- Посоветуемся, взвесим, обсудим, да? Это ведь для него, для страха моего, питание. Это он сейчас ликует, это он улыбается, твою поддержку почуяв. Ему поддержку, а не мне, вот ведь в чем тут дело. Странно получается, мам, я человеком хочу стать, Маше опорой… Ну и тебе, само собой. А ты подождать уговариваешь. Потом, мол, Егор, после дождичка в четверг. Жизнь нужно делать, а не ждать, пока она из тебя что-то там сама сделает. Делать, мама, так отец меня учил. И мое решение окончательное. Завтра заберу из школы документы - и в училище. Помнишь четвертый пункт боевого приказа? "Я решил", вот как он звучит. Так я - решил.
И вышел из комнаты. А Люба тихо и беспомощно заплакала.
На следующий день она собирала сына в танковое училище. Аккуратно складывала пожитки в небольшой чемоданчик: трусы и майки, которые в те времена назывались "соколками", теплое белье и свитер, носки и портянки. Она прекрасно понимала, что такое служить в армии, знала, что всем этим вещам суждено так и остаться в чемодане, который сунут в номерную ячейку вещевого склада, но только так она могла проявить заботу о сыне. И еще Люба ясно представляла себе, что Егор добьется своего, как добился ее письменного согласия на уход из школы, получит все причитающиеся ему документы и характеристики, и завтра - ну, в крайнем случае, послезавтра - она проводит его во взрослую жизнь.
Ее очень беспокоила эта завтрашняя жизнь сына, поскольку начиналась она стремительно и куда раньше положенного по закону срока. Она жалела Егора, себя и мужа, и глаза ее все время были, что называется, на мокром месте.
В дверь позвонили. Люба несколько удивилась, так как у Егора был собственный ключ, старательно вытерла слезы и вышла в коридор.
Люба открыла входную дверь, и в квартиру проскользнули две знакомые студентки.
- Что случилось? Почему тебя не было в институте?
Они почему-то несколько смутились и замолчали.
- Сына в дорогу собираю. В танковое училище.
- Да он же совсем еще мальчик, - удивилась одна из студенток.
- Что делать, Трофимовы взрослеют быстро, - грустно улыбнулась Люба. - Да и времена нынче такие.
- Говорят, доцент-то наш по собственному желанию уволился! - вдруг радостно объявила вторая.
Они о чем-то возбужденно затараторили, Люба не слушала. Сказала, почему-то вздохнув:
- Поставьте чайник, девочки. Чайку попьем.
И тут где-то далеко ударил станционный колокол…
Дважды ударил станционный колокол.
- Все, - сказал Егор. - Экипажи, по машинам!
Люба и сын стояли на перроне возле готового к отправке пассажирского поезда.
- Пиши, - скрывая вздох, проговорила Люба и даже попыталась улыбнуться.
- "Красная Армия, Алексею Трофимову". Знаю, мама, адрес точный!
Люба крепко обняла его. Потом Егор высвободился, побежал к вагону, крикнув:
- Батю целуй!..
Кондуктор дал свисток, состав медленно тронулся. А Егор вдруг метнулся назад, к матери.
- Держи, мам, - отдал ей ключи от квартиры. - А то еще потеряю где-нибудь в танке!
Торопливо поцеловал ее, догнал уходящий вагон, вскочил на подножку. Заорал с мальчишеским восторгом:
- Дан приказ: ему - на запад, ей - в другую сторону!..
Люба стояла на перроне, махая вслед уже ушедшему поезду. Сквозь колесный перестук донеслось мальчишеское:
- Маше привет!.. Слышь, ма?.. Маше-е!
Добровольный уход опозоренного доцента Фролова Любу совсем не обрадовал. Она прекрасно понимала: как бы коллеги ни относились к преподавателю "Основ" - затронута не просто честь института (это было бы еще полбеды!), поколеблено само доверие к его, а стало быть, и их благонадежности. Теперь напуганный преподавательский коллектив сделает все возможное, дабы избавиться от опасной студентки. При молчаливом согласии тех, кто так и не научился носить белый халат медика, привыкнув к совсем другим мундирам. Она всегда старательно и хорошо училась, но теперь ей предстояло учиться только на "отлично с плюсом". А потому ежедневно до поздней ночи корпела над учебниками и конспектами.
И в ту ночь она упорно занималась в большой комнате своей опустевшей, непривычно тихой квартиры. Вызубрив очередной кусок, прикрывала конспект, повторяя заученное про себя.
Коридор. Бесшумно открылась входная дверь, и в квартиру тихо вошел Алексей. Он был в иностранной шляпе, иностранном плаще и с иностранным чемоданом. Поставил чемодан, не раздеваясь, прокрался к освещенному дверному проему большой комнаты и осторожно заглянул в нее.
Люба, закрыв глаза, бубнила в голос прочитанное, но где-то запнулась и посмотрела в конспект.
- Эй, не подглядывать, - тихо сказал Алексей.
Люба оглянулась на голос, всмотрелась, вскочила.
