Изуродованное, исполосованное лицо глядело на толпу и скалилось.
На этот раз онемели все. Все село. И Муса. И Старый Учитель. Не в силах оторваться от адской маски, которая когда-то было чарующим лицом Ойнисы.
И только Учитель, который казался всем уже просто живой измученной мумией, вдруг подошел к Ойнисе и радостно посмотрел в ее лицо.
- Буква… - прошептал, нежно и удивленно проводя пальцем по багровому рубцу на левой щеке. - Рафтия… Буква стыда и перевоплощения…
Подозвав дрожащего Азизку, что-то тихо сказал ему.
Азизка кивнул - и неожиданно громким голосом, произнося кругло и ясно каждую букву, крикнул:
- Внимание, школа! Слушай мою команду! Равнение - на лицо тети Ойнисы!
Голос Азизки звучал так, как будто говорил Азизка сразу в три микрофона:
- Буква рафтия, после буквы алейг… Перед буквой осс… Начали!
10
…И дети тихо запели.
Сначала стыдливо и недружно. Косясь на бледные лица родителей в толпе. С усилием глядя в страшное лицо Ойнисы. Боясь смотреть на раскаленное лицо Председателя.
Но вдруг их глуховатые голоса зазвучали чище и тоньше. Как будто не они пели прекрасные непонятные слова, а эти слова сами пели себя с помощью детских языков и невинных обветренных губ.
Пению помогала странная музыка, вдруг проснувшаяся где-то рядом…
Где, откуда она текла - прозрачная, влажная как шелест яблони после дождя… Удивленно переглядывались карнайчи, вертел головой скептический Иван Никитич… Одним казалось, она шла из Бани; другим - спускалась на крыльях-невидимках из пустого пыльного неба…
Музыка светилась и текла; дети, удивленные своим новым небесным голосам, пели, пели и бесшумно хлопали в ладоши… Пение окутывало всех вокруг; музыка проникала сквозь самые грубые, забитые гноем повседневности, уши.
Вздрогнули жесткие губы старика-учителя.
Подпевал на какой-то церковный лад Иван Никитич.
Пел, запрокинув голову и глотая слезы, седой Муса. Подхватывала хриплым, дрожащим голосом безобразная Ойниса.
Вот уже запела Ханифа, тряся головой, словно пыталась стряхнуть с губ неожиданную песню. Завыли сиротскими голосами люди в черном. Даже Участковый, наклонившийся было за пистолетом, так и застыл, вздрагивая - песня просачивалась сквозь его плотно сжатые губы…
Пели все - кто радостно, кто скорбно, кто в бессильной ярости. Но и их голоса звучали все чище и торжественней.
Это необъяснимое наукой явление продолжалось, наверно, недолго. Поднявшись на ту сияющую ступень, дальше которой - обморок, пение прервалось. Было слышно, как под куполами Бани еще разносится и оседает алмазной пылью эхо.
- Смотрите! - успел крикнуть кто-то, показывая наверх.
Небо дрогнуло.
Гигантской трещиной вспыхнула молния.
Откуда она взялась на безоблачном небе? Все застыли с запрокинутыми лицами.
И пошел дождь…
- Этого не может быть, - говорили люди, ощупывая свои влажные затылки и плечи, подставляя недоверчивые ладони под капли.
- Дождь! Дождь! - запели дети и стали танцевать.
Даже окровавленная собака зашевелилась и стала ловить капли высунутым языком.
Дождь падал с безоблачного неба прозрачными плевками на все законы природы; летел и смешивался с солнцем.
И прервался… Новая молния разорвала небо и ударила куда-то недалеко от бани.
Люди вскрикнули. Кто-то бормотал молитву.
Земля на месте удара молнии задымилась, посыпались вниз с холма камни.
И хлынула вода. Прямо из земли. Вода…
Хлынула из сухой земли вода.
Из земли - вода…
- Вода… вода… вода… - закипели губы, зажглись глаза, зашелестели обметанные жаждой языки.
Поток затоплял ложбину под холмом и блестел на солнце…
- Вода-а-а-а! - закричали люди. - К нам вода вернулась!
И бежали вниз, туда, где уже бурлили волны.
- Это все колдовство… - хрипел Председатель. - Этого ничего нет!
- Может, и тебя, Председатель, - нет? Может, ты - колдовство? - смеялись люди. И бежали вниз.
Первые ряды уже вбегали в воду:
- Пресная! Люди, вода пресная… О, какая сладкая!
Вода уже растеклась небольшим озером, поток все бил из земли, поднятый песок быстро оседал. Вот уже все село было у воды; люди падали прямо на берегу и горячими глотками втягивали в себя влагу… Напившись, сбрасывали верхнюю одежду, забегали в воду, брызгались, обезумев… Снова пили, боясь, что вода пропадет, исчезнет, уйдет в землю, оставив мертвый налет соли…
Но вода не исчезала. Кто-то уже кричал из озера: "Осторожно, здесь глубоко". И смеялся… Все смеялись. Смеялись и плакали. Старый Учитель, умыв лицо, отчего на его мохнатых бровях затрепетала радуга, вытянул дрожащую руку к озеру и зашептал:
- Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной… Ты катишь волны голубые…
И спрятал лицо в ладони.
