"Та-ак, – подумал я. – По разряду насекомых меня еще не числили. Впрочем, Пушкина друзья называли сверчком, Окуджава рекомендовался как арбатский муравей. Ладно. Козявка так козявка".
– А вот уж если кого поздравить, – продолжил Гарик, оживляясь, – так это вас.
– Меня-то с чем?
– У вас поселился рояль.
– Что значит "поселился"?
– В смысле появился, если вам так понятнее. Самый настоящий рояль. Концертный, хороший. Настройщика, конечно, придется заказывать.
– Спокойно, Гарик, – сказал я взволнованно, главным образом себе, – давайте по порядку. Откуда рояль, почему рояль, зачем рояль.
– Ну-у-у, – разочарованно протянул Гарик, – я думал вы обрадуетесь.
– Да нет. Просто хочу понять. Вы, что ли, пианист?
– Ну причем тут я? Рояль для вас. Вы же музыкант?
– Какой я музыкант!
– Но вы же выступаете?
– Какой я выступаю! Я дрынькаю на гитаре, пять аккордов, это все, мне больше не надо, пять аккордов и шесть струн, а в рояле их сколько? Ну и на кой они мне?
– Вам не нужен концертный рояль? – изумился Гарик, и степень его разочарованности резко увеличилась. Я почувствовал, что теперь он точно сбежит, не дожидаясь моего приезда.
– Гарик, дорогой, ну о чем мы говорим, ей-богу, – заторопился я как бы спеша по неотложным делам и тем самым оставляя шанс меня все-таки на рояль уговорить. – Осталось всего ничего, я приеду, разберемся, хорошо? Я побежал, ладно? – и положил трубку.
И остался наедине со своим полным недоумением. Рояль, концертный, черный, въехал в душу и остановился в ней неудобной холодной глыбой, требующей осознания.
Откуда он его взял? Как он его доставил? Во что он ему обошелся и, следовательно, обойдется мне? И наконец, даже если нашел на свалке, доставил с помощью друзей и ничего вообще не запросит за него – что я буду делать с этим предметом? Устраивать музыкальный салон? Давать напрокат? Брать уроки музыки, чтоб затем давать? Квартира и так невелика, теперь в ней вообще не повернуться.
Рояль надвинулся на меня, как паровоз на Анну Каренину, но не раздавил, а остановился, пыхтя парами. Я опять позвонил, спустя два дня.
– Гарик! Ну что? Он еще стоит?
– Странный вопрос.
– Я к тому, не приснился ли он мне.
– Приезжайте, увидите.
– Где вы его откопали?
– Да какая вам разница? Нашел в кустах.
– Так, может, он в розыске?
– Никакой уголовщины. Играйте на здоровье.
– Поздно мне учиться на рояле.
– На рояле учиться не поздно никогда. Не понимаю, чего вы так переживаете. Вы в него, когда увидите, сразу влюбитесь. Вон он какой: красивый, скромный, блестит, как эфиоп. Приезжайте.
Я приехал.
Во дворе перед домом меня перехватила соседка.
– Вы знаете, что в вашей квартире живет наркоман?
– Впервые слышу. Вы уверены, что не ошибаетесь?
– Наркоман, наркоман! Самый настоящий! Черный, трясется весь, кожа да кости, ужас!
На Гарика портрет никак не походил. Или за время моего отсутствия он – как это? подсел на колеса?
Перед дверьми я перевел дух и на всякий случай позвонил. Тишина… я нажал на ручку, ожидая детективного продолжения – "дверь легко подалась" – нет, заперто. Я отпер и вошел. Никого.
Лишь посреди знакомого интерьера с его немногой и убогой мебелью, с любимыми фотографиями и двумя картинками на стенах, с красивой тяжелой люстрой с хрустальными цацками (чей-то дар), с потертым диваном, на котором сиротливо ежилась неубранная постель, – как неожиданный добавок к комиссионному хламу секонд-шопа, чернел на трех точеных бутылочных ножках – он, концертный рояль, терпеливо ожидая положенных знаков внимания со стороны интеллигентного человека.
Знаков, правда, не последовало. Подняв крышку, я увидел пожелтелые клавиши, словно прокуренные зубы, взял несколько аккордов, вслушался в благородный звук и не услышал фальши, а только матовый призвук, сопровождающий звучание старинных инструментов.
Прошелся по клавиатуре, поодиночке тыкая – не расстроен почти, чуть-чуть в последней октаве. Рояль, блин. Концертный. Педали работают. Садись и играй. Тогда, в пионерском детстве, ты же выучился, и довольно быстро, все еще удивлялись: "Какой природный слух!" Помнишь свой репертуар?
Падыспанец, хорошенький танец,
Его очень легко танцевать:
Два шага вперед, два шага назад,
Повернулся и снова опять.
Вальс "Дунайские волны". Песня "В лесу прифронтовом". "Собачья полечка". Краковяк. "Светит месяц". "На позиции девушка…". На школьных танцах я был запасным тапером после Жорки (тот еще умел "Мурку" и "Яблочко") и Витьки (музыкальная школа по классу баяна). Для концертного рояля не слишком богато. И, прямо скажем, из десяти моих пальцев занято было пять.