- Алеша! - бросилась на шею, закричала вдруг, точно не веря собственным глазам. - Ты вернулся?!. Вернулся?!.
- Вернулся, - шептал Алексей, целуя ее. - Вернулся, Любаша, вернулся. А где Егор?.. - он вдруг отстранился, громко и весело закричав: - Егор!.. Сын, спишь, что ли?
- Не надо кричать, дом разбудишь, - Люба грустно улыбнулась сквозь слезы. - Одни мы с тобой, Алеша. Как в Туркестане. И ни Ивана нет, ни комэска…
- Я устала ждать, Алексей. Устала.
Было раннее утро. Люба в халатике откинула занавески окна, открыла форточку.
Алексей еще лежал под одеялом, курил и хмуро слушал жену.
- Я всю жизнь только и делала, что ждала, - продолжала Люба. - Ждала, когда ты воевал с басмачами, ждала, когда гонялся за бандой Павлюка в павлоградских степях. Ждала, когда учился, когда уезжал в командировки, когда валялся в госпиталях. Я все время ждала - и дождалась. Вечером ты приезжаешь, а утром объявляешь: собирайся. Куда собираться, Алексей? Мне надоела мебель с инвентарными номерами, я жить хочу. Нормально жить, просто - жить, как все люди. Наш сын бросил школу, недоучившись, и я не могла его удержать. Его могла удержать только Маша, но девочку загнали в нору, я тебе рассказывала всю ночь о наших ЧП. И я - тоже человек. Я обязана закончить институт, в конце концов. Назло закончить, если угодно. Я в Москву хочу, я там родилась. И я никуда не поеду, Алексей. Никуда, понимаешь?
Алексей рывком поднялся с кровати. Повернувшись спиной к жене, снял пижамную куртку, взял полотенце.
- Я должна, я обязана доказать им…
Люба взглянула на мужа и замолчала, увидев ниже лопатки свежее пулевое ранение. И тихо спросила:
- Когда едем, Алеша?
- Послезавтра, Любаша. Собирайся, - Алексей пошел к дверям, остановился, вдруг усмехнувшись:
- Докажешь в другом месте. В Москве, говорят, аж два медицинских института.
- В Москве?! - ахнула Люба.
Алексей молча улыбнулся и вышел из спальни.
Была ранняя весна, и по улице областного города строем шла рота курсантов танкового училища.
Они громко пели песню, и Егор, шагавший правофланговым во второй шеренге, восторженно пел вместе со всеми.
И родная отвечала:
"Я желаю всей душой,
если смерти, то мгновенной,
если раны - небольшой…"
Расставания
Высоко в небе, нестерпимо солнечном и нестерпимо синем, плыл самолет. Под ним над самой землей громоздились суровые черные тучи.
В самолете было несколько военных пассажиров весьма высокого ранга: комкоры и комдивы, среди которых - Иван Варавва. Все, как один, с орденами на ладных гимнастерках, и все - веселые. Может быть, оттого, что гуляла по рукам бутылка доброго коньяка, может быть, просто потому, что возвращались они из долгой, нудной командировки домой, в семью, в привычную жизнь к привычным делам.
- Негостеприимно Москва встречает, Ваня, - заметил пожилой, увешанный орденами комкор, передавая комдиву Варавве бутылку коньяка. - Глянь, какие тучи внизу.
- Майская гроза, - Иван сделал глоток и передал бутылку соседу. - Прямо по Тютчеву.
- Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром… - продекламировал кто-то из пассажиров. Но замолчал, так как из кабины выглянул штурман:
- Москва не принимает, товарищи. Идем на запасной аэродром.
- Долгая будет посадка, - вздохнул комкор.
Самолет резко накренился, входя в разворот.
Самолет бежал по летному полю маленького аэродрома. Тучи висели над самой землей, но еще не пролились дождем. Было просто темно и душно.
Самолет остановился, и к нему сразу же подъехали черные "эмки". По одной на каждого пассажира.
- Знатно нас сегодня встречают, - с удовольствием отметил комкор. - Каждому - персональный экипаж.
Заглохли моторы.
- Эй, летуны, открывайте дверь! - крикнул кто-то из пассажиров.
После некоторого ожидания дверь открылась, и в салон ловко прошмыгнули четверо. В черных кожаных пальто, с пистолетами в руках.
- Всем сидеть! Сдать оружие! Выходить по одному! - чересчур громко выкрикнул старший.
У трапа выходивших пассажиров ожидали такие же зловещие фигуры в черном. Двое хватали очередного спускавшегося на землю военного, умело обшаривали, отбирали вещи и документы и усаживали на задние сиденья подъезжавших одна за другой черных "эмок". Быстро, ловко и молчаливо.
- Персональная машина, - горько усмехнулся Иван.
- Не разговаривать!..
Варавву тоже запихнули в машину. Сопровождающий оттиснул его на середину, справа уже сидел кто-то, и Варавва оказался зажатым с двух сторон.
Одна за другой отъезжали черные машины от самолета и по глухому шоссе мчались в Москву.
А дождя все не было. Стояла предгрозовая маята.