– Слушай, я не хотел, – огорчился Аннон. – Кто ж знал, что он такой ранимый. Ты не предупредил…
Я улегся на пол перед мастифом и забарабанил собачью польку по его зубам. Он откликнулся вполне звучно, так что "дрова" получились музыкальные. Однако теперь надлежало тем более с ним что-то делать. Так что на другой день опять я набрал знакомый номер.
– Гарик, – сказал я печально, – ваш рояль таки упал.
– Но ведь я же сказал! – закричал он с досадой. – Я же предупредил: не двигайте его! Неужели так трудно было запомнить? Ах ты, боже мой! Что же вы наделали!
Словно я ребенка изнасиловал.
– Что делать, так получилось, – сказал я с интонацией "все там будем". – Вы его так поставили. Люди пришли, решили переставить, я на минуту отлучился (ложь)…
– Люди, – повторил Гарик с невыразимым отвращением. – У себя бы дома рояли двигали. Как же вы меня огорчили!
– Гарик. Вы этот рояль нашли. Вы его без спросу ко мне затащили. Теперь получается, я должен был, затаив дыхание, день и ночь беречь его пуще глаза. У меня, честно говоря, несколько другие планы.
– А жаль, – вздохнул Гарик. – Но он хоть не сильно разбился?
Он, кажется, решил, что рояль выкинули в окно.
– Он совершенно в целости. Только что лежит на брюхе.
– Думаете, можно починить?
– Уверен.
– Да-а? – недоверчиво протянул Гарик. – Вообще-то у меня есть знакомый мастер. Я вам дам его телефон.
Я набрал воздуху и сказал как можно спокойнее:
– Значит, так. Ваш рояль, вы и чините.
– Ну что вы. У меня таких денег нет.
– Но я же вам заплатил за дежурство.
– Это мне на жизнь, что вы. Кроме того, я в Среднюю Азию собираюсь. Вы не хотите в Среднюю Азию?
При этом он ничуть не издевался надо мной.
– Нет, не хочу. Я хочу, чтоб вы рояль забрали. Приводите своего мастера, пусть чинит, я заплачу, согласен (далее голос мой возвысился) – НО ТОЛЬКО УБЕРИТЕ ВЫ ЕГО ОТ МЕНЯ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!!!
Он сказал, что сейчас занят, а через неделю уберет.
Через неделю я ему позвонил. Он сказал, что сейчас еще занят, но через неделю обязательно уберет. Я сказал, что если не уберет, я сам уберу.
– Вы-хотите-выкинуть-рояль-на свалку?
Я положил трубку.
Антон разыскал по моей просьбе какого-то директора детской музыкалки. Тот сразу не поверил, что ему предлагается концертный рояль – задаром, пусть только вывезет. Узнав, что рояль не совсем целый, еще больше не поверил, осталось одно: осмотреть вещь лично. Был привезен, долго играл гаммы на корточках, раскрывал, обнюхивал струны – в итоге, с видом большого одолжения, сообщил:
– Я его возьму.
Отдавая себе отчет, что я собираюсь распорядиться чужим имуществом, я сделал последнюю попытку.
– Алло, Гарик. Я хотел…
– Бессонница, Гомер, тугие паруса… я список кораблей прочел до середины… а вы, наверно, опять насчет рояля. Слушайте, у вас есть время? Приезжайте. Здесь море, песок, красота такая, что пиво пьется, как бесплатное.
– Вам хорошо.
– Приезжайте – вам тоже будет хорошо.
– Мне будет хорошо, когда вы рояль заберете.
– Да заберу я его, заберу, какой вы все-таки…
– Когда?
– Недели через две… через три…
– У вас есть одна. Потом его увезут, я договорился.
Пауза.
– А-а… куда увезут?
– Не на помойку, не бойтесь.
– Но… вещь все-таки не ваша.
– Хотите, чтобы я ее купил?
– Так было бы, наверно, справедливо, разве нет?
– И сколько вы хотите?
– Ну я не знаю… хотя бы тысячу?
– Шекелей?
– Почему? Долларов.
Вот и прояснилась наконец пошлая подоплека всей этой астральности. Птицы Божии не сеют, не жнут… Как же, не жнут они.
– Гарик. Вы привезли сломанный рояль, ноги отдельно. Сейчас он в том же виде, хуже не стал. Как привезли, так и увозите. Я вам дам двести шекелей. Или он поедет в другое место. Ровно через неделю.
Но Гарик устоял.
И ровно через неделю рояль уехал в музыкальную школу, шекели остались при мне. Гонорар за дежурство Гарик получил через Соню, "была без радости любовь, разлука будет без печали!"
