Кто-то обнял его за плечо. Павел услышал тихий и непривычно, до странности, ласковый голос. Это был голос человека со шрамом (как оказалось, на крыше остались только они):
- Сколько героев желает великой судьбы. Сколько их было - тех, кто не смог довести до конца свое славное дело. Скажи мне, что главное в жизни?
- Я не знаю, - ответил Крючков.
- Знаешь, только забыл, - поправил Лев Троцкий. - Главное в жизни - это победить. Победить жалкого, ни на что не способного раба в себе. Но для этого нужно противостоять могущественным, беспощадным, уничтожающим силам. И если потребуется, принести себя в жертву. Только тогда ты превращаешься из твари дрожащей в богоподобного властелина судьбы. И тебе не страшна смерть. Ты можешь дрогнуть, сказать, что еще не готов. Можешь сдаться на милость поработителям. Но… Чего люди больше всего боятся? Нового шага. Нового собственного слова. Это война духовная. И если ты дрогнешь… Если раб победит, за всем этим тебя поджидает духовная смерть. Медленное разложение - эскапизм. - Троцкий замолчал, убрал свою руку с плеча Павла, достал и закурил сигарету. Шрам белой нитью подрагивал на его суровом лице.
Павел не знал, что такое "эскапизм", но не стал уточнять. Ему хотелось выяснить другие, волнующие его вещи.
- Послушайте, мне нужна помощь. Вы сказали, что знаете, кто я. Я ничего не помню из своего прошлого. Мы ведь уже где-то встречались?
Лев Троцкий кивнул и ответил:
- Встречались. Только это не имеет значения.
- Почему? - удивился Крючков.
- Потому что прошлое не имеет значения. Наше прошлое - полная горести и унижения черная бездна. А впереди новая светлая жизнь. И встретят ее только те, кто пойдет за мной. И уйдет следом. - И тут человек со шрамом начал рассказывать много, быстро и проникновенно. Он прижимался лбом ко лбу Павла, шептал ему, словно на исповеди. Речь его была искренней, такой, что невозможно было ему не поверить. Потом он оттолкнул Павла и быстро ушел, спустился с крыши, исчез за бетонными стенами.
Павел остался один. Он стоял и слушал отдаленные звуки живущего города, вдыхая холодный чад испарений. Теперь только звезды были его свидетелями.
Когда Крючков вернулся в уютный блиндаж, его поджидал ужин. Соратники деловито распорядились содержимым пакета с провизией, которую принес с собой Павел. Яблоки, сыр, колбаса были аккуратно нарезаны и уложены горочками на деревянной доске. Тут же лежали хлеб, зубчики чеснока и очищенные головки репчатого лука. Пряники с джемом, изюм были по-братски поделены. Для общего угощения был выставлен огромный пакет карамелек.
Влас снял с печи котелок с громко булькающей гороховой кашей, поставил на стол, где уже каждый самостоятельно накладывал себе в миску наваристое и душистое кушанье.
Тепло расслабляло и дарило приятное ощущение покоя. За едой поминутно вспыхивали и затухали несодержательные разговоры.
- Лучше, чем в Куршевеле, - облизав ложку, произнес Андрей Жданов.
Михаил Аскольдович, который был, видимо, сыт, потому не ел гороховой каши, вопросительно посмотрел на Андрея.
- Если намерзнешься, горячего хорошо навернуть, - пояснял Андрей, расплываясь в довольной улыбке.
Разделавшись с кашей, соратники наполнили жестяные кружки крепким, заваренным по-походному, в котелке, чаем. Общее умиротворение в этот счастливый момент достигло апогея. Вокруг раздавались только прихлебывания с долгими, жаркими выдохами и хруст разгрызаемых карамельных конфет. Беззубый реликтовый бомж бросал карамельки в кружку и растворял их в кипятке. Вокруг него распространялся волнующий аромат барбарисок. Лев Троцкий оказался на удивление охоч до конфет и за чаем готов был съесть чуть ли не весь пакет.
Отужинав, Андрей Жданов нацепил свой зипун, повесил на шею бинокль и отправился на ночное дежурство. Вскоре нарисовался его напарник - печальный огромного роста мужик. Глаза мужика были пусты, уголки губ опущены вниз. Несмотря на свой относительно молодой возраст, он был абсолютно сед. Великан поставил в углу рядом с дырой подземного хода длинный, с человеческий рост, пулемет и, не раздеваясь, плюхнулся на табурет, принялся есть. Низко склонившись над миской, мужчина жадно захватывал ложкой остывший горох. Не разжевывая, он проглатывал кашу и через минуту опустошил миску, вытер ее мякишем хлеба до блеска. Потом переставил табурет к печке, сел на него, повернувшись спиной ко всем. Великан широко расставил торчащие из-под шинели обутые в валенки ноги, протянул озябшие руки к жару, затрубил носом и забормотал что-то нечленораздельное. К великану приблизился крадучись карлик, похлопал по плечу. Они о чем-то доверительно заговорили. Влас Жебрунов увлекся разгадкой кроссворда. Михаил Аскольдович и Анастас Галустян затеяли партию в шахматы. Реликтовый бомж задремал на кушетке. Если не брать в расчет отсутствие хозяйки, отдых подпольщиков походил на вечер в тесном кругу семьи.
