Потому что без всяких на то оснований я утверждаюсь в мысли: ночью в квартире Михаила Сергеевича моих детей не было.
Это не объяснить словами. Но как это говорится… У первого впечатления второго шанса нет. Так вот - у меня был внук Мити… Ну, не способен он сожрать всю еду и бросить под диван презерватив. У него на это нет природы. Он - другое дерево.
- Скажите, - спрашиваю я Михаила Сергеевича, - я запамятовала: вашему старшему сыну сколько?
- Уже восемнадцать, - отвечает он. - Здоровенный амбал.
- Он у вас где?
- В Кинешме.
- Кинешма - это раз плюнуть…
- В каком смысле?..
- Во всех, - говорю я.
Он плохо соображает, этот всю жизнь подозреваемый мужчина. Просто совсем тупой. Но я не буду ему подсказывать. Тупые, как правило, драчливы
- двинуть может. Я дернула серьгу, ах, умна, ты, мать, сил нет…
- Звоните, если что, - сказала я ему и пошла по пересеченной местности бульвара к метро. Я уходила категорически, не оставляя возможности идти за собой.
Дальше было так…
Позвонила какая-то женщина и сказала, что если я хочу передать Шуре лекарство, то она уезжает вечером. Поезд, платформа, вагон… Зовут ее Мария Ивановна, она полная, на голове парик пятьдесят восьмого размера.
- Хорошо. Спасибо. Я приду, - ответила я, удивляясь опознавательным знакам. Стала бы я о себе такое? Что-нибудь элегантное набуровила бы - типа "на мне косыночка беж и книга Мандельштама (Кристи, Лимонова, Волкогонова, Губермана, Христопродавенко)" в зависимости от уровня элегантности. Эта же - "Я полная, и на мне парик", просто апофеоз самодостаточности.
Она стояла - большая на зеленом фоне вагона, над париком трепетали оконные занавесочки поезда. Рядом, как свой, родной, а не как попутчик, стоял мальчик Сергей из той самой детской компании. Ростовским женщинам не надо задавать вопросов. Они сами скажут. Их просто надо слушать.
- В вашей чертовой Москве, - сказала эта, - варится беспорядок для всей страны. Я бы закрыла к такой-то маме эту кастрюлю раз и навсегда. Я привезла ребенка (тычок в сторону Сергея), чтоб ему оформили визу в Израиль. Я поправилась кил на десять - это точно, потому что на нервной почве я много ем. Я должна все время жевать, чтобы выжить, так у меня реагирует на стресс нервная система. А потом опять и снова, но уже билеты на самолет, и каждая тварь хочет на лапу. Но ребенок не умеет дать. Он не обучен этому. Он уже почти знает буквы, но еще не читает. Что называется, еле-еле… Но теперь они мне там, на своем Сионе, уже не скажут, что я не помогла. Ребенок им расскажет, как я полнела на глазах народных масс. Эти люди… Они что - спятили? Их там всех ждут или? Наш случай особый. У нас любовный роман. Ромео и Джульетта. Дети выросли вместе, а сволочь жизнь разводит их по разным странам. Барышня - моя племянница, а его мама(тычок в Сергея) - моя заведующая. Я делаю хорошо сразу двум семьям и себе тоже, хотя знаю: не делай добра - не получишь зла. Но это правило для очень умных, а я деловая… Я знаю и вашу сестру, она у нас в ателье шила пальто еще тогда, когда это делали и для простого народа. С тех пор здороваемся, как люди, а почему нет, если живем рядом?.. Вы старшая сестра? Все равно видно, хотя вы и очень стараетесь выглядеть на меньшее… А мне сколько дадите? Я знаю, дадите пятьдесят, думая, что мне шестьдесят, а мне тридцать восемь…Можете не проверять. Вы передаете лекарство, не знаю какое, но у нас за деньги все есть… Сейчас сядем и поедем. Мне молодой человек уступил нижнюю полку, я не успела рта открыть. Разумный эгоист. Он понял, что толчком вагона меня может сверху сбросить… Он увидел и все сразу понял, говнюк такой… Можно же было как-то красиво, не сразу, не с перепуга…
- Ты меня узнаешь? - спросила я Сергея, когда говорящая машина отвлеклась на роскошный чемодан, проплывающий мимо на колесиках.
- Так вот же нет! - воскликнул Сергей. - Смотрю на вас, а вспомнить не могу, где я вас видел!
- У меня дома, Сережа, - сказала я. - Ты был с Митей, то есть Егором, и Леной. Они пошли тебя провожать и не вернулись…
- О! - закричал Сергей. - Точно!
- Так куда вы тогда делись?
- Мы с Гошкой остались на вокзале. Кайфом посидели… А Ленка ушла к знакомому.
Мария Ивановна уже внимательно нас слушала, но мне нужно было задать еще один вопрос:
- Сергей! Вы ночевали когда-нибудь в квартире некоего Михаила Сергеевича?
- Я лично? Никогда… Я же вам говорил, что жил на вокзале. А на другой день мы вдруг поняли, что зря сидим в Москве… И рванули назад.
- Идиоты малолетние, - с нежностью сказала Мария Ивановна. - Недоумки. Расскажи про своего приятеля.
