А она, в свою очередь, не понимала безразличия людей. Ведь мир рушился, а люди были совершенно глухи и безразличны к этому, и она не понимала, как такое может быть. Ей было совершенно невдомек, что у людей могут быть еще и другие проблемы.
Об ипотеке она знала лишь по информации сохнута и министерства иммиграции, а о многом она и вовсе не знала. Ей было не до того. Например о том, что целые семьи выбрасывают из квартир за долги, выкидывая вместе с ними и их жалкие пожитки. И что таких семей в Израиле уже больше чем поселенцев. Не догадывалась она и о том, что и те, кто выкидывал, и те, кого выкидывали, в подавляющем большинстве случаев были евреями. Неведомо ей было и то, что каждый пятый житель страны не может свести концы с концами каждый месяц, или проще говоря, живет за чертой бедности. Не видела она и нищеты царящей в арабских деревнях и лагерях беженцев вокруг. Она просто не думала об этом, потому что весь мир теперь делился для нее на евреев и гоев. И поэтому уничтожение маслин она воспринимала как защиту земли, которая здесь вся дана евреям от Господа, а рейды против палестинцев – как защиту евреев от арабского террора…
Для нее теперь все было просто и логично, и весь мир делился на тех, кто хотел этот мир сохранить и на тех, кто хотел его разрушить.
Ей было невдомек, что для тех, за кого она боролась сейчас, и с кем себя отождествляла, она и такие, как она были чем-то между просто евреями и неевреями. И поэтому она не слышала даже молитвы, прославляющей могущество и силу Аллаха, которая усиливалась с каждым днем по мере того, как росло количество минаретов вокруг, и каждый день обрушивалась на поселок подобно гигантской волне. Она не замечала даже того, что для рава Ашера и Йоханана, деливших весь мир на хороших евреев, живущих в поселке и соблюдающих Тору, просто евреев и неевреев, она была чем-то между евреями и неевреями.
Чего-то она не видела, чего-то не понимала, а что-то, не хотела ни видеть, ни понимать.
Главным для нее было не допустить ликвидации еврейского анклава в Газе, потому что за ним неумолимо последует новая Катастрофа.
Накануне эвакуации поселок был похож на осажденный город, накануне сдачи врагу. Большинство вилл и домов опустели, их обитатели давно уже перевезли свои вещи в другие поселения, которые пока еще не эвакуировали, либо перебрались в Израиль.
Теплицы теперь смотрелись как-то сиротливо, но часть домов и караваны превратились в готовящиеся к осаде укрепления. Сюда съехалась молодежь поселенческого движения со всего Западного Берега. Вместе с местными, они готовились держаться до конца.
Оборона поселка состояла из двух линий. Первая – внизу, возле домов. Здесь расположились юноши в вязаных кипах и девушки в длинных платьях. Все они теперь были не в белых рубашках и кофтах а оранжевых майках, символизировавших их готовность стоять до конца. Они уселись на землю возле домов и категорически отказывались уходить с занятых позиций. На крышах домов и вилл расположились самые отчаянные из защитников поселка. Здесь же, на крыше совета, они разместили огромные плакаты с призывом к армии не выполнять приказы. Готовясь отбивать попытки солдат насильственно выгнать их из поселка, они затащили на крышу доски, колючую проволоку и арматуру, дабы сделать свою позицию более неприступной для атакующих.
Офицеры прибывших в поселок частей армии и полиции призывали поселенцев соблюдать закон и освободить занятые помещения. Но после неоднократных попыток увещевания поселенцев, армия и полиция решились на штурм.
Сразу к домам солдатам прорваться не удалось. Поселенцы, как раки клешнями, сцепившись за руки, легли на землю у входа в дома и солдатам приходилось тащить их как брёвна в сторону. Но как только солдаты оттаскивали их, они тут же возвращались, пытаясь восстановить разорванную цепь. Ситуация накалялась и в ход пошли кулаки с обеих сторон, приклады, дубинки и доски. Наиболее воинственных поселенцев заталкивали в специально подготовленные автобусы.
Белла и другие прозелиты тоже были в цепи. Поначалу она пыталась увещевать солдат. Но те лишь снисходительно ухмылялись. Тогда она вместе с другими иммигрантами присоединилась к живой цепи возле домов. Ее несколько раз оттаскивали в сторону и кидали на землю. Но каждый раз она, то хромая, то вовсе на четвереньках возвращалась в цепь.
В пылу борьбы, солдаты растоптали ее шляпу, на ее лбу появилась огромная ссадина и сильно болели ушибленные бедро и колено. Но, превозмогая боль, она каждый раз возвращалась в строй.
Наконец солдатам удалось прорваться к домам. Тогда находившиеся на крыше поселенцы подожгли все что имелось в их распоряжении.