Лев Троцкий предложил Павлу осмотреть подземные коммуникации.
- Я покажу тебе, как мы живем, - сказал он. - Пойдем.
В смежном помещении за стеной находилось спальное отделение. Туда выходил покатый, покрытый асбестом бок трубы теплоцентрали. К потолку на крюках были подвешены полосатые гамаки.
Из спальни небольшой переход приводил в туалетную комнату - помещение с щелью между железобетонными плитами. Куда вела щель, было неясно. Возможно, под перекрытием пряталась бездонная пропасть. Периодически из щели доносилось тихое грохотание. Иногда потоки восходящего теплого воздуха вздымали и выкидывали то, что валилось в прореху между железобетонными плитами.
Павел заметил в стене узкого тоннеля массивную, обитую стальными листами, дверь.
- Что там? - спросил он у Троцкого.
- Совещательный кабинет.
- Мы его тоже посмотрим?
- Позже как-нибудь, - ответил Троцкий. - На самом деле там ничего интересного нет.
Троцкий увлек Павла на верхний уровень и показал занесенную снегом кладовую, где в клетках хранились продукты. В теплом отделении кладовой стояли мешки с картофелем, банки с крупами, закатки с огурцами, грибами и разнообразным вареньем. Все это было упрятано за мелкоячеистой металлической сеткой, спасавшей провизию от крыс и мышей.
После отбоя соратники (те, кто не был в дозоре) умылись, почистили зубы и заняли гамаки. Карлик на цыпочках подошел к стреляной гильзе, которая стояла на полке стены, и накрыл мокрой тряпкой горящий фитиль. Теперь спальню освещал только слабенький огонек от лампадки под самодельным сколоченным из грубых досок киотом. В киоте, Павел знал, прятались изображения революционных вождей, ушедших, по словам часто прибегавшего к ярким метафорам Троцкого, "ввысь".
Мерно покачиваясь в гамаках, мирно спали соратники. Только, пытаясь устроиться поудобней, крутился бывший владелец завода, производившего нанобудильники, Михаил Аскольдович Пень.
Павел бодрствовал. Приятная истома расплывалась по его телу. Ему было тепло и спокойно. Когда он закрывал глаза, перед ним возникало лицо человека со шрамом. Он смотрел на Крючкова добрым всепонимающим взором. В ушах Павла звучал его ласковый голос: "Пусть сейчас тяжело. Брат мой, друг мой. Верь мне: впереди ожидает нас новая, яркая жизнь. Мы построим страну, где не останется места страданиям. Лучшее ждет впереди. Спи. Спи".
Карлик подходил к белому обнаженному телу Крючкова, лежащему под ослепительно ярким прожектором на мраморном белом столе. Тело героя было огромным, его ноги уходили за пределы стола и рельсами через окно уползали в соседнюю комнату.
- Мы вставим рубины в глазницы, - тихо скрежетал карлик, - набьем твое чрево соломой, льняными очесами и благоуханными травами. Спи. Спи.
Глава XVIII
Подпольщики
Павел провел у подпольщиков трое суток. Все это время он был под наблюдением "старших товарищей", которыми представлялись Лев Троцкий и Бафомет. Если же те были заняты или отсутствовали, за Павлом приглядывал Карл.
Лев Троцкий вызывал у Крючкова чувство симпатии и любопытства. Улыбался разведчик не часто, но приветливостью, доверительностью и неподдельной душевной ясностью располагал к себе. Еще Павла пленяли его рассказы. Троцкий распространялся о засекреченных видах оружия, методах организации диверсий, типах и технике обустройства схоронов и засекреченных наблюдательных пунктов, способах выживания в экстремальных условиях и многих других интересных вещах.
Когда человек со шрамом заводил разговор о предателях горячо любимой им Родины (это случалось нередко), голос его повышался, речь становилась эмоциональной, полной волнующих оборотов и ярких метафор. В такие моменты Лев Троцкий рубил яростно воздух ладонью и обличал и грозил. В словах человека со шрамом чувствовалась личная боль, которая передавалась Крючкову, и он всецело был солидарен с ним. Наш герой внимал ему завороженно и не мог возразить. Троцкий вещал: