Глава 4 (продолжение)
В дверь конспиративной квартиры звонил сам Свин, секретный код – последовательность длинных и коротких звонков – был известен только ему. Дверь открыл странный молодой человек – с интеллигентной бородкой, аккуратно подстриженный, в очках, косоворотке, простых каких-то брюках и солдатских сапогах. Он молчал, внимательно смотрел на нас и не двигался. Насмотревшись, он открыл дверь и сказал вежливо:
– Проходите.
Все это напоминало мне фильм "Операция "Трест"", и я чувствовал себя если не Кутеповым, то, по крайней мере, Савинковым – уж никак не меньше собственной значимости. Мы прошли в комнату, заставленную книжными полками.
– Садитесь. – Второй молодой человек, точь-в-точь такой же, как и первый, встретивший нас, стоял у окна и показывал рукой на диван. Та же бородка, очки, те же сапоги, брюки, косоворотка, внимательные глаза того же оттенка, то же лицо. "Вот это конспирация", – подумал я и толкнул локтем Цоя. Тот взглянул на меня и хихикнул. Загадочные бородачи взяли по стулу, сели напротив и спросили:
– Ну как?
– Да ничего себе, – ответил Свин.
"Это что, пароль, что ли?" – подумал я.
– А где Троицкий? – спросил Свин.
– Троицкий подойдет попозже.
"Шеф появится в последний момент", – подумал я.
– Ну, познакомимся, – сказали бородачи.
– Рыба, – сказал я, протягивая руку "крючком".
– Цой.
– Свин.
– Пиня…
Мы чувствовали, что перехватываем инициативу и становимся хозяевами положения. Наши крючки окружили бородачей со всех сторон, и они неуверенно протягивали руки, не зная, как ответить на приветствие. Свин встал и помог им, показав, как нужно сжимать руку.
– Володя.
– Сережа.
Хозяева поздоровались со всеми по очереди. Они оказались братьями-близнецами и самыми настоящими битниками, как потом выяснилось. Как-то сразу все почувствовали себя свободнее, сели поудобней, бородачи тоже расслабились, и Володя сказал:
– Послушайте нашу работу.
Он поставил на магнитофон ленту и включил аппарат. "Дамы и господа. Товарищи. Сейчас перед вами выступит всемирно известная группа "Мухомор" – отцы новой волны в Советском Союзе. В своих песнях ребята поют о природе, о женщинах, о любви к своей великой стране. Искренность их песен снискала им мировую популярность". "Мухомор", – сначала по-английски, а затем – по-русски произнес с ленты мужественный голос. А потом началось такое, что мы принялись дико хохотать, бить друг друга по плечам и головам, топать ногами и рыдать от восторга. На записи мужественные и немужественные голоса читали стихи под фонограммы музыкальных произведений, которые в то время наиболее часто звучали по радио и телевидению и являлись фирменной маркой советского вещания – от "Танца с саблями" Хачатуряна до Джо Дассена и Поля Мориа. Стихи же были безумно смешные и абсурдные, приводить их я здесь не буду, хотя и помню наизусть достаточно много. Если хотите – приходите ко мне, я вам почитаю, а еще лучше – обратитесь к самим "Мухоморам".
В общем, бородачи были нашего поля ягоды, а может быть, мы – их поля, это неважно. Главное – мы моментально нашли общий язык и стали рассказывать друг другу о бесчинствах, которые мы творили в Ленинграде, а они – в Москве.
Неожиданно раздался звонок в дверь – звонили, но хозяева попросили нас всех замолчать, выключили магнитофон, Володя пошел открывать дверь, а Сережа остался в комнате. Володя вернулся к нам в сопровождении молодого человека все в тех же солдатских сапогах, и мы поняли, что это еще один "Мухомор". Нам было приятно, что задолго до концерта публика уже потихоньку собиралась.
– Свэн, – представился вновь прибывший.
– Свин, – сказал Свин, протягивая руку.
Вошедший вопросительно посмотрел на всех присутствующих, помолчал, потом с нажимом повторил:
– Свэн.
– Свин, – улыбаясь, ответил Свин.
Очевидно, юноша подумал, что его дразнят, и не знал, как поступить, – обижаться на такую глупость не позволяло вроде бы реноме "Мухомора", но нужно было что-то делать – все смотрели на него и ждали продолжения, и он сказал уже без нажима и с интонацией "ну ладно вам":
– Свэн.
– Свэн, да это Свинья, его зовут так, – выручил друга Сережа.
– Свэн, – повторил совсем смешавшийся Свэн.
Все окончательно развеселились, в том числе и Свэн, и продолжили прослушивание записи "Мухоморов", попивали чай с бубликами, отогревались в уютной теплой квартире. Мы совсем было разомлели и стали даже подремывать, как пришел Троицкий.