Солдатам пришлось отступить, и тогда в дело вступили пожарные с водометами. Под прикрытием мощных потоков воды солдаты поднялись, наконец, на крышу, несмотря на отчаянное сопротивление обороняющихся, и стащили оттуда оставшихся защитников поселка.
К вечеру, полицейские и пограничная стража очистили поселок от всего живого, вывезя всех поселенцев.
Прошло несколько недель. Большинство домов в Йоэле были разрушены бульдозерами, а территория поселка перешла под контроль армии и готовилась к передаче властям Автономии.
И тут над несколькими уцелевшими караванами, где жила Белла с матерью, вдруг взметнулся желтый флаг с шестиконечной звездой, а перед караванами была установлена огромная табличка с надписью на иврите – Йоэль.
В караванах заняли оборону десятка полтора человек. Все они были иммигрантами. Возглавляла их Белла. Мать она оставила в общежитии для переселенных из Гуш Катифа возле Петах Тиквы и во главе самых отчаянных вернулась на место, где еще совсем недавно был Йоэль…
Солдаты пришли в бывший караванный поселок, чтобы арестовать нарушителей режима закрытой военной зоны.
Приблизившись к караванам, офицер потребовал, чтобы его обитатели немедленно вышли. Джипы пограничной стражи уже ждали нарушителей. Навстречу ему вышла Белла и с порога на ломанном иврите объявила офицеру, что они останутся здесь.
Офицер перешел на русский и стал говорить о том, что ждет их в случае неподчинения приказу.
Йоэль вдруг заговорил по-русски.
"Русские…" – она запнулась, – "евреи", – поправилась она, – "не сдаются. Это наша земля и мы отсюда не уйдем".
"У вас ровно 15 минут, чтобы покинуть территорию", – сухо сказал по-русски офицер – парень лет двадцати пяти от силы, – "Потом у вас начнутся большие неприятности".
Когда время истекло, солдаты по команде офицера начали штурм караванов. Но "русские" хорошо подготовились к обороне. Они приготовили доски и все, что могло гореть, успели выдолбить перед караванами неглубокий ров, и как только солдаты приблизились к холму, на котором стояли караваны, ров по всему периметру вспыхнул огнем.
Солдаты ругаясь отступили. Тем временем, обороняющиеся забрались на крыши бараков затаскивая наверх доски и арматуру, готовясь к решающей схватке.
Через полчаса появились пожарные машины, оснащенные специальными водометами. Тем временем, в обороняющихся полетели гранаты со слезоточивым газом.
Пока обороняющиеся кашляли и чихали, выплевывая едкий дым, солдаты преодолели искусственный ров. От караванов их отделял теперь всего один бросок.
И в этот момент на пороге каравана снова появилась Белла, красная от слезоточивого газа, с канистрой бензина в руке.
Секунда, и облив себя горючим она достала зажигалку.
Солдаты были уже почти возле нее. Тот же самый офицер поднял руку и что-то крикнул Белле, пытаясь остановить ее. Солдаты, как по команде, замерли, и в это время Белла, чиркнув зажигалкой, превратилась в живой факел.
И солдаты, и поселенцы одновременно бросились к ней, пытаясь сбить пламя.
Кто-то дал команду включить водометы и мощная струя воды обрушилась и на солдат, и на оборонявшихся иммигрантов. Пытаясь спасти женщину, они все на миг смешались в единую массу, перемешивая русский и иврит.
Ее сумели довезти до больницы. Каким-то чудом она была еще жива.
Она продержалась еще три дня.
За это время территория Йоэля была передана властям автономии.
Главы совета поселились на виллах в Реховоте.
Иммигрантов и прозелитов поселили в общежитии возле Беер-Шевы. Часть из бывших поселенцев переселились на Западный Берег.
Но Белла об этом уже не узнала. Перед смертью она несколько раз пыталась что-то сказать. Но из-за тяжелых ожогов все ее усилия выразить самое главное – то, что так беспокоило ее – остались тщетны. Никто так и не понял, что же она хотела сказать.
Братья
Едва ли не половина жителей местечка носила фамилию К. и так или иначе приходились друг другу родственниками.
Среди носителей фамилии, самым богатым и соответственно самым уважаемым был реб Ашер. Ему в местечке принадлежали мельница, маслобойня, куча мелких лавок и несколько магазинов. Некоторые утверждали, что у него и в городе были магазины. Вдобавок ко всему реб Ашер неплохо зарабатывал, ссужая деньги под залог и имея с этого весьма солидный процент.
При всем этом он был очень набожен и являлся чем-то вроде попечителя местной синагоги и хедера – еврейской школы для мальчиков. Синагога и хедер заменяли местным евреям, как, впрочем, и повсюду в черте оседлости, абсолютно все: культуру, образование, развлечения. Здесь обрезали новорожденных, женили, собирались для того, чтобы отметить общие праздники и просто чтобы обменяться новостями. Здесь же обмывали тела усопших и оформляли покойников в последний путь.