Вскоре их лизнула волна. Едва она миновала, Диверсанты выскочили из ямы, пока не опомнились уцелевшие копры. Бесшумно наделся свежий колпак. Теперь они очутились внутри, а силовая граница удалилась за горизонт. Диверсанты поспешно встали и зашатались, якобы приходя в чувство. Вокруг раскинулся изуродованный пейзаж. Повсюду валялась мертвая живность – крылатые свиньи, рогатые птицы, гигантские стрекозы, мохнатые ящеры и не пойми кто еще. Зонтичные деревья лежали вповалку, вырванные с корнями. Хватало и бездыханных копров. Однако некоторые вставали с колен и корточек, издавая ликующие трубные звуки. Иные уже направились к эпицентру.
Первый Диверсант украдкой погладил себя по чреву, соединенному с зобом.
– Сейчас прихватит, – пожаловался он во внутренний микрофон. – Уже начинает действовать!
Оболочка не пропускала звук, но копр, шатавшийся в пяти шагах, подозрительно покосился. Диверсанты решили не рисковать и молча заковыляли к отхожему месту. Копры вставали там и тут, стекаясь туда же со всей округи. Кое-кто задерживался, чтобы что-то сожрать с земли. Это немного тревожило Диверсантов, так как питание не предусматривалось ни программой, ни конструкцией.
Первый начал задумчиво мычать и порыкивать в тон окружению. Очевидно, звучала победная песня. Это была мрачная баллада без конца и начала. Второй неуверенно подхватил, боясь нафальшивить и сообщить былине чуждые интонации.
Наконец, впереди замаячило всхолмие. Оно булькало, пузырилось, дымилось и разверзало полости, которые мгновенно затягивались. К нему пристраивались копры, наращивая носитель сознания. Очевидно, многих все-таки напугал взрыв, потому что работа спорилась. Диверсантам тоже сделалось невтерпеж. Инструкция предписывала сначала сбросить груз и только после этого облегчиться, но этим пунктом пришлось пренебречь. Оба синхронно присели, нажали кнопки, открыли шторки. И радостно зарычали теперь уже искренне, слаженно, неотличимо от других. Но это не помогло.
Ближайший копр внезапно повернулся и усердно задвигал носом. Следом всполошились и остальные. Диверсанты схватились за пульты, готовые выполнить главную боевую задачу, но их сбили с ног и окружили. Копр все принюхивался. Затем разинул пасть и заревел. И те неожиданно поняли, как будто услышали родную речь.
– Чужое! – бушевал копр. – Не наше! Наше не пахнет!
Диверсанты не успели самоликвидироваться. В следующую секунду от них не осталось следа. Они были сожраны вместе со смертоносной начинкой.
Тем временем Мозг усваивал инородное включение. По нему пробежала рябь. Толстые извилины, уже изрезавшие горб, нахмурились, словно морщины во лбу. Лопнуло несколько больших пузырей. Затем извилины расплавились и слегка посветлели. Обогащенный Мозг вдруг раздался и выдвинул кривую подзорную трубу. Чуть погуляв из стороны в сторону, она наставилась на орбитальную станцию.
© март 2014
Вечная память
Счастье мое, ты не знаешь меня.
Сядь и слушай. Я мог бы раскрыться перед тобой, но ты все равно не поймешь. Не потому что ты глупая, а потому, что чувствуешь иначе.
Мы с тобой ощущаем одно и то же, но – по-разному. Всегда соглашался, когда слышал, что важнее не что, а как. Человеческие души напоминают штриховые коды: линии одинаковы, промежутки равные, а сочетания – разные, их миллионы. И товары непохожие: например, галоши и папиросы, а с первого взгляда на этикетку разницы никакой. Потом штрих-код считывают, и товар начинают употреблять. С нами происходит то же самое после смерти.
Впрочем, нет. Еще больше мы похожи на коктейли.
Вот вообрази: во мне содержится одна часть мужества, две части робости, полчасти зависти, три части жадности, одна часть злости, две части спокойствия, четыре части уныния, две с половиной части радужных надежд. Я навскидку, их много больше, но не все же перечислять. И посмотри на себя. В тебе те же самые составляющие, но только в другом соотношении. И так со всеми. Камень он камень есть, но в одном случае он бордюр, а в другом – поребрик.
И между ними – пропасть непонимания.
Одни коктейли настаиваются годами, другие готовы сразу. Мы переходим в мир иной, и нас выпивают. Господь нас любит – как по-твоему, что это означает? Он любит нас в буквальном смысле, ему нравятся коктейли. И он нас пьет. Предпочитая, правда, нищих духом, ибо они попроще – нечто вроде "кровавой Мэри", всего пара ингредиентов, и быстрее бьют по рогам. Вот тебе вся космогония с теодицеей. Бог помнит все, что выпил, это и есть вечная память, книга жизни, но книга эта – поваренная.
И как нам с тобой понимать друг друга при неизбежном различии пропорций? "Огни Москвы" не похожи на "Северное сияние", хотя в первые можно капнуть шампанского, а во второе – коньяк.
