Вот тогда-то его и перекосило, и с ним случилось что-то сложное, то ли латинское, то ли латиноамериканское, и списался он тогда по совершенно другой статье. Словом, человек был надежный.
"Надежный" отправился на плавзавод добывать цинк. В этот цинк нужно было одеть гроб, который вместе с несвоевременно усопшим Ивановым именовался бы "ценный груз двести".
Завод насчет цинка был в курсе, но на заводе его повернули: лимит по цинку был израсходован, а будущий цинк должны были подвезти в течение месяца.
- Вам же звонили! - вяло, как последний спартанец, отбивался "надежный".
- Времена прошли, - сказали ему на заводе.
- Куда ж его сейчас девать? - не унимался "надежный", потому что с самого детства привык никому и никогда не сдаваться.
- А где он у вас до сих пор лежал? - спросили увядшими голосами заводские лупоглазые хитрецы.
- Дома, - не понимал "надежный".
- Вот пусть там и полежит, ничего страшного, сейчас уже холодно. Только окна, конечно, нужно будет открыть, - тут же приступили заводчане ко второму этапу сбережения усопшего, - а из батарей воду слить, и батареи заглушить. В этом поможем. На батареях у нас какое сечение? ДУ-20? Ну вот…
- Что "вот", - не понимал "надежно списанный", - в чем поможете?
- В этом, - удивились его сообразительности заводчане, - батареи заглушим, сварщика дадим.
- Ну нет. Так дело не пойдет, - начал было "списанный".
- Ну, мы тогда не знаем, - сразу закончили с ним заводчане и в ту же минуту про него забыли.
С тем, что "они не знают", списанный капитан тут же решил отправиться к начальству. По дороге он долго рубил воздух и говорил всякие выражения.
- А-а-а, чтоб они подохли! - пожелал он им в заключение.
Капитан впервые столкнулся с цинковой проблемой, и через десять минут ходьбы он окончательно решил идти к начальству, у которого, он был в этом совершенно уверен и неоднократно убежден, череп толще, а нижняя челюсть увесистей.
- А я-то думал, что его давно похоронили, - оторвалось от бумаг начальство с черепом, за заботами успевшее забыть, что у него когда-то кто-то умер. - Деньги вам собранные отдали? Ну вот! Что же вы?
- А что вы сделали, чтоб этот цинк был? Почему не добились? Почему не настояли? - спрашивало начальство по нарастающей. - Расписываетесь тут, стоите, в собственном бессилии!
- Нужно добиваться! - заорало наконец начальство. - А не демонстрировать здесь свои неспособности и беспомощность полнейшую! Рыть нужно! Рыть! Доросли тут до капитан-лейтенанта! Бог ты мой, какая тупость, какая тупость! Цинк ему ищи! Рот раскрой, положи - он закроет и проглотит. Так, что ли? Я! Здесь! Поставлен! Не для цинка!!! Понимаешь? Не для цинка!.. Идите. И не прикрывайте мелкой суетливостью своего безделья! Цинк чтоб был! Доложите! Все!!!
Витамины на флот поступают в жестяных банках, а надо бы в ведрах, а может, и в бочках…
Капитан пошел от начальства. По дороге он все время говорил три слова, из которых только одно было очень похоже на слово "провались".
Пропадал он двое суток, потом появился мятый, виноватый и принялся с жаром отрабатывать.
А медики тем временем тихой сапой по своим каналам справились насчет цинка, узнали, когда он будет, сказали: "Ладно, мы подождем", - и сразу же договорились насчет деревянного.
- Деревянный? - ухватились на заводе. - А цинковый уже не надо?
- Надо, - сказали наши всегда спокойные медики, - и цинковый, и деревянный. Он у нас пока в морге полежит.
И положили. Когда же наконец появился цинк и из него сделали то, что хотели, впихнуть в него бережно сохраненного Иванова не удалось - чуточку не влез; ни в цинковый, ни в деревянный.
- Он что у вас там, вырос, что ли? - злобно ворчали заводчане, уминая Иванова, который если где и влезал в одном месте, то тут же вылезал в другом. Не хватало всех размеров сантиметров по двадцать.
- А кто снимал мерку? - спросил начальник завода, когда эта неувязочка всем порядком поднадоела.
Оказалось, что мерку снимал матрос, который уже уволился в запас. Начальник завода очень изобретательно облегчил душу и сказал:
- Чтоб в следующий раз снимал офицер, - подумал и добавил: - капитан-лейтенант. А сейчас чтоб влез! Влез! Хоть всем заводом пихайте. Вы у меня пострадаете… за Отечество. Я вам сделаю соответствующее лицо…
После этого заводчане поделили силы: одни с чувством передали Иванову, чтоб он влез, и начали его запихивать с завидным вдохновением, другие принялись обхаживать медиков - ходили как очарованные и заглядывали им в глаза. Минут через пять они решили, что хватит облизывать, и приступили:
- А может, мы отпилим где-нибудь там у него кусочек, а? Маленький такой, а? - голос их непрерывно зацветал мольбой. - Незаметненький такой, как вы считаете? Мы потом сами похороним. А может, у вас есть что-нибудь такое? Может, можно будет его полить чем-нибудь, растворить там чуть-чуть, а? Ему же все равно, как вы считаете?
