самая-то красота твоя была?" Слово за слово, и убили его. Такотки! За двух-то сорожек.
Наверху думалки работают, всё явление на учёте. Но пока не изучили - с осторожностью к нам. Вот Мартыновский бор и стоит. Каких успехов хотели натворить, а не сбылося. Как ни посягали - и глухаря повывели, и стерлядка нынче где? А гриб бабья плюшка растёт. Не то, как оно раньше, но всё же находим. И ежевика есть. Лядский песочек - узенька полоска, а вон пригодна купаться. Плохо ли, нет - но всё же не как у других. Сохранено, бычий мык, задом брык, малосольный случай! Птица Уксюр и бразильская старуха сберегают нас.
Как Митенька попался
Чёрные брови у девушки - уж какая краса-то! Но ещё и признак круглого зада. Упроси какую из наших чернобровых. Поймёт, что это тебе нужно по-серьёзному, для знания - разденет свои балабончики: гляди! Сыщешь где круглее? Ни в жисть! И эдак потянет тебя на поцелуй - изумительно. До того захочешь проверить своё изумление, что вильнёт она ими ненароком - и без касания брызнет у тебя сок.
Слава о наших чернобровеньких, задастеньких расходилась по всем уральским местам и даже до Ташкента. Потому в старые-то времена делались у нас в Поиковке сравнительные смотренья. Съезжалась вся девичья красота аж от верховьев Боровки, с Уральского городка и станицы Сыртовской. Июнь-кормилец погодой дарил. Назначали день перед посевом гречихи, когда земляника на полянках закраснеется.
С вечеру у нас пекли сладкие балабончики в натуральную величину из белой муки. Размер снимался с самой обходительной девушки. Пекари её вертят, нагинают, занимаются - а уж она прячет личико стеснительно. Ухмылки не допустит, на озорство не изругнётся. А они не жалеют для балабончиков масла-сахару, кладут мёд-белец - смазать молодцу конец.
Наутро молодцы несут балабончики навстречу гостям. А те-то - красотки белокурые, рыжие, русые; и чернявеньки, как у нас. Под лёгкими юбками свои кругленькие подарочки припасли, на важное дело: умыты настоем цветка цикория. В межеулках - ароматы! бриты есть и кудреваты.
Гостям уже накрыты столы. Покормят ушицей из ершей, пирожками с сомятиной, творогом со сметаной, с сахаром да имбирём - и поведут красивых в Щегловый лесочек. На опушке и сейчас можно сыскать трухлявые столбушки от лавок. А сколь там растёт маку да жасмину дикого!
Когда Тухачевский проходил боями нашу Поиковку, на опушке Щеглова лесочка обратил своё внимание на жасмин. Велел его повыдергать, чтобы привольно рос один мак - цвет и любовь революции. Сколь годов минуло - и опять жасмину полно... Сказывают, когда Тухачевский попал под репрессию, было спущено сталинское указание - восстановить жасмин!
А в старую-то пору всю опушку оплетала ежевика. Для наезду гостей, для сравнительного смотренья лавки стояли гладкотёсаные. Ведут молодцы сюда пригожих, а щеглы перекликаются, в медунице пчёлы гудят. Пустельги падают в кипрей - кузнечиков цапают. И уж как раздольно в полях поодаль от лесочка! Над Сыртовскими холмами синева сгущена - кажись, будто грозовая туча. Это к богатому медосбору.
Народ следует чин чином, у мужиков волосы квасом смочены. Дело-то важное - выпимши никого нет. Бабы этак в полутени, чтобы жар не больно донимал, но, однако ж, чтобы всё было в аккурат наглядно, расстилают самаркандские покрывала. Малиновые, зелёными полумесяцами расшиты, золотыми павлинами. На лавки, на первые места, стариков садят самых старых.
Бородёнки седые, на головах волосишки - пух; губами жуют, а глазки ласковые - чисто дети!
А в лесочке приготовлен высокий плетень; с листвой прутья-то - ещё не пожухла. За плетнём девушек одевают для дела. Кто этим не занят, веночки плетут. Парни с ушатами за ключевой водой спешат. Какому сердцу не томно?..
Ну, гляди - пошли девоньки. Уж как оно всё строго соблюдено! У каждой на тело голое, душистой травой обмахнутое, надета белая рубашечка - оторочена голубыми кружевцами. Рубашечка ровно на девичью ладошку спускается ниже пупка. Эдак деликатно-то! Причёски убраны лентами, на шее - бусы, на пальцах - перстеньки. Ступают девицы шажком плавным, но сильным - этаким перекосистым, - чтобы балабончики подскакивали! чтоб было видать, как загуляют в работе, в патоке и в поте. Любуйся всласть!
Прошлись, приятные, - ложатся на покрывала ничком, занята мысля толчком. Рубашечки беленьки, кружевца голубые - до поясницы. Подружки подносят балабончики сладкие, сдобные - и девушкам на их балабончики кладут. Трепещут игрунчики-кругляши, меж них, палочка, попляши! Девушки легонько ими подрагивают, запевают звонко: "Балабончики медовы, вкусноту отдать готовы?"
А подружки заливисто: "Обязательно! Завлекательно!" Девушки на покрывалах подкидывают резвей. "Балабончики ядрёны, подарите смех да стоны!" - "Обязательно! Завлекательно!" Красавицы в смех звонкий вдарятся - да кидать колобки вовсю: подружки еле поспевают ловить. "Балабончики прыг-прыг, подарите сладкий крик!" - "Обязательно! Завлекательно!"
Тут босого паренька, глаза завязаны, пускают на покрывала. Девицы на четвереньках, козы, собьются в гурт: визжат, балуются, выставляют свои тугие игрунчики. А уж он хвать-хвать, досконально берёт наощупки - вертлявый щупарик. Переберёт всех, переберёт, обхватит гладенькие кругляши, щекой прильнёт к ним: "До Сибири, до морей балабонов нет круглей!"
Скинет повязку с глаз, а тут и весь народ подступит. Глядит, взаправду ли самые круглые провозглашены? Заспорят, конечно. И уж тут вся надежда на стариков. Дряхленькие, бородёнки седые, волосишки на головах - пух. А выручали. На ножках слабеньких покачиваются, а девичьи калачики оглядывают с такой лаской - чисто дети! После и ручками пощупают - старенькие, да честные. И либо дадут согласие пареньку, либо затянут голосками дрожащими: "Сладкие коренья, зелен виноград, укажи, сравненье, покруглее зад!"
Другого парня, на глазах повязка, - на покрывала к девушкам-то. Он усидчив, а уж и люди строги. Чай, каждая заслужила правду для своих сдобненьких. Не удовлетворит этот парень честность стариков - зовут третьего.
Народ квасом освежается, ягоду ест, за дело болеет. После полудня устанут старики - укажут победившие кругляши. И непременно они, самые круглые-то, - у чернобровенькой! У нашей причём - из Поиковки. Этакими смоляными стрелами брови! И до чего идут они к белым балабончикам сахарным! Приклонит она головку к траве, возденет их, и кладут на них веночки, один на один.