Мы встречались с ней почти три года… Да, возможно, кто-то скажет, что сей срок излишне не серьезен и его стоит расценивать не более как затянувшуюся детскую игру в подражание взрослым, но я сейчас в таком состоянии, что готов отрубить язык любому такому оратору. А еще многие говорят, что современное поколение разучилось любить. Так вот, я типичный отпрыск чрева модернизации – ношу кеды, хожу в рваных джинсах, разговариваю по айфону, цепляю вай-фай во всех кафешках, но я не иссохший от недостатка чувств сломленный прутик – я обычный человек, с сердцем, циркулирующей в нем кровью и летающими возле него эмоциями. И она такая же – чистая, добрая, как сорванная ромашка, подаренная маме на семейный праздник – чистое воплощение светлости, только в ее случае – в человеческом обличий. Знаешь, листовой хранитель моих чувств, нас даже иногда называли психами, нет, не теми сбежавшими с пути разума умалишенцами, а просто созданиями не от мира сего. И ведь правильно называли. Когда я был с ней, я был в зоне недосягаемости для всех остальных, причем это проявлялось не только в отключенном мобильном устройстве или статусе оффлайн во всех соцсетях, нет – меня не было вовсе, я будто исчезал с орбиты Земли, принимая притяжение какой-то другой планеты – планеты под ее именем – Анжелика. И пускай, с точки зрения науки, это невозможно, я все равно это испытывал. Знаешь, ты сейчас можешь не верить. Мне будет абсолютно все равно, мне вообще сейчас на все все равно. Я будто в железном панцире – в кольчуге, отделяющей меня от всех в этом безразличном до чувств мире. А когда я был с ней, я чувствовал совершенно другое. Я даже ходил иначе – не по земле, а по одуванчикам, причем как-то поверху – не качая солнечных головок. да что уж там скромничать – я летал. Даже более того, я возвышался куда-то к солнцу, туда, где багровый закат горит ярко-рыжим цветом ее волос. Хотя не все ли равно сейчас. Ведь мне уже недоступно ни солнце, ни одуванчики, ни даже то самое ощущение полета… Но, как известно, счастье не может оставаться без хозяина, поэтому вся эта лирическая картина любви нарисована красками чувственного сентименталиста уже давно, словно по наследству, если здесь, конечно, уместно это сравнение, перетекло к Илье – моему когда-то лучшему другу и единственной родной душе, брату, как я его называл, причем не кровному, а душевному. Пожалуй, это все, что способен связать в более-менее правдоподобную цепочку мой раздраженный разум. Все остальное произошло как-то вообще без моего ведома, но как бы это ни было парадоксально, с прямым моим участием. А сейчас мне остается лишь проклинать тот злосчастный день, когда я впервые открыл тепло этих изящных солнечных лучиков Денису и когда познакомил его с ними воочию. Что было дальше, известно всем, кроме меня. Знаешь, продукт древесной переработки в кожаной обложке, это словно график – все точки входят во множество решений, но одна выколота, там вот я и являлся этой самой черной дырой на всемирном холсте непонимания. Нет, конечно, я не навсегда останусь столь несведущим в обстановке ослом. Даже более того, я уже им не являюсь, сегодня эти двое слепых фонарщика таки пролили свет истины на темные джунгли неведения. Хотя, впрочем, что за чушь я несу? Банально все – моя девушка ушла к моему другу. Все. Конец. Точнее сказать – урок. Для меня. Для них же… а черт знает, что сейчас будет с ними. Меня это как-то совсем не волнует… Хотя я сам не знаю, что меня волнует… Сейчас я в абстракции, где-то за гранью всех миров… Где-то на периферии жизни и смерти…
Привет, мой разговорчивый блокнот, признаюсь честно, это утро одно из самых паршивых в моей жизни – мир будто перевернулся вверх тормашками, выставляя на созерцание свою не самую привлекательную сторону… Не могу сказать, что я пребываю в диком состоянии угнетения или по-прежнему пожинаю вкус вчерашнего депрессивного сумасбродства…Нет. Все не так. Хотя лучше бы уж было именно так, причем во всем цвете красок с метанием остроконечных предметов в их фотографии и адским хохотом над тишиной… Но в действительности все гораздо хуже – мне просто плохо. Нет ни злости, ни непростительных суицидальных замашек, и даже сердце не рвется на испепеляющие сами себя кусочки. Мне просто банально паршиво. Даже не знаю, с чем сравнить… Ну, как будто бы ты поставил двадцать штук евро на победу любимой команды, а они взяли и продули, а прямо после окончания матча твой друг звонит тебе и сообщает, что его приятель продает новенькую ламборджини, о которой ты мечтал последние десять лет за девятнадцать пачек иностранной валюты… Как-то так… И это продолжалось до тех пор, пока порчу не сняла Вика, вытащившая меня в кафе.
– Ой, да ладно тебе, она даже не секси телочка, так девчонка… Таких многочисленно.
