– Не совсем, – повторил он и внезапно оживился. – Если цель минимальна (скажем, поесть, попить), человеку не нужна рекурсия. В этом случае его мысли просты и трепетно невинны. Они лишь повторяются. Графически процесс напоминает пунктирную линию. Пунктирная линия – основа рефлекса, – закивал Ослик и рассмеялся.
"Он явно в ударе", – подумала Ингрид.
– Рефлекс как одно из проявлений итерации, так? – догадалась она (похоже, с Осликом не соскучишься).
– Так и есть. Пример минимальной цели – "Вавилон", если помнишь. Торговый центр у Северянина (Часть вторая, Глава I).
Ингрид помнила. Ослик сослался также на Манделу с Березовским, их качели и детскую площадку с его первой картины. На площадке по-прежнему резвились безумцы, правда, не всех наций и вероисповеданий, как раньше, а лишь избранные – в основном славянской наружности и исключительно православные.
При мысли о религии Ослик смутился, но быстро взял себя в руки и уставился на банкомат (слева и чуть поодаль). Банкомат то и дело повторял бегущую строку, наглядно демонстрируя в том числе и теорию Генри о пунктирной линии: "Correct reflex – the key to survival" ("Правильный рефлекс – залог выживания").
– А если цель больше, чем "Вавилон"? – Ингрид вынула сигарету и принялась постукивать ею о блюдце.
– Тогда рекурсия.
Ослик вновь повернулся к Ингрид, но был ли он серьёзен – как знать? Глаза у него поблёскивали, выдавая ни то ум, ни то лукавство. Ингрид терялась. Может и то, и другое – поди пойми.
– Мысли в этом случае воспроизводят сами себя, – Генри медлил, – принимая всякий раз новую форму.
Новая форма и есть способ жизни, не сомневался он. Ты можешь довольно долго повторять одно и то же, но в какой-то момент возникает мысль о подобии, и тогда повторение утрачивает свою прежнюю привлекательность, стимулируя тем самым поиск нового.
Кафе опустело. Банкомат по-прежнему транслировал бегущую строку и, казалось, был вполне доволен. Доволен собой, доволен окружением и вообще – с чего бы ему роптать? Дневная выручка у банкомата росла, бегущая строка делала своё дело, люди приобретали "правильный" рефлекс.
– Как-то так, – Ослик попросил счёт. – При известных ограничениях, – подытожил он, – задачу можно сформулировать следующим образом: если уж и заниматься рефлексом, то не "рефлексом банкомата", а "рефлексом Мандельброта".
Довольно абстрактный ход мысли. Теперь понятно, отчего Ослик слыл авантюристом в "научных кругах", как выразилась Энди Хайрс. Ренар пересказала Ослику их последний разговор с Энди и спросила, правда ли, что его считают авантюристом? – Да, это правда. Большей частью его идеи абсурдны, но здесь и преимущество: чем больше идей, тем вероятней, что какая-нибудь да сработает.
Так вышло и на этот раз.
То и дело у Ослика возникали идеи, и какая-нибудь да срабатывала. На выходе из аэропорта им попались с десяток голубей. Они урчали, клевали воображаемую еду, а один из них ("С ним что-то не так", – обеспокоилась Ингрид) стоял в отдалении и едва держался. Несчастный покачивался на тонких лапках, закрыв глаза и отвернувшись от света. С ним и вправду было что-то не так.
– Возьмём его? – предложил Ослик.
И они взяли.
В машине Ингрид обняла птицу. Пернатые, насколько она помнила со школы, требуют внимания к себе и склонны к играм. Какие уж тут игры? Зато внимание пошло на пользу. В какой-то момент голубь приободрился, открыл глаза и, будто собираясь что-то сказать, стал ловить воздух и закивал головой. "Два варианта: или голубь прощается (до свидания, друзья, всем спасибо), – подумала Ренар, – или наоборот просит о спасении". Но как бы то ни было, они не бросят его.
И точно – спустя четверть часа Ингрид и Ослик доставили голубя в ближайший приют. Как выяснилось, доставили вовремя – ещё немного, и он бы умер. Вскоре доктор их успокоил: он сделал необходимые процедуры, голубь уснул и ему ничто не угрожает. Голубь будет жить, и если Ингрид с Осликом захотят – через день-другой они могут забрать его.
– К нам нечасто привозят птиц, – добавил доктор, – спасибо.
– Как не привезти? – ответил Ослик.
Но заберут они его позже. Генри записал телефон приюта и заплатил. К концу выходных, как врач и обещал, голубь действительно окреп и ждал своего часа.
Выходные же прошли как нельзя лучше.
Ослик и Ингрид не скучали: True-to-Life Club в Сити, изысканная еда, секс и обширная культурная программа. В субботу Ингрид показала Генри выставку Tate St Ives в Сент-Айвс (плюс музей Барбары Хепворт), а в воскресенье Ослик отвёз её в Портсмут на предприятие M.M.S., где собиралось оборудование для их марсианской программы.
В Портсмуте Ослик познакомил Ингрид с Катей Смит – маркетологом и дизайнером M.M.S., и с Паскалем Годеном, давним другом Ослика из Тулузы. Опытный инженер Matra Marconi Space, Паскаль был известен не только своими изобретениями, но и как искусный популяризатор науки. Он же руководил производством модуля, в котором Ингрид полетит на Марс.
