– Петя, скажи, о чем ты сейчас думал? – спросила она, удерживая себя от желания взять его за руку.
– Знаешь, я неожиданно вспомнил, как увидел тебя в первый раз…
– Как странно, я тоже об этом сейчас подумала, – призналась она, и в ее голосе ему послышалось что-то чужое, даже отстраняющее.
Появилась Анна Михайловна, совершенно преобразившаяся, в темном строгом платье с глухим высоким воротом, причесанная, с сережками в ушах и старинной камеей, извлекаемой на свет только в самых торжественных случаях. Анна Михайловна даже слегка подкрасила губы, напудрилась и помолодела. Маленькая, взволнованная, торжественная, она села на свое место, придвинула к себе чашки и стала разливать чай. Петя молча взял чашку; Оля, чему-то своему улыбаясь, тоже задумалась, и за столом установилась тишина; Анна Михайловна помедлила, пытаясь овладеть положением, зорко взглянула на племянницу, затем на гостя (не поссорились ли здесь во время ее отсутствия?) и сказала:
– Прошу, вот варенье… малиновое, свежее, мне подруга привезла с дачи… Вы любите, Петя, малиновое варенье? Ведь мне можно так вас называть?
– Конечно! – обрадовался он, и в душе у него опять шевельнулось теплое чувство к чуткой маленькой женщине, смотревшей на него с таким доверием и грустью.
– Я на вас, Петя, еще не видя вас и ничего о вас не зная, ужасно рассердилась, – продолжала Анна Михайловна. – Я понимаю, как это несправедливо, но и вы должны меня понять… Откуда-то появляется разбойник, молодец – косая сажень в плечах и грабит посреди белого дня! Забирает единственное, самое дорогое! Каково? Я понимаю, молодость эгоистична, так уж устроена жизнь… Однако что же я? – встрепенулась Анна Михайловна. – Вот вам пример, старость тоже не хочет смириться, хотя ей ничего другого и не остается… вот, вот… вот…
Искренне огорчившись за неумение сдержать себя, Анна Михайловна совсем по-детски расстроилась, стала оправдываться, и Петя, выручая ее, попросил еще чаю, затем сказал:
– Мне кажется, Анна Михайловна, мы с вами станем друзьями… вот увидите!
– Дай Бог, дай Бог! – еще больше оживилась хозяйка и, совсем уже растрогавшись и не желая себя сдерживать, подхватилась, обошла стол и чмокнула Петю в затылок. – Дай Бог! – повторила она, возвращаясь на свое место. – Вы, Петя, должны знать, Ольга – вся моя жизнь, больше у меня ничего нет и не будет… Так уж получилось…
– Анна Михайловна…
– Погодите, Петя, погодите, – остановила Анна Михайловна, – я просто объясняю. Ольга выросла у меня… Ее отец, мой единственный брат, и мать Ольги ушли из жизни почти в один год… правда, брата так уж отделала война, живого места не было… Вот она у меня и осталась на руках, а было ей чуть больше годика… Из соски кормила.
– Тетя, ну зачем? – попыталась остановить ее Оля. – Опять расстроишься, поднимется давление, состряпаешь себе неотложку, бессонную ночь…
– Я своего брата обожала, красавец, не в пример мне, высокий, сердце золотое… Инженер-строитель, на войне саперами командовал… Знайте, Петя, если вы Ольгу обидите, вам не будет прощенья! Сироту грех обидеть…
– Тетя!
– Ну, молчу, молчу, – как-то испуганно и покорно кивнула Анна Михайловна, чувствуя подступавшую усталость. – Простите… Ну, день такой особенный, вот и понесло, понесло…
– За что же прощать, – рассудительно сказал Петя, чувствуя себя необычайно хорошо и уютно. – Мне тоже вам надо много важного рассказать… Это ведь так естественно, у меня вот тоже что-то голова кружится, – показывая, как это происходит, смешно зажмурившись, он повел головою сначала в одну сторону, затем в другую; в ответ на откровенность ему тоже хотелось сказать сейчас о себе самое главное, сказать все – и тайное, и неприятное; он знал, что именно сейчас, именно здесь правильно поймут и простят; ясный и в то же время как бы предостерегающий, останавливающий взгляд Анны Михайловны заставил его замолчать. К тому же и Оля, вскочив и обхватив его сзади за плечи, не давала ему подняться и, смеясь, тепло дышала в голову.
– Нет, что же это такое? – спрашивала она с обидой. – Прямо какой-то вечер воспоминаний! Вы оба, дорогие, мои, просто удивительные зануды!
– Ольга! – строго сказала Анна Михайловна, намереваясь рассердиться; у нее ничего не вышло, и она тоже тихо и грустно засмеялась.
* * *
День на день не приходится; каждую свободную минуту Петя теперь стремился проводить с Олей, у нее в доме; Анна Михайловна совершенно расположилась к нему и принимала как родного, и его стало невозможно застать дома у себя; однажды, когда Оля на неделю уехала, он перед самым вечером заскочил на минутку к себе на квартиру и, открыв дверь и увидев перед собой мать с тяжелыми сумками в руках тоже только что вошедшую, даже не смог скрыть своего недовольства.
