* * *
Советская власть в Дагестане переживала тяжёлые дни. С одной стороны на Темир-Хан-Шуру активно наступали банды Гоцинского, а с другой – на Порт-Петровск со стороны Азербайджана в походном порядке наступал кадровый казачий корпус под командованием Бичерахова, который в результате тяжёлых боёв благодаря численному и техническому превосходству занял Порт-Петровск, установив в городе режим кровавого террора. Едва сформировавшейся из простых дагестанцев Красной Армии пришлось вступить в борьбу сразу с двумя опаснейшими противниками.
Истинные просветители, такие как шейх Гасан Кахибский, конечно, не могли не озаботиться тем положением, в котором оказался народ в результате жестокого противостояния, и горячо взывали к здравому смыслу, готовые ради всеобщего спокойствия занять любую примиренческую позицию, могущую принести мир на землю Дагестана: "Братья и сёстры, как вы сами знаете, положение сейчас довольно-таки беспорядочное, так что трудно разобраться тому, у кого нет правильного ума и здорового сердца. Один выступает и заявляет, что он имам народа, другой говорит, что он глава народа. Народ не знает, как быть, кому подчиняться, к кому примыкать. Нажмудин претендует на имамство, а Кайтмаз стремится к главенству. Нет сомнения, что цель обоих – сохранность овец, имущества, домов с помощью вас и вашей крови, хотя языком они говорят иное… Я вас предупреждаю, чтобы вы не обманулись, не совершайте кровопролитие, идя за вышеуказанными авантюристами, не делайте своих детей сиротами и своих жён вдовами… Кто из вас имеет здравый ум, пусть ищет себе путь и спасает себя, своё имущество, семью… Мы очутились в том времени, о котором предупреждены в преданиях от Кааба и Ибн-Мас Уда, да помилует их обоих Аллах. Если такое положение продолжится, то нечего плакать по усопшим и радоваться рождённым, смута распространится между народами, как настоящий потоп, дозволенное и недозволенное будет трудно различать, люди станут как пьяные от голода и от наготы, часть населения покинет родные места, начнут бежать от одного аула к другому. Нет никакого сомнения в том, что все эти беспорядки произошли благодаря тем, которых проклинал Божий посланец: "Смута спит, и кто разбудит её, тому Божье проклятие"… Мы уговаривали правителей о том, что большевики передают власть народу и что казаки уйдут, но полковник Кайтмаз Алиханов не послушал нас, наоборот, он послушал Гоцинского, который покинул свой дом, зажёг огонь везде и всюду, где ступала его нога, а затем убежал, подобно тому, кто зажёг огонь на хвосте кошки, затем пустил её к сеновалу, полному сухого сена, и убежал. Но у Аллаха есть свой закон, сводящий к тому, что жернова мельницы будут вращаться на голове тех, кто их сперва раскрутил…
Вам следует доставлять моё это письмо из одного аула в другой, чтобы оно читалось в мечетях, на собраниях. Кто последует – самому хорошо, кто упорствовал – тому гибель, пусть сам на себя пеняет. С приветом, бедный Кахибский Гасан…"
А между тем в горах и аулах началась активная борьба за восстановление Советской власти. События развивались так стремительно, что растерявшийся князь Тарковский, объявленный временным военным диктатором Дагестана, вынужден был обратить претензию к турецкому правителю в том плане, что помощь в деле разгрома большевизма со стороны турков явно недостаточна.
Чрезвычайный Военный Совет, образованный для руководства военными операциями против контрреволюционных сил в Дагестане, обратился к дагестанцам со страстным призывом: "Братья! Чем жить в рабстве, лучше умрём свободными борцами за свободу! Всякий, кому дорога свобода, кто не желает быть рабом богачей, князей и других господ, кто хочет помочь трудящимся в это тяжёлое время, пусть идёт в Красную Армию…"
Всего за несколько месяцев своего существования Советская власть успела завоевать в народе популярность, а кровавый режим Бичерахова-Тарковского вместе с подлым убийством Махача Дахадаева и издевательствами, мародёрством и грабежами со стороны банд и турецких офицеров переполнили чашу терпения горцев, которые стали оказывать как большевикам, так и Красной Армии повсеместную поддержку.
В результате тяжелейшей борьбы в марте 1920 года Советская власть в Дагестане была установлена окончательно. И в том же году, 13 ноября, в Темир-Хан-Шуре при огромном скоплении народа был проведен Чрезвычайный съезд народов Дагестана, куда Центральный Комитет партии и новое советское правительство направило товарищей Сталина и Орджоникидзе, поручив им провозгласить автономию Советского Дагестана.
Часть II
(1921–1931)
Ветер перемен
Глава 1
– Смотри, что я тебе принёс! – Ансар протянул жене бумажный кулёк, в котором лежали три больших золотистых апельсина.
