"Может статься, это нормально для служителя культа, – возразил Гриша осторожно. – Хотя зачем я вообще что-то говорю? Мои слова, судя по всему, больше не имеют веса. Я начал сомневаться в своем праве высказываться о чем бы то ни было, потому что не знаю толком, кто именно это высказывает".
"Неужели? – вежливо сказал отец Борис. – Странно, но твои речи меня немного успокаивают. Если случившееся с тобой достаточно серьезно, мы забавным образом дополним друг друга".
…Когда Гриша, волнуясь, закончил свою повесть, отец Борис поинтересовался: "Как они выглядели?"
Содрогнувшись, Гриша описал Александра и его спутников. Священник оживился, ему почудилась надежда.
"Они приходили ко мне, – сообщил он. – Во всяком случае, э т о т, с брюхом. Вошли так развязно, бесцеремонно. Я не приглашал их дальше порога, но они и не спрашивали. Все время над чем-то хохотали. Второй что-то жевал. Прошли в комнату, забрали э т о. Не твоего ума дело, дурак, – так они выразились. Не стали ничего объяснять, тут же ушли, давясь от смеха. И дверь не затворили", – отец Борис разволновался.
"Что они забрали?" – не понял Гриша.
"Э т о. Я не могу описать. Нашел в алтаре штуковину и хотел разобраться, что это такое. Никогда прежде ничего подобного не встречал. Можешь себе вообразить абсолютно непонятный, ни на что не похожий предмет? Пальцем ткнешь – больно. Кропил святой водой – ноль эмоций".
Он кипятился все сильнее, и Грише пришлось его прервать и успокоить. Немного придя в себя, отец Борис глубоко вздохнул и какое-то время молчал, изучая свои руки. Потом он пожал плечами и изложил суть дела в деталях. Услышанное подействовало на Гришу Ф. благодатно. "Вот что значит – священник, – подумал он. – Раз – и помог, пускай и не так, как я ожидал. Теперь мне легче. Я больше не одинок".
Отец Борис подытожил: "Теперь мы и вправду дополняем друг друга в наших печалях. Ты не можешь разобраться в себе, а я – в окружающем мире. Наши визитеры не вызывают во мне чувства симпатии, но нет тем не менее худа без добра. Кем бы они ни были, какие бы цели ни преследовали, им удалось поставить нас на место".
"Согнать нас с места, ты хочешь сказать", – поправил Гриша.
"Пусть так, какая разница", – согласился отец Борис.
Гриша поколебался, потом с опасливым смешком предположил: "Как ты думаешь, та штука, которую ты нашел… может быть, она была у меня в голове?"
"Время не совпадает", – сказал священник.
"Тогда, может, ее, наоборот, – не вынули, а вставили в мою голову?"
Отец Борис недоверчиво посмотрел на Гришу.
"Вряд ли, – молвил он. – И если только кусочек. Иначе из тебя пришлось бы выпустить последние мозги, да и тогда не влезла бы".
"Жаль, – пригорюнился Гриша, раскачиваясь на стуле. – По мне, так лучше бы так. Хоть какая-то ясность".
"Ничего наша ясность не стоит, – заявил отец Борис с ожесточением. – Это банально, об этом много написано. Правда, на собственном опыте я убедился в этом факте впервые. Никакая уверенность не имеет под собой почвы. Разве ты не слыхал о людях, которые, развивая в себе особое зрение, видели изнанку вещей и открывали, что у них, допустим, не две ноги, а восемьдесят две?"
"Ой, батюшка, – Гриша Ф. поглядел на него с невеселой усмешкой. – Не к лицу вам такие речи. На проповеди, небось, иначе поете".
"Да, грешен. Что с того? Уверенность – не следствие наших личных заслуг, здесь дело во внутренней расположенности. Верить – дело вкуса, если угодно. Моя находка показала мне, насколько я ничтожен, но верить я не перестал, так как мне нравится верить. Иным ближе отчаяние. Вера и отчаяние – два полюса нашего настроения. Кому что естественнее. Ты пришел за советом? Изволь, получи: доверяй своим глазам. Но если нет внутренней склонности верить, советы бессмысленны".
"Ну-ка, постой, – перебил его Гриша. Беседуя, они упустили из виду телеэкран, где между тем начинали разворачиваться любопытные события. – Ты посмотри! Это же он!"
И в самом деле – из телевизора на них, улыбаясь, взирало ухоженное лицо Александра. Через секунду камера подалась назад, и в поле зрения возник стол, за которым и сидел Александр в обществе своего товарища, знакомого как Грише, так и отцу Борису. Оба были в шинелях, фуражки брошены на стол. Что-то бесконечно веселило обоих, они еле сдерживали смех. Напарнику Александра было и проще, и труднее: он жевал.
"Приветствуем вас, телезрители, – обратился Александр с экрана. – Нам тут дали эфирное время, и мы рады воспользоваться случаем сообщить вам вот что: начинается полная хренота".
Второй глотнул, скорчил серьезное лицо и сказал: "Короче, без паники. Просим всех сохранять спокойствие – целее будете, не поддаваться на провокации, ну и… сами, в общем, знаете. Так, в целом, все будет ничего".
