"Тишка! Тыща тебе салютов! Ты охренеешь! Хотел устроить сюрприз, но не выдержал и вот, пишу.
Вообрази: погнали нас давеча в поле, где стоит много каких-то кретинских палаток, и мы проторчали там восемь часов, не делая ни черта. Вдруг наш полкан объявляет, что программа выполнена, завтра {то есть сегодня!} он проставит нам все печати и отпустит на все четыре!
Сразу все показалось едва ли не родным, и – представь себе – даже стало жаль уезжать. Вот что делает с людьми служба.
Вечером упился с капитаном до розовых слонов. Я зачем-то начал ему объяснять, что только извращенный человек способен добровольно связаться с армией – системой, где главенствует культ подчинения и угнетения. Капитан, разумеется, ни пса не понял, разве только слово "извращенный" засело в его тыкве, и он всерьез утверждал, будто "в его части с этим делом очень строго".
Так что сегодня настроение лирическое. Сейчас сижу, смотрю на местную речку в окне. Широкая! Ветер страшенный, и клочки пены похожи на стаю взбесившихся болонок…
Короче, через пару деньков… А письмо посылаю с земляком, не то получу его лично, в собственные руки."
8
Действительная служба грозила в равной степени обоим братьям. Она не слишком вникала, кто старше, кто младше. У Тихона имелись серьезные причины ощутить холодок в желудке, когда он добрался до военкомата. В сотый раз он проклял себя за малодушие прошлых лет, когда, повинуясь велению военного стола, встал на учет чуть ли не на следующий день, как снял квартиру.
Однако холодок не шел ни в какое сравнение c тайным трепетом, в котором Тихон боялся сам себе давать отчет. Это состояние изнуряло его уже не одну неделю. Он стал плохо спать, вздрагивал, когда Иван входил в комнату, а тот, конечно же, все это видел, но терпел бессловесно. С приходом последнего письма они перестали обсуждать "новости с фронта", а вне этих новостей беседа не клеилась. Иван, в свою очередь, перестал следить за собой, начал сутулиться, надолго исчезал из дома. Однажды Тихон заметил у него дембельский календарь: шевеля пухлыми губами, Иван старательно вымарывал из жизни дни.
Известие о скорой демобилизации побудило Ивана тем же вечером напиться вдрызг, в одиночестве. На следующее утро он, не успев толком проснуться, навострил лыжи в ближайший кабак. Тихон решил предпринять кое-какие разведывательные действия.
День был приемный – как всегда, и Шубин-старший долго маялся в коридоре, поджидая какого-то капитана Софронова. Возле дальнего окна толпилась группа налысо обритых пацанов: призыв, хотя июль только только подошел к середине и расцветал пышным цветом. Тихон нехотя осознал чувство сладостной непричастности к их судьбе.
Мимо то и дело проходили офицеры – до нелепого лениво и важно. Мерещилось, что Товарищ Военкомат трудится не покладая рук где-то в запертых кабинетах, а все эти дармоеды в рубашках с короткими по случаю жары рукавами – не что иное, как рудиментарные придатки. Наконец Тихон дождался: высокий белобрысый капитан, невесть откуда возникший, медленно шествовал к комнате под номером тридцать. Он следовал мимо граждан, глядя прямо перед собой прозрачными глазами, иногда без видимого повода резко поворачивался к кому-то, привлекшему внимание, разморенно здоровался за руку и выдавливал словечко-другое. Детская кожа, намек на брови, абсолютно пустой взгляд – все это соединялось в какую-то нечеловеческую рыхлость, лимфу без крови, и сомнительный скелет воображался хрупким, как у консервированной сардинки.
Тихон встал со скамьи.
– Товарищ Софронов? – уточнил он с гадким заискиванием.
Капитан кивнул, толкнул дверь, шагнул в комнату и через плечо деловито бросил:
– Заходите!
В комнате Тихон увидел два стола, место за одним из которых скучало по капитану, а второе было занято девкой с мышиным лицом и в мышиной форме. У переносицы девки скучковалась компания мелких прыщиков, а напряженная физиономия намекала на беспорядок в кишечном лабиринте.
Капитан отцепил тесемки галстука, и тот повис, сложившись, на плоской булавке. "Молодой, а уже такой шакал", – подумал Тихон. Софронов уселся за стол, навалился на ученически склеившиеся руки и показал своим видом готовность внимать.
Желая сохранить инкогнито, Тихон пустил в ход незатейливую байку.
– Товарищ капитан, – начал он взволнованно. – Я вас очень прошу оказать мне одну любезность. У меня есть друг. Его фамилия – Шубин, Иван Борисович… Он в мае уехал на сборы, и с тех пор от него, гада, нет известий. У него здесь нет никого, кроме меня и брата, но брат в отъезде, и я начал беспокоиться. Нельзя ли навести справки? в смысле – где и как?..
– Шубин… Шубин… – Капитан нахмурился, встал, подошел к стеллажу и стал рыться в бумагах. – Так… Шубин… Брат, говорите, есть? А, часом, не в курсе, где он, брат его? Он тоже нужен…
Тихон отчаянно надеялся, что Софронов не раскроет папку и не увидит его фотографию. Ему сделалось ясно, что модифицированные усы – маскировка убогая.