После прозвона, естественно, "кодом", он влетел в комнату, не раздеваясь, окинул нас всех цепким взглядом, сказал "привет" и вызвал Свина на лестницу для конфиденциальной беседы. Через пять минут (вот это деловой разговор!) Свин вернулся и сказал:
– Одевайтесь, поехали. Все в порядке. Концерт будет. Троицкий выставляет бухалово, играть можно всю ночь. Аппарат есть.
И мы двинулись по вечерней зимней Москве – впереди, выдвинув рыжеватую бороду, известный музыковед, за ним – восемь молодых людей совершенно неописуемого вида, и завершали шествие трое в солдатских сапогах, двое из которых были абсолютно на одно лицо. Дорога была неблизкой – троллейбус, метро, трамвай, и наконец Артем сообщил:
– Приехали.
Мы вошли в подъезд большого "сталинского" дома, и Артем позвонил в одну из квартир – уже без всякого кода. Дверь открыл очередной бородач, но не стал сверлить нас глазами, а спокойно пригласил проходить. Он оказался известным в Москве художником-концептуалистом, а когда мы увидели пару его работ – объявления, какие висят на столбах и заборах всех городов, на тетрадных листочках в клеточку и с отрывными телефонами, – мы поняли, что он тоже битник, и признали за своего. Текст объявлений Рошаля (так звали хозяина) абсолютно соответствовал нашей гражданской позиции – "Меняю себя на все что угодно" и "Мне ничего не нужно".
В квартире оказалась пара электрогитар – бас и шестиструнная, один барабан "том", бубен, бытовой усилитель и пара колонок. Все это было заблаговременно собрано московскими любителями панк-рока. Артем предложил нам собраться с силами, настроиться и репетнуть – до прихода публики, по его словам, оставалось еще около часа, а сам, взяв с собой Пиню, отправился в винный магазин.
До их возвращения, конечно, ни о какой репетиции не могло быть и речи, а когда Артем и Пиня вернулись, то зрители уже начали собираться. К нашему удовольствию, публика была именно та, которую мы бы хотели видеть на нашем выступлении. Пришли какие-то пожилые розовощекие мужчины в дорогих джинсах и кожаных пиджаках, с золотыми браслетами часов, женщины снимали меховые шубы и оказывались в бархатных или шелковых платьях, увешанные, опять же, золотом, а мы тихо радовались предстоящему веселью и думали, что бы такое учинить посмешнее.
– Они на панк-рок всегда так наряжаются? – спросил Свин у Артема. Артем промолчал. Он дико волновался – это было видно. Он только сейчас воочию увидел нас такими, какими мы были наяву, а не в его размышлениях о советском панк-роке, а на фоне его золотых гостей мы выглядели ой-ой-ой как специально.
– Да-да-давайте, выпейте и начинайте, – сказал Артем. – То-то-только не волнуйтесь. Если сегодня все пройдет нормально, завтра будет концерт в настоящем зале, – подбодрил он нас. И мы начали.
Первым играл Цой. Он спел одну из двух написанных к тому моменту песен – "Вася любит диско, диско и сосиски". Песня была слабенькая, серая, никакая. Удивительно то, что, написав "Васю", Цой на этой же неделе сочинил замечательную вещь "Идиот", которую ни на одном концерте никогда не исполнял, а песня была классная – жесткая, мелодичная, настоящий биг-бит. На ее основе Цой потом написал "Бездельника № 2". Но все это было впереди, а пока Цой пел своего "Васю" и явно при этом скучал. Публика приняла его тепло, но без восторга и стала ждать следующих номеров.
Следующим номером был я. Поскольку ножницы Панкера успели пройтись по моей голове, я выглядел более экстравагантно, и зрители насторожились. Я проорал им свой рокешник на стихи Панкера "Лауреат" – десять лет спустя его станут играть братья Сологубы и их "Игры":
Я – никто и хочу им остаться,
Видно, в этом и есть мой удел -
Никогда никем не называться,
Не устраивать скандалов и сцен.
И припев:
Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Ля-ля-ля-ля-ля!
Во втором куплете один раз звучало слово "насрать", и зрители несколько оживились: начиналось то, ради чего они надевали золотые серьги и бриллиантовые колье, то, чего они так хотели, – начинался загадочный, таинственный, незнакомый панк-рок… Потом я спел слабенькую панк-песенку "Я пошел в гастроном" и мой главный хит – "Звери", который очень понравился Артему.
Таким образом, Цой и я немного разогрели публику, и на бой вышли "Удовлетворители" – Свин, Кук и Постер. Постер бил в бубен, поскольку был уже настолько пьян, что даже с одним барабаном справиться не мог. Свин был освобожденным вокалистом, но в некоторых песнях брал гитару и издавал пару звуков, Кук играл на гитаре, Цоя они попросили помочь им на басу.
Начали "АУ" с песни Макаревича "Капитан корабля" ("Случилось так, что небо было синее, бездонное…"). Первый куплет игрался так же, как и у "Машины", а дальше начинался бешеный моторный панк-рок с упрощенной гармонией, и заканчивалась песня троекратным повтором:
Забыли капитана,
Забыли капитана,
Забыли капитана
Корабля-бля-бля-бля…