"Даже поговорить не с кем. Тони нет, а сынок… сынок на днях придёт и опять деньги будет просить, опять пьяный. Эх, что за жизнь! Верно жена говорила, что мы сами виноваты, что единственный наш ребёнок дошёл до жизни такой – семью бросил, дочку не видит, не работает, женщину нормальную найти не может, все такие же, как и он, я и имена их не помню. Кстати…"
Михалыч встал и пошёл в большую комнату, где в шкафу лежала записная книжка с телефонами и адресами, включил свет, стал листать:
"Где он сейчас? Вот, нашёл и адрес, и телефон, а звать её… ну да ладно. Может позвать их, уговорить жить всем вместе? Потерплю… И Алексей на моих глазах будет".
Михалыч лёг на диван, закрыл глаза и представилась ему летняя ночь в степи – небо ясное, и звёздочки яркие, близкие, так и хочется коснуться… земля за день согрелась, тёплая, он лежит на спине, закинув руки за голову, и смотрит в бездну, а вокруг немыслимый простор, безмолвие и ни души… и будто он тот, самый первый человек, а до него ничего не было… и вплетались, и вспоминались, и приходили откуда-то слова: "В начале сотворил Бог небо и землю.
И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И был вечер, и было утро: день один…"
После этой ночи Михалыч понял, что поедет в заповедник и поедет весной, чтобы тюльпаны цвели. Вот зима пройдёт, и поедет.
Он стал копить деньги на поездку.
Хотя Михалыч и пенсию получал, и работал, и, казалось бы, всё было нормально у него в материальном плане, но был Алексей, который просил и просил, а отказать родному сыну Михалыч не мог. Может быть, зря.
Поэтому жил он экономно и скромно.
Он рассчитал так: полтора дня дорога туда, полтора обратно, в заповеднике дня два-три, вот и получается, что потребуется приблизительно пять-шесть дней.
Перед поездкой Михалыч навестил жену.
За оградкой, которую он в прошлом году отчистил от облупившейся краски и покрасил новой серебристой, зеленела молодая травка, на кусте шиповника розовели бутоны, готовые вот-вот раскрыться, и смотрела Тоня с фотографии на памятнике.
Михалыч зажёг свечу, поставил её в цветочницу среди анютиных глазок, многие из которых уже цвели, сел на узкую скамеечку.
Так он уговаривал сына, мол, поедем, навестим мать, так уговаривал… Нет, куда там, у него свои дела и подруги.
Михалыч смотрел на фотографию жены и понимал, что она всё знает и о его намечающейся поездке, и о сыне.
Он протёр памятник чистой тряпочкой, смахнул рукой набежавшие слёзы, а свечу оставил, пусть догорает.
На следующий день сломался холодильник, он был старый, рычал, когда работал, но Михалыч привык к его ворчанию.
А ему ехать через день, и билет куплен туда и обратно.
Опять же деньги. Вот скопил он на поездку, а на холодильник придётся брать из НЗ.
Весь день прошёл в суете и заботах – ездили с сыном в магазин, купили новый холодильник, загрузили продуктами, а вечером надо было собираться. Сын ушёл.
Михалыч достал рюкзак, положил в него плащ и резиновые сапоги на случай дождя, положил смену белья, тёплые носки и свитер – весной ночи в степи холодные, приготовил паспорт и билет.
Спать лёг поздно, завёл будильник, но знал, что не уснёт.
Он лежал и думал, что жил с Тоней тридцать пять лет, и никогда за все годы они никуда не ездили, разве что в дом отдыха от завода по льготной путёвке то ли два, то ли три раза.
Михалыч встал рано, оделся, выпил чаю. Собранный рюкзак лежал у двери.
Он чувствовал себя неважно, какая-то чугунная усталость навалилась на него, видимо, сказывалась суматоха последних дней и переживания – всё-таки никогда он не уезжал из дома так далеко.
Перед дорогой Михалыч присел на табуретку, стоящую у двери, и вдруг где-то в груди резанула такая острая боль, как кинжалом по сердцу.
Он с трудом привстал, чтобы взять таблетку из кармана брюк, закружилась голова, прислонился к двери…
На следующий день Алексей приехал домой, отпер дверь ключом, но открыть её не мог, будто с другой стороны к ней прислонили что-то.
Он напрягся, приоткрыл дверь, прошёл и увидел отца, лежащего на полу.
Алексей всё понял. Передвинул тело отца к стене, позвонил на скорую, потом достал из куртки отца паспорт.
Из паспорта выпал билет до города с красивым названием Элиста.
Братья
"Как некстати, ах как некстати, – подумал Аркадий, но тут же спохватился. – Нет, что это я говорю, Тимофей мой родной брат, столько лет не виделись!"
Аркадий торопился в магазин купить к столу кое-какие продукты.
Буквально час назад позвонил его брат Тимофей, который свалился как снег на голову, сказал, что проездом, хочет навестить, взглянуть, поговорить.