– Вик, я любил ее.
Моя подруга – сокурсница с театрального факультета жеманно закатила глаза:
– Ну, и вот что я должна тебе ответить? Да, ее кожа напоминала топленое молоко, глаза – двух резвых солнечных зайчиков, а смех затмевал самую чудесную песню, услышав которую даже продюсер Димы Билана обернулась бы и достала из сумки бумаги на заключение контракта.
– Спасибо…
– Ежкин кот! Антон! Ну, значит, не такой уж она и ангел, раз способна на такое.
– Хм…
– А этот твой Костя… Мне он никогда не нравился.
– Ты просто ревновала меня к нему…
– Ну, да, а на какой такой лес ты гулял с ним больше, чем со мной, я вообще тоже френдик.
– Лес?
– Да, я решила отучиться материться… Все-таки в актрисы мечу, плохо с такой привычкой… Хотя я тут, – Вика театрально сморщила носик, – жить не собираюсь, а Шварцнегеру со Сталлоне будет гладко на мои русские выражения…
– Вик, ты как ребенок, у моих одноклассниц такие фантазии в пятом классе прошли, – я засмеялся над подружкиной наивностью…
– Во! Зато ты хоть улыбнулся!
– Литневская, с тобой, блин, не улыбнешься!
– Я такая…
– Вик, ну, ты ведь понимаешь, что миллиарды провинциалов просто мечтают жить в Петербурге, а ты сидишь тут и нос ворочаешь… Америку ей подавай!
– Не такой уж он и привлекательный, как о нем писал Гоголь в Петербургских повестях,
– Да. Особенно если сидеть в Макдональдсе и есть биг мак и чикен макнаггетс, как это делаем сейчас мы. Ты хоть раз сидела в Онегине или в Барбазане, ела лобстеры, запивая красным вином, подписывая контракт на съемки в фильме Худьякова? Знаешь, тебя в Америке манит лишь светскость, пачки грима и шварцнегеры, но все это есть и тут, только нам оно не доступно! Потому что мы нищие, обычные, а теперь еще и одинокие студенты…
– Одинокие… У меня принцип: "да" я скажу либо Шварцнегеру, либо Сталлоне, либо Тарантино…
Услышав это, я снова закатил глаза, а Вика продолжала:
– А ты не парься, просто забей на них обоих! Вот если бы тебя актерский дар решил покинуть, то да, можно было бы сидеть слюни пускать, а Анжелика… пфф… ушла, пришла, перешла к Косте, абсолютно по боку!
Дома сидеть было просто невозможно… Ее не было нигде, но ее частички витали во всем. Кухонные цветы шлейфом своего аромата заставляли погрузить в теплые воспоминания её фиалкового тела, часы, которые обычно, по канонам ее любимой песни Димы Билана, "вопреки всему спешили", сейчас на зло всем обстоятельствам мертво замерли, небрежно зацепленный за край зеркала ободок, всем своим видом напоминал наши объятия и ее шаловливые, вечно манящие меня закрутить с ними игру, шелковистые волосы… Я пытался закрыть глаза, но и тогда все равно невозможно было покинуть галерею родных образов… Знаешь, бумажный, я никогда не умел рисовать, даже в детском саду, когда все дети приносили из дома новые восковые мелки и, обмениваясь недостающими цветами, рисовали солнышко, я просто чиркал. экий постмодернизм создавал… А сейчас научился. Ведь иначе нельзя объяснить, как мое сознание так правдиво вырисовывало бескрайние фантазийные картины новой реальности, где было все – ободки, часы, фиалки… Но при этом все было каким-то лишенным души…
Не в силах вытерпеть смысловое поражение жгущих раскаленной лавой мысленных атак я отправился гулять… Просто гулять… вдоль улицы. Но, очутившись под теплой улыбкой хорошей погоды, мне еще больше захотелось зажмуриться. Из всех углов, словно коты на весеннее обострение, повылазили миловидные парочки. Косички, балетки, кепки, кеды, платьице, туфельки, джинсовый пиджак, лаковые туфли, шипованные ботинки, футболка с жирафом, спортивный костюм с кроссовками так оккупировали меня, что, оглянувшись вокруг, я пришел к неутешающей мысли, что я… один такой, один… Номер один, блин… Знаешь, не хватает только ее любимых завываний "Я вижу блеск в твоих глазах. Ты – моя звезда", слащавого блондинчика, с радостью вручившего мне некий цветастый флакончик, и получилась бы идеальная реклама против прыщей. Те тоже начинаются одинокими картинами отвергнутого все миром юноши. Только в этом маркетинговом промысле вторая часть открывает герою чудное излечение и мгновенную встречу с запавшей на его новую кожу кукольной брюнеткой, с которой он тут же отправится в кино. А я так и буду бродить по тротуарам, выдыхая воспоминания о наших прогулках под этими фонарями, возле этих деревьев, за этими столиками в кафе…