– Кто ещё полетит? – спросила Ингрид.
– Мы с тобой, – Ослик загадочно улыбнулся. – Смит (ты ещё услышишь о ней), Паскаль, наш голубь (допустим, его зовут Маркус), согласна? – Ингрид кивнула (голубь и вправду походил на Маркуса). – Кое-кто из CVI (Генри загнул большой и указательный пальцы правой руки) и, если хочешь, Энди Хайрс.
Хайрс? После разговора с Энди Ослик не исключал и этой возможности. Он изучил её данные. Энди свободна, крайне любопытна, бисексуальна и близкая подруга Ингрид. Она новый персонаж и, безусловно, внесёт разнообразие в довольно сложившийся уже коллектив романтиков гетеросексуалов.
Странная группа. Ингрид казалось, что предстоящий полёт – сугубо научный, преследует исследовательские цели и, соответственно, полетят в основном учёные. Но нет. Из учёных были только Ослик и Паскаль, а насчёт Маркуса Ренар и вовсе терялась. "Только голубя нам не хватало!" – так и порывалась она воскликнуть, но на счастье сдержалась. Голубь так голубь. Непонятно также, кто будет из CVI (и насколько их вообще можно считать учёными). Что же касается Энди – не то чтобы Ингрид уж очень хотелось лететь с нею, но и против ничего не имела.
– Как скажешь, – ответила Ингрид.
Остаток воскресенья она провела в одиночестве: много думала, слушала Дебюсси и мастурбировала. В тот же вечер она позвонила Энди на Сулавеси, сообщила ей новость (Энди тоже летит на Марс), и та несказанно обрадовалась. Во вторник Ренар, Ослик и Энди отправятся в Портсмут для предполётной подготовки, а в пятницу вернутся назад и уладят отношения с Tate. Предположительно в субботу они подпишут контракт в рамках комплексной марсианской программы с участием M.M.S., подразделений NASA, японской Nozomi Hinode Inc. и CVI.
Ход времени неожиданно изменился.
Время ускорялось, словно Бенуа Мандельброт запустил свои множества, а гипотеза об их конечности так и оставалась гипотезой.
Не зря Ослик изобразил "Биг Бен" на следующем своём холсте под названием "Рекурсивный анализ" (часть II). Внизу под "Биг Беном" прощались с жизнью молодой голубь и безработный блогер из Петербурга Вася Горюшкин-Кунц. Голубь был отравлен бёрдхантерами ("чистильщики города, мужественные люди", как они себя считали), а Горюшкин-Кунц – действительностью.
"Русской действительностью", – подумала Ингрид. Даже время от времени (эпизодически и нерегулярно) слушая новости из Восточного блока, Ингрид падала духом и спешила выключить звук. Хватало нескольких секунд, чтобы сникнуть. Так что Вася ещё молодец. Который год он держался. Держался изо всех сил и до последнего пóстил свои протестные заметки в Твиттер.
Чуть в сторонке от "Биг Бена" Ослик изобразил "Шоколадницу" с Невского проспекта ("Невский в шоколаде" значилось на фасаде), где Васе подали странный на вкус кофе и откуда он собственно кое-как выполз.
Завидев голубя, блогер обрадовался. "Если он и умрёт, – пришла мысль, – то не один". А вообще странно: Васе и жить не хотелось, и умирать было страшно. Без сомнения, Ослик демонстрировал "Модель крокодила" в действии. И молодой голубь, и блогер – мало того что не жили (полноценной, нормальной жизнью честного голубя и человека), но и боялись умереть. Теперь же они и вовсе рассчитывали на случай.
Рассчитывали, и не зря – случай, как видно, подвернулся. В левом нижнем углу холста друзей поджидал космический корабль пришельцев. Из него высовывались инопланетные ослики. Судя по мимике осликов, они криками приободряли несчастных и звали их к себе. Зрителю открывался акт сопричастности, в основе которого как ни крути лежал рекурсивный анализ и, в частности, фрактальная геометрия Мандельброта.
Бóльшая часть полотна была исчерчена различными фракталами и исписана знаками, определяющими ту или иную кривую. Формулы выглядели довольно незамысловато, но, зная, как обманчиво всё простое на вид, Ингрид не строила иллюзий: самые простые, казалось бы, человеческие чувства даются невероятным усилием над своей же животной сущностью.
Голубь по-прежнему покачивался на тонких лапках, будто и не ведал о скором спасении. Зато ведал Вася. Его взгляд (полный надежды) был обращён к кораблю, и не зря – в верхней части холста тот же корабль уже нёсся к звёздам, а из его иллюминаторов выглядывали счастливая птица и протестный блогер.
Что интересно (тут Ингрид и сомневалась и надеялась одновременно), Горюшкин-Кунц не просто улетал, воодушевлённый поддержкой, но и вопреки здравому смыслу (если хотите) строил планы на будущее. "Когда-нибудь он обязательно вернётся, – размышляла Ингрид. – Не сейчас, так позже". Вася Горюшкин-Кунц – образ избитой, но не сломленной оппозиции. В своём роде крокодил, натерпевшийся страху, но не собирающийся сдаваться.