Глава 2
Четвёртую жительницу комнаты звали Зина Ипатьева. Была она…
Не хотелось бы прямо так писать, однако - не выкинешь слов из песни.
Вот и приходится писать именно так, как оно было.
За всем множеством информации, которое было написано на лице у Зинки, прочитывалась чёткая, мучительная, выжженная как бы по живому надпись: "Я завидую".
Были они с Наташкой Поливиной из одного города, из одного дома, и из одного класса. Учились в школе они вместе, и вместе поехали в мединститут поступать. И, представьте себе, поступили, вместе поступили, с первой попытки.
Теперь вот и жили вместе. Только надо было бы поискать столь разных людей.
Ипатьева - худенькая была, невысокая. Лицо… как бы это сказать получше… Если бы не поджатые губы, не постоянно обиженное выражение - совершенно нормальное было бы лицо, даже симпатичное.
Волосы темно-русые, длинные. То уложенные в затейливую причёску, то собранные в хвост.
Хвост длинный, а если ещё Зинка завьёт его, то очень красиво всё это у неё получается - не у каждой такие длинные да густые волосы.
И вообще, всё было бы хорошо у Зины Ипатьевой, если бы не было рядом Наташки Поливиной.
Всё у Зинки было хуже, чем у Наташки! Всё, всё, всё! Всё…
Бедная Зинка! И отца у неё - не было, и мама у неё была - скромная учительница начальных классов. И рост был - ниже, чем у Наташки, и лицо - не такое красивое, и волосы - не светлые, и глаза - не карие.
И так - всю жизнь! Представляете?
Бедная, бедная Зинка! Зинка - девчонка-то неплохая. Сама по себе. Но рядом с Наташкой…
Наташка, к тому же - лучшая её подруга, наперсница, как раньше это называлось. Никаких нет секретов между ними.
Мало того, что Зинка завидует - Зинка ещё и ревнует! Ревнует Наташку ко всем, даже к девчонкам в комнате! Даже к Насте, которой, в основном, вообще ни до кого дела нет!
Начнёт Настя что-нибудь про свою хирургию рассказывать. Наташка слушает, бывало, пытаясь ситуацию оценить, с точки зрения будущего врача. Или просто так слушает. Настя умеет рассказывать интересно. Хочешь- не хочешь, а слушать начнёшь.
Бывало, и увлекутся, и хохочут, или спорить начинают - а Зинка тут как тут: что это Наташка слушает без неё? Не претендует ли Настя на место лучшей Наташкиной подруги?
А если заподозрит Зинка что-нибудь - обижается сразу! Наташка идёт к ней, обнимает, потом мирятся они…
Не всегда всё так на виду, не всегда всё так просто - нет, не детский тут сад, а всё-таки мединститут. Это так - как бы в принципе. Реакция у Зинки такая.
Учится Зинка хорошо. Учит, учит. Не на красный диплом, но хорошо учится. Пожалуй, в комнате она учится лучше всех.
Ну, а Раиска Никитенко, пятая, так сказать, вплелась в коллектив почти сразу, как только поселилась. Наверное, потому, что была она совершенно не похожей на всех остальных, и ни на чьё место под солнцем не претендовала.
А на лбу, вернее, на лице её - написано было: "Замужество, семья, дети, дом. Возможно - физиотерапия, возможно - курортология, диетология, а на крайний случай - врач-лаборант".
Раиска - родом из-под Одессы. Высокая - повыше, чем Поливина, тонкая талия и широкие, "домовитые" бёдра.
Вот уж - рожать- не перерожать… И томные, большие-пребольшие зелёные глаза. Вот она и Раиска, вся налицо.
Как засмеётся - как будто серебряные колокольчики зазвенят. А как борща сварит - за уши от тарелки не оттянешь.
Даже Настя - в Раискино дежурство по кухне - норовит пораньше домой прийти. А в своё дежурство - ничего, кроме магазинных пельменей, или варёной картошки - ничего другого придумать не может.
Ну, разве что подвиг совершить - пожарить эту самую картошку, а не сварить.
Глава 3
Наташка Поливина с мужем встречались по выходным. Серега в общежитие приезжал, или Наташка ездила куда-то. Куда - это знала только Ипатьева, как лучшая подруга.
Серёжку девчонки в комнате любили. А Ипатьева знала Серёжку ещё со школьных лет.
Долго добивался Серёжка Наташкиной любви. Заприметил её ещё в школе, класса с девятого. А в Ленинграде - нашёл, и начал ухаживать.
Красиво ухаживал, как в романе. Без цветов в общежитие не приезжал. Частенько - и с тортом приезжал, или с конфетами.
И вся комната чинно усаживалась за чай. А Наташка делала красивую причёску, подкрашивалась, и выглядела королевой.
Наташка выходить за Серёжку сначала не хотела, и долго-долго держала его при себе на положении "друга". Потом сдалась.
Фотокарточка Серёжки висела у Поливиной над тумбочкой. А так как тумбочка занимала центральное место в комнате, получалось, что лицо Серёжки смотрело на всех жительниц комнаты поровну.
Так и называлась эта фотка - "муж нашей комнаты".
Если для всех "муж нашей комнаты" было просто шуткой, то для Ипатьевой - глубокой, кровоточащей и незаживающей раной.