- Не знаем, - сказали медики, покачали головами и уехали, оставив на заводе Иванова до вечера. Вечером он должен был быть отправлен. И билеты были, - в общем, тоска.
- Делай что хочешь, - сказал начальник завода начальнику цеха, - режь, ешь, но чтоб влез! Влез! Хочешь, сам ложись впереди и раздвигай! Хочешь - не ложись! Хочешь - мы тебя вместо него похороним. В общем, как хочешь!
Начальник цеха хотел, он очень хотел; он до того обессилел оттого, что хотел, что был готов сам лечь и раздвигать.
Но вдруг все обошлось. На флоте в конце концов все обходится, все получается, делается само собой, не надо только суетиться…
В конце концов вышли пять решительных жлобов и под массу бодрых выражений в три минуты запихали атомника Иванова в дерево и в цинк, как тесто в банку. Попрыгали сверху и умяли. Заткнули аккуратно гвоздиком те места, которые повылезли, и запаяли. Делов-то.
А в это время в нашем тылу добывалась машина. Списанный капитан метался одинокий и слепой от горя Он уже выяснил, что в эту минуту из восьмидесяти двух машин - тридцать два "газика", а остальные после целины не на ходу, а на ходу один самосвал, да и тот - мусорный.
Заболевший от такой невезухи капитан был готов везти запаянного в цинк Иванова на мусорном самосвале.
- Да вы что? - сказали в тылу и не дали самосвал.
И все-таки он его довез, на попутках, щедро посыпая дорогу пол-литрами. На вокзал приехали за двадцать минут до отхода поезда.
- Куда?! - рявкнула проводница и загородила проход.
- У нас разрешение есть, - задуревшим с дороги голосом прошептал капитан; он всю дорогу в минус двадцать ехал сверху.
- Назад! - не унималась проводница. - Я тебе дам "разрешение", а людей я куда дену?!
Она вытолкнула капитана вместе с ящиком назад. Капитан, совершенно обессиленный белым безмолвием, вытащил собранные на Иванова деньги и, стыдно сказать, угостил проводницу четвертным.
- Ну ладно - сжалилась она, - волоките, сейчас покажу куда.
Гроб заволокли, куда показала. Не успели тронуться с места, как появился бригадир.
- Где тут эти похоронщики? - бригадир смотрел так, будто заранее знал, кто где нагадил.
- Ты, что ли? - ткнул он пальцем в капитана, и у капитана сразу же забился пульс. - Да? Документы давай.
Капитану нельзя было волноваться. Пальцы его наконец достали документы.
- Ну, так и знал, - вздохнул бригадир, - неправильно. На следующей слазь. Не забудь его прихватить. Проверю. Знаю я вас, был уже один такой прохвост, намаялись.
Достался еще один четвертной. Все-таки есть хорошие люди, есть, сейчас он на тебя наорал, набрызгал, а сейчас он уже хороший человек, и ты его полюбил, испив до дна радость прощения.
- Ты когда в следующий раз повезешь кого-нибудь, ты обязательно все правильно оформи, - обхватил капитана за плечи бригадир, - да и смотри, он у нас, сам понимаешь, где едет, у нас иногда "Жигули" раздевают, не то что твоего родственника, цинк - это вещь, придешь его снимать - а цинка нет, и давно уже один покойник голый едет. Было такое, бесплатно дарю, - бригадир хохотнул.
Капитан выбегал на каждой станции.
И началась дорога. Многим мы ей обязаны, дороге. Ты едешь, и едут мимо тебя мясо, масло, "а как у вас", дети, тещи, подарки, какие-то праздники, каникулы. О чем только люди не говорят, чем только они не живут, а ты как с другой планеты, будто и не жил никогда.
Через двое суток ему стало казаться, что он давно уже живет в вагоне, что он родился здесь, среди плача детского, мято лежащих тел, бесконечных закусываний, чая и торчащих в проходе ног. Он отдался безразличию и теперь почти все время сидел у окна смотрящим вперед. А навстречу ему неслась Россия… Россия - огромная страна…
Капитану предстояла пересадка. Не будем ее описывать, а то все увеличится втрое. Скажем только громко: "Хорошо!" Хорошо, что люди пьют. А может, и не люди, а отдельные граждане, но все равно - хорошо. Сколько бы дел не было сделано вот так, с лету, в один присест, если б они не пили, и наш капитан никогда бы не попал вовремя с оцинкованным Ивановым с вокзала на вокзал. Пускай они пьют. А если б они не пили, то стоило бы, наверное для пользы дела, ее им привить - привычку пить. Наверное, стоило бы.
А вот и станция Малые Махаловки, похожая на тысячи наших пустынных беленьких станций. Не прошло и пяти суток.
Поезд встречали двое - тетка и бородач. Капитан каким-то внутренним чутьем почувствовал тетку Марию и конец своего путешествия и наполнился в который раз за дорогу счастьем, подпрыгивающим ликованием.
- Вот! - через каких-нибудь пять минут воскликнул капитан и, израсходовав на улыбку весь имеемый сахар, указал на гроб. - Сам!