Рояль, казалось, снисходительно ждал, когда я прекращу дурачиться и отнесусь к нему серьезно. Француз из аристократов, пришел наниматься в гувернеры к господам Скотининым, стоит, вслушивается, когда же наконец с ним заговорят по-французски.
А у меня французский откуда? Не было у меня его. Время такое было! Не до французского, блин! Это теперь вам все! А мне он на хрен не нужен! Не нужен. Не нужен. Так что уберите это бельмо с моего глаза.
– Але! Гарик? Я приехал, а вас почему-то нет.
– Ну как? Понравился он вам? Правда, хорош?
– Я только вошел.
– Ну и?
– Вошел, и нет никого.
– Не понравился, значит.
– Вроде мы с вами договаривались.
– А Эли нет, что ли?
– Какого Эли?
– Ну я его просил меня подменить на время. Вышел, наверно.
– Если совсем не ушел.
– Не должен бы.
– Га-арик!
– Нет, это надо же, – продолжал он недоумевать. – Такой красивый. Ножки какие. Да! – вскричал он внезапно. – Умоляю! Чуть не забыл! Не передвигайте его! Ножки не закреплены. Он на них не стоит, а лежит! Покоится, так сказать. Чуть подвинете, он рухнет на пол, и тогда все, дрова.
– Ну а как же на этой мебели играть?
– А! Все-таки собираетесь. Нет, игру он выдержит, только не двигайте его.
– А ваш Эли это знает?
– Эли существо астральное. Зачем ему двигать рояль?
– А это существо случайно наркотой не балуется?
– Как вы догадались?
– Разведка донесла.
– Разведка, она же соседка. Не волнуйтесь, он не буйный. И вообще наркозависимость вовсе не так смертельна, как о ней думают. В Европе давно уже это поняли, а среди богемы вообще нет никого, кто бы не ширялся или не нюхал. Да вы сами – неужели ни разу не пробовали?
– Бог миловал.
– И много потеряли. Может, Эли вас просветит.
– А вы что, уже уволились? Нет уж, я вас попрошу. Как говорится, пост принял – пост сдал. Когда будете?
– Я позвоню, – и повесил трубку.
В состоянии сильнейшего раздражения, особенно вызываемого незваным гостем о трех ногах, я оглядел квартиру в поисках следов неведомого Эли-наркомана. Вскоре взгляд остановился на стуле у дивана. Его желтое деревянное сиденье рябило черными следами от раздавленных сигарет – или как их – косяков? Новенький изящный венский стульчик, подобранный на богатой помойке, весь обезображенный Элиными окурками. Раздражение усилилось. В холодильнике догнивали какие-то огрызки. Тоже радости не прибавило.
Дверь открылась, и явился Эли. Вернее, обозначилось существо. Как и было обещано. Оно было длинное, костлявое, неопределенное, оно было темное. Мимо меня Эли устремился к дивану и, мгновенно завернувшись в простыню до подбородка, обратил ко мне страдальческий взор:
– Пелефон, бевакаша! (Мобильник, пожалуйста!)
– Ло пелефон. (Нету мобильника.)
– Бур-мур-мур тыр-дыр-дыр, – продолжал он умоляюще, но так далеко мое знание иврита не простиралось. Хотя догадаться, о чем речь, было нетрудно: Эли нужна была срочная наркопомощь. Увы, сострадания в сердце моем не нашлось, а раздражение превратилось в злобу.
– Ю спик инглиш? – отрывисто спросил я.
– Литл бит, – простонал он.
– Тудэй ай аск ю ту гет аут. Ай вил кам ту морроу, ю маст нот би хия. Андэстенд?
(Сегодня я прошу вас выметаться, я приду завтра, вы должны не быть здесь. Понятно?)
– Йе, йе…
Наутро я Эли не застал, однако его рубашка по-прежнему висела на стуле, а огрызки гнили в холодильнике. Я повторил английский текст на бумажке и положил в изголовье.
На следующее утро записки не было, рубашки тоже, но к огрызкам добавились огурец и хумус. Эли явно не спешил ту гет аут.
Я вывернул замок из двери и выкинул его вместе с огурцом и огрызками на помойку, затем купил новый замок и ввернул на место старого и больше Эли не видел.
Мятая постель отправилась в стиральную машину, на венское сиденье легла подушечка, холодильник наполнился разнообразной продукцией из русского магазина, включая свиные отбивные, в баре появились крепкие напитки, а в квартире, очищенной от Эли, – разные здешние знакомцы и среди них – огромный и любимый Антон, которого я забыл уведомить насчет хрупкости рояля.
– Он здесь не смотрится, – провозгласил Антон, – его надо вон туда.
И не успел я вспомнить Гариковы заклятья, как тут же подцепил Антон рояль с-под низу, двинул – и две передние ножки вместе с педальной стойкой пали на пол, как кегли, и Антон, к собственному удивлению, остался с полтонной веса на руках, опирающейся лишь на последнюю ножку, которая тут же завиляла и сложилась набок, и Антону ничего не оставалось, как бережно опустить махину на пол, что ему удалось ценой апоплексического напряжения всех его атлетических мышц. Рояль стал похож на огромного, скажем, мастифа, улегшегося на две передние лапы, оскалив длинный ряд хорошо прокуренных зубов.