– Где ты их взял? – обрадованно спросила Айша. Ей уже приходилось лакомиться этими диковинными плодами в отцовском доме, куда с удовольствием захаживали со своим товаром заезжие купцы, но сейчас ей показалось, что апельсины чудесным образом появились прямиком из "Тысячи и одной ночи".
– У армянина купил, – ответил Ансар и ласково улыбнулся ей. – Съешь, прошу тебя!
– Спасибо! – Глаза Айши увлажнились, и она быстро отвела их в сторону, чтобы муж ничего не заметил.
Прошло уже больше года с тех пор, как они поселились в столице Дагестана, Буйнакске, ещё недавно называвшейся Темир-Хан-Шурой. Небольшой, но оживлённый город был когда-то военным укреплением и почти полностью состоял из русских военнослужащих. Тогда же, официально возведённый в ранг окружного города с резиденцией губернатора Дагестана и Терека, он стал привлекательным местом для всех людей, приезжавших сюда как с гор, так и из внутренних российских губерний. Здесь процветала торговля, а улицы, интенсивно застраивавшиеся домами, были вымощены камнем и освещались множеством фонарей.
По приезде Ансару и Айше удалось за сравнительно небольшую плату снять небольшой домик, хозяин которого проживал в Тифлисе, наказав приглядывать за домом родственникам покойной жены, а те, в свою очередь, стали сдавать его внаём сначала русским офицерам, потом армянским торговцам и наконец – приехавшей с гор молодой семье.
После почти целого месяца безуспешных поисков работы Ансар устроился, наконец, в управление небольшого хлебозавода, поставлявшего свою продукцию вначале Белой, а затем и Красной армии.
После службы Ансар отправлялся в местную ювелирную мастерскую, где по совместительству работал мастером и куда частенько наведывались местные промышленники и военные, щедро оплачивавшие украшения, заказываемые ими для своих дам.
В душе Ансар винил себя за то, что Айша по его милости лишена привычных с детства удобств, и клятвенно обещал себе, что она ни в чём никогда не будет нуждаться, а потому работал с утра и до поздней ночи и затем, лёжа в постели и крепко прижимая к себе жену, мечтал о времени, когда они обзаведутся собственным домом, наполненным покоем, счастьем и звонкими детскими голосами.
Порой, засыпая, он в смутных своих сновидениях видел величавые ряды гор, нависших каменной стеною над бегущими внизу потоками мутной реки, и просыпался потом с сильно бьющимся сердцем, и долго не мог заснуть, вспоминая родные места и дивясь тому, что в жизни, оказывается, не всё так складывается, как предполагалось, и что вот он уехал из Кумуха, а ведь собирался остаться там до конца своих дней.
Но здесь, внизу, жизнь была такой оживлённой, и интересной, и наполненной новыми впечатлениями и новыми знакомствами, что он и не помышлял о том, что, возможно, когда-то захочет вновь возвратиться обратно.
Жизнь в городе била ключом, здесь постоянно возводились новые строения и появлялись новые лица, и от этого постоянного действия жить было здесь чрезвычайно увлекательно и интересно.
И даже когда в стране поменялась власть, город продолжал точно так же бурлить и кипеть, но просто уже в другом направлении.
Появилось множество людей в кожанках, и песни на улицах стали распеваться всё больше революционные, и городская детвора, подражая взрослым, выстраивалась в шеренгу и, отбивая босыми пятками мостовые, во всё горло распевала "Смело, товарищи, в ногу…" – марш, любимый всеми большевиками.
И мода здесь была совсем иной, городской и европейской, и вот уже Ансар сменил свою черкеску и папаху на франтоватый костюм и шляпу в форме котелка, а для Айши купил наряды нисколько не хуже тех, что носили городские франтихи.
Повсюду звучал русский язык, на котором говорили и дагестанцы, и армяне, и азербайджанцы, и евреи, приезжавшие сюда со всех уголков России и остававшиеся работать педагогами, врачами, инженерами и просто торговцами.
Айшу удивляло здесь всё, и вечерами, когда Ансар возвращался с работы, она ставила перед ним ужин и садилась напротив, подперев лицо рукой и жадно слушая его рассказы о том, как прошёл день, а потом, переодевшись в пошитое по моде платье, выходила с мужем на прогулку по оживлённой и многолюдной главной улице города.
Каждый день приносил новые знакомства, и Айша постепенно отвлеклась от грустных мыслей, связанных с собственным предательством. Она была счастлива с Ансаром и не представляла рядом с собою никого другого, но то, как она поступила со своими родными, терзало и мучило её. Она постоянно обращалась мыслями к родителям, и братьям, которых давно не видела, и, конечно, к любимой подруге Шахри. Как они там все? Простили ли её? Наверное, нет, тяжело вздыхая, говорила она себе, да и не простит отец никогда, уж она-то его знает! И от этих мыслей сердце её непрестанно ныло, и она никак не могла быть счастлива, даже несмотря на то, что рядом был любимый и что Всевышний, по-видимому, её простил, раз благословил беременностью.