Тут даже и не надо особой догадливости проявлять. Конечно, Ипатьева была давно, мучительно и безнадёжно влюблена в Серёжку.
Надо честно сказать, что Наташка Поливина пыталась исправить положение. Несколько раз ездили они вместе с Зинкой на танцы, в Серёжкино училище.
Жениха для Зинки ездили искать. Искали-искали, да не нашли. Ни один из курсантов не понравился Зинке.
Да и она не особенно… Не понравилась Зинка - никому. Никто не бросился свидания Зинке назначать.
Потанцует Зинка пару раз с Серёжкины-ми приятелями, по Серёжкиной же просьбе, да простоит в углу танцевального зала - бука-букой. И так - каждый раз.
Потом уже, после свадьбы, Наташке неинтересны стали эти танцы, но всё равно - съездили ещё пару раз. С тем же результатом.
А ночами, после этих походов, рыдала, рыдала на своей постели в углу комнаты бедная худенькая Ипатьева. Рыдала о своей несчастной судьбе, о своей безнадёжной и несчастной любви к чужому мужу.
И не видела выхода из своего тяжёлого положения, и кусала подушку, и вставала с утра с опухшими глазами.
И каждый день, снова и снова, они шли на занятия - Ипатьева вместе с Поливиной. Шли по тёмному общежитскому коридору, а потом спускались по ступенькам широкой общежитской лестницы.
Они выходили из дверей общежития и шли по знакомым ленинградским улочкам, потом тряслись в задумчивом ленинградском трамвае, или ехали в светлом, похожем на чистый и прозрачный дом, ленинградском троллейбусе.
Они спускались в глубокое, как недра души, ленинградское метро, без страха сбегая по длинному эскалатору.
Потом ступали они в одни и те же аудитории, в одни и те же больничные палаты. Ведь и учились Поливина и Ипатьева в одной группе.
Глава 4
Весной, в конце четвёртого курса, в жизни Насти произошло важное событие. Прямо в день её рождения.
Хотя девчонки и обзывали Настю по-всякому, но упрямая Настя направилась на очередное дежурство именно в день своего рождения!
- Нет, ну как я у Юрия Юрьевича дежурство пропущу? - сказала она девчонкам. - Тем более что праздновать всё равно будем в субботу.
Натянула свою огромную чёрную кофту, и пошла.
И Настя была вознаграждена за верность. Юрий Юрьевич Розанов преподнёс ей подарок, о котором можно было только мечтать.
Поступил аппендицит, вернее, худенькая девушка с воспалённым аппендиксом. Настя готовилась ассистировать на операции, как всегда. Со вторым хирургом, с Толей.
И тут Юрий Юрьевич в операционную спустился, и Толю отпустил:
- Отдохни, - и смотрит на Настю, да так хитро!
А потом и говорит:
- Неправильно встаёшь! - и показал ей на место хирурга, а не на место ассистента.
Сердце Насти чуть из груди не выпрыгнуло: "Дождалась! Доверили!!"
И Настя впервые в жизни встала на место хирурга.
- Так, рассказывай. Всё что делаешь, рассказывай, - голос Юрия Юрьевича звучал спокойно, и Настя тоже стала успокаиваться.
Она взяла палочку с йодом и наметила место будущего разреза.
- Намечаю, - сказала она.
- Так.
Настя взяла шприц, набрала новокаин. Руки чуть-чуть подрагивали.
- "Лимонную корочку" делаю… вглубь продвигаюсь…
- Новокаина не жалей. Теперь скальпель бери.
Сколько раз Настя видела всё это! Но самой сделать разрез… Дыхание остановилось, и скальпель никак, никак не шёл…
- Ещё раз. Одним движением… Получилось.
- Сосуды зажимаю.
- Зажимай, зажимай, а я тебе повяжу, - и Юрий Юрьевич стал перевязывать мелкие сосуды, выполняя работу ассистента.
- Фасции… Мышцы… Брюшина…
- Новокаина добавь.
Операция шла своим чередом. Настя не сразу нашла отросток, а примерно с третьей попытки. Но нашла. Отросток был отёчным и красным.
- Флегмонозно изменён, - сказала Настя.
- Согласен.
Насте казалось, что она стоит возле стола невозможно долго. Она вся взмокла. И когда увидела воспалённый отросток перед собой, со страхом поняла, что не знает, что делать дальше.
- Зажимай! Перевязывай. Перевязывай! Всё, вспомнила.
- Перевязываю…
- Пониже. Дай-ка, я проверю, - и Юрий Юрьевич прошёлся ещё раз. - Продолжай.
- Кисет.
Настя довольно удачно наложила на кишку кисетный шов.
- Хорошо, - сказал Юрий Юрьевич.
- Хорошо, заканчивай.
Дальше уже всё было несложно. Заканчивать операцию Насте доверяли и раньше.
- Ну, молодец. Ну, с боевым крещением тебя. - сказал Юрий Юрьевич, сбрасывая грязный халат, когда операция была уже закончена.
Спасибо, Юрий Юрьевич… - только и могла произнести Настя.
Она, пожалуй, не могла бы объяснить, что она чувствовала, даже самой себе.
Радость? Гордость? Сожаление? Страх?