- Да ладно, - грубо ответил Сережа. - Кому это надо?
- Дурачок! - добродушно сказала Мария Ивановна. - Опыт - он что? Рассказанные случаи. Так вот случай. Один малохольный парень взял за себя чужую беременную. Ничего особенного, если не считать родителей малохольного.
Я смотрю на Сережу. Он смотрит в небо. В небе самолетный след. Нежное кружево скорости и силы.
- Я его знаю? - спрашиваю я Сережу.
- Ну! - отвечает он.
- А ее?
Сережа смеется.
В осадке осталась малость. Оказывается, Фаля патронирует Митю и Лену.
Шура сломала ногу. Конечно, она меня ни о чем не просила, сломай она шею - не просила бы тоже. В ее представлении так выглядит гордость. Это только кажется, что у понятия есть строгое определение. Ничего себе…
Я поехала, хотя не звали.
Потом я поняла, что та половица, за которую зацепилась носком Шура, вздыбилась не случайно. Великий магистр пасьянса человеческих отношений нажал легким касанием ноту, ответственную за состояние деревянных полов в квартирах. Пробежала легкая дрожь по паркетам мира, брезгливо перекинулась на досочный настил, и, невидимая глазу, выгнулась нужная спинка доски.
Я должна была приехать.
В Ростов я еду мимо родных своих мест. В окно залетает мой воздух. Он надул мои легкие первым криком, и теперь, где бы я ни была, я всегда улавливаю горечь угля, растворенного в густом настое кукурузного поля, и сухой треснутой корочки земли. Тут ничего не поделаешь. Из них сложена формула моей крови.
Зачем я ломлюсь в дверь, открытую лучшим афористом мира, который давно сказал про дым Отечества? Ужас сколько людей знает это наизусть. Вопрос в другом: помогла ли кому мудрость другого?
Все знание было выдано нам сразу и оптом. Считай, задаром. Но подлость в том, что дармовой товар для человека не ценен. И каждый сам приобретает знание по дорогой цене. Купит - и удивляется: "Так у меня ж такое в гардеробе сто лет лежало!" И сравнивает и додумывается до простой мысли: если это уже однажды выбросили, так, может, оно вообще ни к чему? И все по новой.
Интересно, кто победит? Бесстрастное знание или упрямый человек?
Куда ведет меня внутренний голос-придурок? Не хватало мне впасть в разъяснение сути вещей, которую я сама не знаю, а только тщусь понять. Мне ведь предстоит рассказывать дальше историю, спровоцированную той самой дурой половицей.
Шура была мне рада, но тщательно скрывала свою радость. Еще, мол, чего!
Я стала ей рассказывать про Митю-Егора, но Шура резко меня остановила.
- Не хочу знать! - сказала она. - Зачем мне чужие люди?
- Но ты же смотришь сериалы, - засмеялась я. - Куда чужее…
- Это кино, - сердито сказала Шура. - И я заранее знаю, что все придумано. А ты мне будешь сочинять про людей живых, запутаешься, собьешь с толку… - Потом она как-то странно замолчала, как будто забыла мысль. Но нет, не забыла… - Не вмешивайся в жизнь людей…
- Так не бывает, - засмеялась я, - мы только этим и занимаемся.
- А я не хочу, - твердо сказала Шура.
Я сказала ей, что никакая это не доблесть, что во вмешательстве состоит половина человеческого общения, а оно, как известно, - радость, и ничего тут не поделаешь, вмешиваться - значит любить и не быть равнодушным… Ну, в общем, победить меня в слове не так-то просто. Тем не менее я не рассказала ей ни про Михаила Сергеевича (а очень хотелось), ни про говорливую Марию Ивановну, которая если уж вмешивается, то вмешивается… Спросила про Фалю, как там старуха.
- Позвони, - сказала Шура. - Она знает, что ты приехала.
Фаля сказала:
- Приходи…
Когда я засобиралась, Шура усмехнулась:
- Она переживет нас всех.
В квартире Фали не было никаких следов ни внука, ни чужой девчонки. Ничто не было сдвинуто, стронуто с насиженного места, что само по себе чудно, если сюда приходят молодые. Фаля поставила чайник. Пока она стояла повернувшись к плите, я увидела проплешину у нее на затылке, увидела, как искривилась ее спина и усохли лодыжки. Как теперь со мной бывает, чужая старость царапнула остро, как мороз с тепла. "Ты на входе в нее, дорогая,
- сказала я себе, - оттого и щиплет".
- Как Ежик? Как Митя? - спросила я.
Она развернулась быстро, и это ей что-то стоило: я увидела, как боль отразилась у нее на лице.
- Какой еще Митя? - прошептала она.
- О Господи, прости! - засмеялась я. - Он так на него похож, Егор, что я мысленно называю его Митей.
- С чего ты взяла? - ответила Фаля. - Дмитрий был пустой человек, бабник, Егор, слава Богу, другой…
- А как Лена? - спросила я.
- Какая Лена? - рассердилась Фаля. - Опять путаешь. Лена была у Мити… Его последняя историческая находка… У Егора нет никакой Лены. Ты не пьешь ноотропил? Тебе надо, такие заскоки памяти.