– Здравствуй, – сказала Аленка, сунув ему по пути сумки. – Неделю к тебе названиваю, уже беспокоиться начала. Тебя или дома нет, или ты не берешь трубку… Ну как ты? Хотела тебя поздравить, читала твою последнюю статью в "Вестнике"… Свежо пишешь… Есть мысли интересные. Молодец!
– Так ведь стараюсь, мать, – кивнул Петя, пристраивав сумку рядом с зеркалом.
– Ну-ка, не ленись, в холодильник на кухню неси, – сказала Аленка. – Я всего на минутку, здесь продукты, ты же, несомненно, голоден..
– Ну почему непременно голоден? – спросил он, однако понес сумку на кухню. Аленка, бросив легкий светлый плащ у зеркала на стул, прошла за ним. Открыв сумку, Петя заглянул в нее и присвистнул. Поверх множества свертков и пакетов красовались две бутылки виноградного сока; взяв одну, Петя тщательно изучил этикетку.
– Ого, кажется, у нас большой разговор наклевывается? – насмешливо присвистнул он. – Могла бы по этому случаю что-нибудь и посущественней прихватить…
– Как же, только об этом и думала… поставь лучше чаю, – попросила Аленка, – я ореховый шербет в Елисеевском купила. Можно – и соку… только разбавить… Да, сын, хотела с тобой посоветоваться, поговорить спокойно… Я улетаю на конгресс, в Париж…
– Можно и поговорить, – вполне резонно заметил Петя, сдвигая широкие темные брови. – Ты не забудь, передай привет сестренке, не забудешь?
Аленка кивнула и села на небольшой жесткий диванчик возле холодильника; открыв бутылку, Петя достал фужеры, налил.
– Знаешь, Петя, я много думала, прежде чем прийти к тебе, ты уже давно взрослый, самый мой близкий человек на свете…
– Мать, слушай, а можно не так торжественно? Без таких долгих предисловий, прямо к делу?
– А можно спокойней, без хамства?
Взяв сок, она отхлебнула; Петя присел к столу в ожидании; мать никогда раньше не страдала нерешительностью, что же случилось, в конце концов?
– Мы с Константином Кузьмичом знаем и уважаем друг друга давно, он одинок, я теперь совершенно одинока. Ты и Ксения стали чужими, далекими, впереди старость – угасание, одиночество… Что с тобой, Петя? – быстро спросила она, делая к нему невольное движение.
– Со мной ничего, – отрезал он, с отцовскими в безрассудном гневе глазами; потемневшие зрачки у него еще больше сузились, брови были напряженно изломаны. – Со мной ничего, – раздельно, уже спокойно повторил он. Твоя личная жизнь меня не касается, так же, как и моя тебя… Какая разница – кто! Пусть будет Шалентьев… И потом, зачем ты затеяла этот разговор? В конце концов, повторяю, это твое личное дело…
– Петя, я устала, устала от жизни, устала быть одна… А Шалентьев… С ним интересно, он талантливый человек, крупная, сильная личность…
– Ну как же иначе? Как мы обойдемся без крупной личности, без министерского пайка?
– Не хами, ты как будто на рожон лезешь, ищешь ссоры! Не буду я ссориться с тобой. Ближе тебя у меня никого нет, не надо, Петя, – устало попросила Аленка. – У нас хватает с кем воевать. Я решилась переехать к Шалентьеву, естественно, он хочет остаться у себя. Тебе же я советую перестать метаться, твое законное место под старой отцовской крышей… Потеряешь квартиру, потеряешь прописку. Петя, подумай, это ведь очень серьезно. Надоест же тебе когда-нибудь мотаться, захочется в Москву. Ксении с ее мужем хватит и половины, да они себе строят кооперативную, вот что я хотела тебе посоветовать, – тихо сказала Аленка. – Никак не остепенишься, Ксения – за границей, совсем чужая. Денис растет без родителей, в зежских лесах.. Как в какой-то злой сказке.
– Ладно, мать, – примирительно протянул Петя. – Не бери себе в голову. Я подумаю…
– О Денисе надо подумать. Его место тоже здесь. Дед не успел его усыновить…
– Я как только прочно закреплюсь, заберу Дениса, усыновлю его, мы с ним поладим, – сказал Петя.
– Ты сначала сам встань на ноги, устрой свою жизнь, найди себя! У тебя свои дети будут, еще натешишься… Странное из вас поколение вышло – я так и не могу понять, чего вы недополучили?
– Знаешь, мать, возраст здесь ни при чем. Биологический возраст – всего лишь запас энергии, вот ее расход – функция социальная, суть именно в этом. А недополучили мы многое! – сумрачно усмехнулся он, опять став разительно похожим на отца. – Мы недополучили от вас чувство страха, умение думать одно, а говорить другое, называть черное белым и наоборот! Вы ведь боитесь до конца, до точных определений додумать, что же в самом деле произошло со времена Сталина, остановились на полпути и национальную трагедию подменили на шоу с переодолением… А ведь и нужно-то решить один коренной вопрос: признать, что эксперимент не удался… и поискать иного решения.
– Петя! Не смей! Как же можно обо всем так, с размаха, без души, без сердца, не безродный же ты…