Это нисколько не противоречит переселению душ. Коктейли одни и те же, но посуда меняется. Пространственная организация емкости влияет на качество напитка. Ты же видела бокалы для дегустаторов, это целая наука. А бывают стаканы, рюмки, фужеры и наперстки. Нас выпивают и заливают заново, в новую тару. Когда нас поработят обитатели других миров, мы останемся напитками, а они станут, быть может, закусками – какими-нибудь салатами, потому что другая же форма жизни, и будут нами править в силу большей вещественности, и после кончины нас будут вкушать исключительно вместе…
…Постой, погоди. Куда это ты? Что значит – я "слишком сложный коктейль для тебя"? Как это – окончательно спятил? Ну, так я и думал. Ты просто не дослушала. Дослушай. Тебе меня много, тебе хорошо только с голым пивом… с ним и пойдешь… Потому что ты сама паленая водка, тварь. Вали быстрее. Хорошо бы, чтоб демиурга, который тебя забодяжил, прихватили за палево эмиссары Абсолюта…
© октябрь 2009
Когти вперед
Из новостей телекомпании НТВ: в городе N замечено любопытное нововведение. На нескольких улицах установлены таксофоны, снабженные защитой от громил и вандалов. При попытке разломать аппарат телефон либо метит хулигана несмываемой краской, либо выпускает струю из газового баллончика…
Из других новостей: в некоторых зданиях города F обнаружена новинка – лифт, снабженный защитой от пьяных варваров, которые стремятся использовать кабину в качестве туалета. При малейшем запахе аммиака двери лифта автоматически закрываются, и нарушитель сидит взаперти до прибытия соответствующих лиц…
…Наверно, начало было таким: целый день над городом кружил вертолет. Зеваки запрокидывали головы и сколько-то времени следили за деловитым воздухоплавателем, который, похоже, поставил себе целью ненадолго зависнуть над каждым городским районом. Люди полагали, что экипаж либо ищет кого-то, либо выполняет какие-то топографические работы. Дети показывали на рокочущую машину пальцами, целились в нее кто из игрушечных, кто из воображаемых ружей. Профессор Райце-Рох, расположившийся в кабине, весело смеялся над их забавными угрозами. Время от времени его пухлый палец вдавливался в большую зеленую кнопку.
1
Ну-с, коготочки вперед.
Был обеденный перерыв, и я отправился в буфет. В коридоре мне встретился Апельцын; я вытянул приветственно руку, но он радостно вскинул мокрые ладони подобно хирургу, готовому приступить к операции, и закричал во все горло, кивая на только что покинутый сортир: "Извиняй, не могу! Видишь, я откуда!"
Апельцын бодро проследовал мимо, распространяя мелкие брызги.
Я спустился по лестнице на первый этаж, толкнул застекленную дверь. Пахнуло неестественным запахом дешевой снеди, только что прошедшей обработку разрушительными микроволнами. Химическая сосиска в горячей неестественной булке, раскаленный блин, полужидкая пицца, шокированная скоростной стряпней. Унция кофейного песочка в кипятке, стаканчик – пластмассовый. Соляночка. Солоночка. Горчица.
Возле кассы я несколько удивился: чеки выбивала Жотова, наш участковый терапевт. Моим первым желанием было выяснить, как она там оказалась, но я вовремя прикусил свой невоспитанный язык. Мало ли какие перемены случаются в жизни человека. Была терапевтом, стала кассиром. И не такое бывает. Очень может статься, что перемена места состоялась вопреки ее воле – зачем же бередить рану?
В общем, я ничем себя не выдал, и Жотова также сделала вид, будто не узнала пациента. Хотя, если вдуматься, она и вправду могла меня не узнать – участок большой, всех не упомнишь, да и в поликлинике я не был частым гостем. Так что выбили мне, что положено, и переключили равнодушное внимание на следующего в очереди.
Я, прихватив с прилавка две бумажные тарелочки со стаканом, дошел до ближайшего столика, сел и окинул собравшихся взглядом. Царила благожелательная атмосфера, немногочисленные коллеги самозабвенно обсуждали всякую всячину и выглядели вполне довольными жизнью. В то, что еще какими-то двумя годами раньше все было наоборот, верилось с трудом.
Тогда и буфета-то не было. Его закрыли.
Наш институт, некогда оборонный, находился при смерти. Оживил его крупный, с неба свалившийся заказ – первый из многих, предполагавшихся проектом "Джекил и Хайд". Хлынули дотации, пожертвования, транши; у института появилась возможность содержать буфет, а у сотрудников – навещать его время от времени. Поначалу долгожданная трапезная была забита посетителями под самую, как говорится, завязку, а ныне почти пустовала – не по причине обнищания ученых, но по причине ощутимого роста их благосостояния. Теперь в буфет ходили только те немногие бедняки, что еще оставались таковыми; большинство сотрудников поглядывало в его сторону с предосудительным высокомерием, предпочитая, по меньшей мере, "Макдональдс".