Они не виделись почти одиннадцать лет.
"Сказал придёт к трём часам. Останется ночевать? Или посидит и уйдёт? Уйдёт? Может… Может, я тогда успею к Зое? Обещал же сегодня к семи вечера", – Аркадий представил себе Зою, её рыжие глаза, рыжие конопушки, рыжие непослушные волосы, представил себе её милую улыбку и ямочку на правой щеке, почему-то только на правой.
"Зоя, Зая… Зая моя", – шептал он, воображая, как придёт и обнимет её, такую тёплую и золотую, словно солнечный зайчик, который хочется схватить в ладони и не выпускать.
Он споткнулся и чуть не упал – вчера потеплело, снег подтаял, а сегодня подморозило, и лужицы на асфальте покрылись звонкой корочкой льда.
В магазине располагалось небольшое кафе.
У окна под раскидистой пальмой стояло несколько столиков, за одним из них сидела женщина и мальчик, годика три-четыре, аппетитно пахло свежей выпечкой и кофе.
Аркадий взглянул на часы:
"Время есть, выпью кофе и пойду домой".
Он сел за столик напротив мальчика с мамой, отпил глоток кофе:
"Кофе был горячий, крепкий и сладкий", – вспомнил Аркадий известную фразу, но не закончил её, а засмотрелся на малыша, который воевал с котлетой, лежащей на тарелке.
Пышная, белая котлета была покрыта румяной корочкой, и от неё исходил аппетитнейший запах.
"Из куриного мяса, – отметил Аркадий и сглотнул слюну, так захотелось ему попробовать эту котлету. – Кажется, здесь есть отдел кулинарии, надо и мне купить к столу таких котлет, а дома только разогрею".
Между тем малыш склонился над котлетой, проткнул её вилкой, и из неё фонтанчиком брызнуло растопленное масло, положенное внутрь, брызнуло и угодило прямо ему в щёку.
Мальчик испугался и захныкал, женщина открыла сумочку, вытащила салфетку и стала вытирать масло с личика малыша, приговаривая ласковые слова утешения.
Аркадий допил кофе и направился в отдел кулинарии.
Высокая, статная продавщица вынесла поднос с большими пухлыми котлетами, прилепила к краю ценник с надписью "котлеты по-киевски" и выложила его на прилавок.
"Как хорошо делает эти котлеты Зоя! То ли чесноку много кладёт, то ли зелени, а может быть, сыра, но обязательно внутрь прячет кусочек масла, и так вкусно получается – пальчики оближешь", – подумал Аркадий.
Купив приглянувшиеся котлеты, он заторопился домой.
Он был разведён, жил один, его десятилетняя дочка осталась с мамой.
Старший брат его Тимофей в девяностые годы устроился работать в совместную российско-немецкую фирму и стал ездить в Германию, вначале в короткие командировки, потом стал задерживаться надолго и, наконец, объявил, что уезжает насовсем.
Тимофей был старше Аркадия на восемь лет, в год эмиграции ему было тридцать, и женат он ещё не был.
"Значит, сейчас ему сорок один, – подумал Аркадий, ставя на стол две рюмки и бутылку водки, – одиннадцать лет прошло, женился, конечно, дети есть".
Он поставил закуски, хлеб, минеральную воду.
"Пьёт ли он водку? Ничего, у меня в баре есть бутылочка хорошего коньяка, – вспомнил он и тут же спохватился. – Ремонт. Ах, как не вовремя этот приезд! Или не вовремя ремонт".
В квартире Аркадия неделю назад начался ремонт, и две комнаты выглядели как поле битвы после налёта вражеских войск – мебель вынесена и столпилась в холле и коридоре, обои со стен ободраны, пол застелен бумагой, у дверей сложены малярные инструменты, кисти, ведёрки с краской, шпаклёвкой, клеем.
"Где мне искать коньяк? Куда же я убрал его? – Аркадий вздохнул. – Ладно, водка есть".
Единственной комнатой, где было ещё более-менее уютно, осталась кухня.
Аркадий расставил посуду, заглянул в холодильник, на тарелке лежали пять котлет, которые предстояло лишь подогреть в микроволновке.
Он посмотрел на часы, до обещанного визита брата осталось полчаса:
"Какой он стал? О чём говорить? Столько лет не виделись, отвыкли. А Зоя будет ждать. Позвонить ей и сказать, что не приду? Надолго ли приехал Тимофей?"
Аркадий сел за стол и задумался.
Одиннадцать лет… Как получилось, что родные братья не виделись столь долго?
Когда Тимофей уехал, Аркадию было двадцать два, он год как окончил институт, начал работать, встретил свою будущую жену, готовились к свадьбе.
За всё время разлуки братья лишь несколько раз перезванивались, и это были какие-то бессодержательные, отрывистые, короткие разговоры, последний раз год назад. Тимофей позвонил и долго расспрашивал, где работает Аркадий, как давно и какой адрес места работы.
"Наверное, для анкеты", – подумал тогда Аркадий.