– Не имею понятия, – сказал Тихон.
– Жаль… нужен он нам, – повторил капитан огорченно. – Так… Шубин… Иван Борисович… посмотрим… Когда, говорите, он убыл?
Тихон ответил.
– Все правильно, – пожал плечами Софронов. – Друг ваш служит в в/ч 60385… сигналов оттуда не поступало… так что оснований для беспокойства нет никаких.
– Как? Как вы сказали? – засуетился Тихон, изображая незнакомство с заученным наизусть номером. – Я запишу, подождите минутку…
– Пожалуйста! – Софронов добродушно улыбнулся, нацарапал номер на клочке бумаги и вручил Тихону. Тот взял и поднялся со стула.
– Спасибо, – он стал кланяться и пятиться к двери, – спасибо большое, – бормотал он, ища ногою выход и чуть ли не делая "ласточку".
– Увидите Тихона Борисовича – пригласите его к нам! – весело крикнул капитан вдогонку.
Тихон выскочил вон и привалился к стене. Ноги его мелко дрожали. Сквозь щель в дверях он расслышал женский голос:
– Вовик, ты что – забыл?
– О чем? – отозвался голос Софронова.
– Ну, это тот… Шубин… помнишь, я спешила и оформила его в документах дважды?
– А-а!.. Постой, постой! Ведь он же вернулся! И порядком уже!
– Ну да, потому и вернулся… Вернули. На что им двое?
– Так…
Было слышно, как Софронов постукивает по столу костяшками пальцев.
– Чертова писанина! – капитан с раздражением что-то передвинул. – Получается, их числится два…
– Угу, – пискнула мышь виновато.
Несколько секунд стояла тишина.
– Ладно, придумаем, – донесся после паузы голос капитана.
9
Тихона мотало по городу до позднего вечера. Слоняясь по улицам, он купил два стаканчика мороженого, раз пять пил газировку. Купил газету и на скамейке в Катькином садике прочел фантастический рассказ. В кино посмотрел мультфильмы, зашел в сосисочную, не пропустил и поганый пивзал близ Финляндского вокзала.
Потом он долго брел по набережной, останавливаясь поглазеть на полоумных рыбаков. По пути ему встречались влюбленные пары, мужскую половину в них большей частью представляли курсанты и воины срочной службы. Возле Медного Всадника Тихон ни с того, ни с сего козырнул медицинскому подполковнику. Ошарашенный, тот, однако, ответил и долго еще озирался, удаляясь. Тихон хмыкнул, дернул плечом и забыл о подполковнике.
Временами он начинал что-то бормотать под нос, а иной раз терялся в самых заурядных житейских ситуациях. На вопрос заезжего недоумка, как добраться куда-то, он не мог ответить минуты полторы, напряженно размышлял и вдруг для разрядки совершил некое вымученное па с реверансом в финале. В сортире на Владимирском проспекте он попрощался с мужиком, пристроившимся по соседству.
Уже в темноте Тихон выбрался в Свечной переулок.
Дома воняло канифолью, Иван мирно паял какую-то схему. На кухне свиристел чайник. Тихон молча сел, положил газету на стол. Иван поднял голову и снова склонился над схемой.
– Я кое-что узнал, – нарушил молчание Тихон. – Хочешь послушать?
– Не трудись, я и сам давно уже догадался, – Иван отложил паяльник, выдернул вилку.
– Экий ты смышленый, – сказал Тихон сдавленным голосом.
– Не мудрено. Я-то всегда знал, что не писал этих писем. А повинную голову, в соответствии со всеобщей воинской повинностью, все же секут. Иногда, как можно было убедиться, даже надвое.
– Так не бывает, – хрипло сказал Тихон.
– Конечно, нет, – согласился Иван. Глаза его зажглись, он вдруг резко вскочил на ноги.
– Хрен с тобой! – радостно воскликнул он. – Ладно уж! Пожалею! А что – хороша была хохма?
Тихон смотрел, не понимая.
– Пошутил я! – восторженно кричал Иван. – А ты все угадывал верно – и насчет писем, и про собутыльников. Ты даже Пал Палыча правильно просчитал! Так что усы ты напрасно изуродовал. Со вторым Тишкой тебя не спутают. Не будет его.
– Сука, – не без восхищения протянул Тихон и стал подниматься.
– И еще… – Иван не успел договорить. Железные лапищи Тихона сжали его в объятиях, и сцена встречи солдата с войны повторилась. Тихон прощал Ивану как прошлые, так и будущие прегрешения.
– Стой! Стой, козел! Трюмо грохнешь!
– Какое еще трюмо, не гавкай! – орал Тихон счастливо.
– Да хорош, говорю! В натуре разобьешь!
– Что заладил-то? – Тихон, запыхавшись, разжал руки. – Какое, к дьяволу, трюмо?
– Наше, не дури! – Иван ткнул пальцем в сторону старинного трюмо с резной совой наверху. По зеркальному лику уже спешила в блатной усмешечке трещина.
– Откуда… – начал Тихон и не закончил.