До сих пор в моих глазах картина, как четверо дюжих арабов, искусно спеленав беспомощную лакированную музыку брезентовыми поясами, выносили ее на улицу и грузили в кузов перевозки. Как безногий гигант колыхался между ними, удаляясь от меня и не глядя в мою сторону. Как пятый араб легко нес следом в полосатой сумке торчащие из нее три ноги и педальную стойку. А я стоял и смотрел, как уходит от меня непрошеный постоялец, и мне вспомнились разные случаи несостоявшейся любви, чреватые поздней тоской. В ушах моих звучал недоумевающий Гарик:
– Рояль ему не нужен… С ума сойти…
* * *
Вот так бы он и капитану моему:
– На кнопку бы он нажал… С ума сойти…
Скандал в синагоге
В Израиле есть сабры, олимы и ватики. Любители искать повсюду ивритские корни, пожалуй, из сабров выведут белорусских сябров, как они вывели Варшаву из Беэр-Шевы, хотя всем абсолютно ясно, что Беэр-Шева – это "Семь колодцев", а Варшава произошла от "Вирсавии" – правда, каким именно образом, я не представляю.
"Сабра" – это наименование некоторого вида кактусов. Его плоды снаружи усеяны острыми шипами, но внутри сладостны. Это, по мнению коренных израильтян, вполне соответствует их характеру: нежное сердце под колючей броней. По наблюдениям Михайлова, сабры – да-а, народ сильный, закаленный и основательный, что касается скрытой нежности, то явных признаков он не заметил, зато сразу же уловил их всегдашнюю готовность пошутить. Что ж, природное чувство юмора нередко и правда говорит о мягкосердечии, хотя и не всегда.
"Олимы" – это новенькие. Вроде Михайлова. Которые здесь живут недавно. Впрочем, Михайлов – особь статья, он гражданин и Израиля и России и делит свою жизнь между обеими странами, что в высшей степени его устраивает: всегда есть возможность отдохнуть от одной на груди у другой.
А так-то нормальные олимы сходу включаются в здешнюю жизнь. И Израиль им всячески помогает льготами всякого рода побыстрее адаптироваться – снять хоть какую квартиру, найти хоть какую работу (мытье подъездов, например), а главное, записаться на курсы иврита – чтобы через два-три года снять хорошую квартиру, найти хорошую работу, а главное, научиться качать права так, чтобы тебя поняли. И тогда ты станешь ватик.
Ничего подобного Михайлову проходить не пришлось – кроме, правда, снятия жилплощади, которое привело даже к покупке квартиры, но все это было преимущественно за свой счет. Что до работы, то она, вся, была в России, а что до иврита, то, и отмечая десятилетие своего израильского гражданства, Михайлов тупо повторил то же, что и на девятилетие и на восьмилетие:
– У меня одна заветная мечта: в одно прекрасное утро проснуться с готовым ивритом.
А все потому, что на случай визита в больницу или контору всегда находился какой-нибудь приятель из ватиков. В остальных случаях жизни хватало плохого английского, которого у Михайлова было много.
Русских израильтян здесь под миллион, среди них есть сложившиеся компании (тусовки), например, белорусских партизан или, скажем, питерских блокадников. Михайлов же тусовался среди литераторов и диссидентов, совмещая в себе оба признака.
Была серия анекдотов:
Один англичанин – джентльмен;
Два англичанина – пари;
Три англичанина – парламент.
Далее. Один француз – любовник;
Два француза – дуэль;
Три француза – революция.
Еврейская серия имела разночтения. Михайлову больше нравился такой вариант:
Один еврей – великий русский художник;
Два еврея – международный шахматный турнир;
Три еврея – скандал в синагоге.
Сам же Михайлов был как-то свидетелем сразу трех скандалов. Правда, евреев было человек пятьдесят, а синагога была не синагога, а русская библиотека, где проводился вечер памяти академика Сахарова.
Здесь надо сказать пару слов о тонком нюансе в отношении русских евреев и той правозащитной общедемократической линии, которой держался академик. Нюанс, я бы сказал, не такой уж и тонкий, а вполне даже толстенький, благодаря иезуитству Кремля.
Дело в том, что в брежневские времена могучее еврейское лобби в союзе с мировой демократией навалились на Кремль, чтобы тот отпустил желающих евреев на все четыре за все их страдания по 5-му пункту (анкетная графа "национальность"), по которому власть, в силу плохого воспитания, упорно дискриминировала советского еврея во всех областях жизни.
Таки Кремль поддался, отпустил еврея во все стороны, но сделал вид, что только в одну: в Израиль "для воссоединения семьи"; тут же у всех евреев (и даже неевреев) мгновенно отыскались родственники, тем более что доказательств родства никто особо и не спрашивал, и евреи поехали из Союза непрерывно, причем уже действовали два перевалочных пункта: Вена – для тех, кто ехал именно и только в Израиль, и Рим – для желающих сразу в Европу или Штаты, не задерживаясь хотя бы для блезиру на исторической родине.