По берегу ходила Ханифа, водя за руку бледного Участкового, и падала на колени:
- Люди… Простите нас! Ой, простите нас, люди! Это все Председатель и его мафия нас заставляли… Мы никого с мужем обижать не хотели, непроизвольно это получалось… Приходите к нам, я вам и курт, печенье подешевле продам, и носки импортные новые, сто процентов хлопок… Простите нас! Нам просто сына женить надо, вон какой сыночек вырос…
Сыночек - волосатый толстяк с двойным подбородком и девичьей грудью - резвился в воде, брызгая на убегавших от него девушек…
- Простите… - глухо подпевал жене Участковый.
Конечно, их прощали.
Вдруг кто-то закричал:
- Смотрите! Люди, смотрите!
И вот уже десятки голосов закричали:
- Люди! Ойнисе-хон лицо вернулось! Люди, лицо!
Ойниса медленно шла по щиколотку в воде, в мокром халате, который на нее одели еще там, на холме. Безумными пальцами она ощупывала свое лицо, не находя на нем прежних шрамов. Рядом шли и подбегали люди, желавшие увидеть еще одно чудо этого дня и прекрасное лицо Ойнисы…
А Ойниса все недоверчиво гладила свои щеки и бессмысленно улыбалась.
Вдруг, не выдержав, упала и хрипло разрыдалась; школьницы, подоспевшие женщины склонились над ней, гладили ее и целовали:
- Ойниса-хон, зачем плачете? Такое вам счастье расцвело, веселиться надо…
- Да-да, веселиться, - кивала Ойниса, всхлипывала и строила забавные рожицы, привыкая к своему новому прежнему лицу.
За этими чудесами и явлениями природы об Учителе как-то забыли. Потом вспомнили, конечно. Но его не было ни внизу, у озера, ни наверху, около Бани… Искали и в самой Бане - Учитель исчез.
Исчезли, правда, и Председатель, и люди в черном - но за Председателя никто не волновался, а об исчезновении бандитов с их ножами - никто не горевал. А вот Учитель…
Люди стояли около Бани; ветер, обычный наш ветер теребил их, бросал щепоть песка в их недоумевающие лица. Внизу живым изумрудом горело и густело озеро. Стоял нетронутым стол с лакомствами, шевеля на ветру скатертью. Каменным позором топорщилась груда булыжников. Учителя не было.
Только собака Учителя подползла к людям, оставляя кровавый след, и заскулила.
Ее, по просьбе Золота, Сабир забрал. Может, еще выживет.
11
Я стою около яблони. Все на ней, как и раньше. Качается на ветру клетка с беданой, пленной нашей певицей. Шумит о своих старческих хворях радио. Крутится вертушка.
Золото уже не сидит на ветке, не смотрит в свой любимый бинокль. Потерялся куда-то бинокль, да и кому он, без стекол и увеличения, нужен. А сам Золото…
- Здравствуйте, Абдулла-акя! - приветствует меня, подходя, Золото. - Как здоровье, как дома? Заходите к нам, зачем здесь просто так стоять? Самое неудобное дерево - отец даже срубить хотел, потом решил оставить: пусть оно как дедушка другим деревьям останется.
"Другие деревья" - это молодые яблони, посаженные на месте старого яблоневого сада. Вот такие зеленые внуки.
- Как ты вырос, Золото! - по-стариковски качаю головой, привычка такая недавно появилась. - Сколько тебе уже, пятнадцать?
- Шестнадцать.
- Ай молодец какой! Отец еще женить не хочет?
- Я сам еще не хочу. Буду в педагогический институт в городе поступать, дело Учителя продолжать.
Молчим.
- Ладно, дядя Абдулла, может, все-таки к нам зайдете?
- Спасибо, Золото, я тут еще постою немного, бедану послушаю…
Золото смотрит на меня. Он все понимает. Он уходит.
Да, так мы и не нашли Учителя. Как будто его водой от нас смыло. Когда кто-то из наших в городе был, стал семью его искать, ему сказали: они уехали. А куда уехали - туман и разные соседские гипотезы. И, главное, зачем из города уезжать? - там и газ у них есть, и лампочка горит.
Председатель ведь тоже исчез. Вот уж точно тема для какой-нибудь химической диссертации! Как в воздухе растворился. Правда, представить, как Председатель с его пузом и килограммами растворяется в воздухе, конечно, трудновато даже для научной мысли. Поэтому кто-то говорил, что Председатель, увидев такое обидное для него окончание банного дня, вскочил на лошадь и полетел в столицу. И вроде в столице его потом издали кто-то из наших видел, хотя добавлял, что видимость была нечеткая и вообще в столице много таких людей, похожих на нашего Председателя.
Еще ходили слухи, что, прискакав в столицу, Председатель упал, кому надо, в ноги, и омочил слезой ковры в каких надо кабинетах. И что, кроме слезы, в ход были пущены и более убедительные и конвертируемые доводы.