Александр поманил пальцем, и к столу приблизился перетрусивший мужичонка, державшийся, однако, не без убогого достоинства.
"Маленькое интервью, – объявил Александр. – Этот субъект подал нищему по кличке Кащей милостыню в размере трех рублей. Нас его поступок заинтриговал, и мы пригласили сего человека в студию для разъяснений. Поскольку он явно не оратор, я задам наводящий вопрос: вы верующий?"
"Ну, – буркнул гость программы, переминаясь с ноги на ногу, – допустим".
"Хороший ответ, – похвалил Александр. – Именно допустим. Вы, значит, думаете, что Господь Бог наградит вас за благородный порыв?"
"Хер его знает", – осторожно пожал плечами мужичонка.
"Благодарю вас за содержательную беседу! – воскликнул Александр. – Можете идти. На этом наша передача заканчивается. Что? – он повернулся к жевуну. Тот протягивал ему телефонную трубку. – Але? – Какое-то время он слушал, затем швырнул трубку на стол и озабоченно произнес: – Нам тут в студию звонят, спрашивают… так что еще минутку внимания. Получается, нас недопоняли. Поясняем для кретинов: вся полнота власти в городе переходит в руки "Армии Спасения". Ждите дальнейших распоряжений. Принципы, на которых должны базироваться ваши действия, были в основном изложены в начале передачи. Все, до скорого, отбой".
Камера ненадолго задержала взор на осиротевшем столе и отключилась. Экран погас. Отец Борис несколько раз щелкнул кнопкой, подергал вилку, но изображения не было. Он растерянно повернулся к Грише Ф. и о чем-то спросил, но тот не ответил. Гриша застыл, как сидел, выпучив глаза.
"Эй", – отец Борис робко похлопал его по плечу.
"Телецентр, – еле слышно прошептал Гриша. – Точно, это был телецентр. Место, в которое меня возили".
"Телецентр? – тихо переспросил отец Борис. – Но зачем?"
"Точно, я вспомнил", – повторял Гриша, не обращая внимания на друга. Отец Борис поежился и нервно огляделся. Он чувствовал, как что-то ползет, наступает со всех сторон, как беззвучно падают и перемещаются какие-то невидимые конструкции. Выглянув в окно, он увидел ночь. Сверкнула немая белая вспышка, окрасившись на излете в умирающий багровый цвет – то лопнул невесть отчего уличный фонарь. Что-то глухо, монотонно гудело вдали – возможно, завод. Несколько зыбких, размытых фигур стремительно пересекли улицу и скрылись в проходном дворе.
"Пошли", – мрачно сказал Гриша.
Отец Борис обнаружил, что стоит одетый, готовый к выходу.
"К телецентру, – уточнил Гриша, упреждая вопрос отца Бориса. – Довольно с меня. Я им этого так не оставлю".
После секундного замешательства священник бросил: "Погоди" – и подошел к маленькому иконостасу. В течение нескольких минут он деловито крестился, отбивал поклоны и что-то бормотал. Затем вооружился большим тяжелым крестом.
"Надо поймать машину", – предложил он.
Гриша мотнул головой.
"Пешком, – и он визгливо хихикнул. – Никаких машин. Наездился по гроб жизни".
6
Улица перед телецентром оказалась заполненной людьми. Толпа колыхалась, то в одном, то в другом месте раздавалось безумное пение, внезапно обрывавшееся. Кто-то жег костер. Виднелись дикие, чуждые знамена, напоминавшие о давно ушедших и забытых временах угрюмых бородачей. Гриша заметил нескольких человек, обритых наголо. Попадались и служители церкви: некоторые из них, грозно сдвинув брови, утробно проповедовали что-то страшное. Отец Борис смотрелся рядом с ними зеленым шалопаем. Даже миряне цыкали на него, бесцельно бродившего в толпе и не знающего, к чему приложить свой крест. Наконец улица огласилась звериным воем: "Давай их сюда!"
Толпа подхватывала, гремела: "Давай! Давай! А ну выходи! Живьем спалим, дьяволы!"
"Раком подвесим!" – вопил кто-то неприметный.
Сверху неожиданно ударил столб света: зажегся прожектор, за ним второй. Лучи несколько раз метнулись в стороны, скрещиваясь и примериваясь. Потом сверху же раздался громовой голос: "Граждане! Настоятельно прошу вас угомониться! Прошу успокоиться! Изложите ваши требования в должном порядке!"
"А-а-а?!" – осклабилась толпа со свирепой издевкой, готовая взорваться вся как есть. Замелькали стальные прутья, велосипедные цепи.
"Граждане, в чем дело? – надрывался голос. – Объясните наконец, что произошло? Зачем вы здесь? Кто вас позвал? Кто вас обидел? Клянусь вам, тут какое-то недоразумение!"
В окне на втором этаже, прямо по центру, вспыхнул свет. Створки медленно распахнулись, и собравшиеся увидели силуэт хорошо известного и многими в городе уважаемого человека. Силуэт поднял руки, призывая к тишине. Не все его послушались, но гул немного стих. Человек поднес к губам мегафон: