Саша опустилась рядом со стариком на внешний подоконник огромного окна, из которого смотрели на нее два манекена в модных сарафанах, и почувствовала облегчение, потому что сократила пространство вокруг себя до одного единственного подоконника, до одного человека, до одного ожидания.
"Скорая" приехала очень быстро, и команда из двух человек, мужчины и женщины, облаченных в зеленую, точь-в-точь как у старика, одежду, встретила Сашу без радости.
- Так это этот… Желтый. Надо было сразу сказать диспетчеру, что это этот желтый, - с досадой произнесла женщина.
- Желтый? - переспросила Саша.
- Да. Он тут сидит уже лет пять и клянчит у прохожих деньги. Он здоров! У него даже квартира есть, - сердито сказал мужчина. - Все, мы поехали.
- Но… вы же сами сказали… он желтый! - Саша растерянно развела руками, а старик отвернулся к стене.
- Да, он желтый уже пять лет. С ним все в полном порядке. Иди по своим делам, девочка.
Санитары скорой помощи уехали, даже не измерив желтому старику давление, и тот бросился бежать - куда-то вперед, к метро. А Саша снова осталась наедине с городом. По "вайберу" она отправила Гантеру сообщение: "Доброе дело сделать чертовски сложно. Людям не так-то и нужна помощь". Ответ пришел мгновенно: "Оставь людей пока в покое. Просто наслаждайся пребыванием в своей стране. Как там, кстати, обстоит дело с загадочной русской душой?"
* * *
Зольцман ходил вокруг Васи Петрова кругами и впервые в жизни не понимал, как поступить. Было ясно, что второе сердце связано с первым. По привычке записывая все мысли подряд, Зольцман даже допустил возможность извлечения настоящего сердца: вдруг второе сердце будет работать само по себе? А Вася Петров станет донором. Но проверить безумное предположение можно лишь с помощью реального поступка. А если реальный поступок приведет к полному краху, то Зольцман убьет пациента. Его не для того пригласили. И не для того ему пообещали огромный гонорар.
С другой стороны - как бы там ни было, извлечь второе сердце - еще более рискованный шаг. Что если во время операции оно исчезнет? Что если это какой-то фантомный орган, который всех обманывает, который появился специально, чтобы его захотели удалить, как лишний, а он - на самом деле - не лишний - и стоит к нему прикоснуться, как в лучшем случае Вася Петров погибнет, в худшем - кто его знает? Может, планета взорвется. Мерзкая опухоль неспроста похожа на планету.
Зольцман был рад, что пациента поместили именно в клинику Ирины Петровны - оборудование такого качества мало где увидишь. Хотя идея насчет зародыша вызывала у врача улыбку. Теоретически любую опухоль можно назвать живой. Опухоли растут и завоевывают пространство, считают себя хозяевами в организме человека, зачастую ведут себя агрессивно, показывают характер, размножаются. Отдельные виды опухолей даже отращивают волосы и зубы, и это не научная фантастика. Васина опухоль оказалась изобретальной и обзавелась сердцем, которое, конечно, делало ее особенной, но не более того.
Доктор Зольцман вышел на улицу и закурил. Ему в голову лезли чересчур странные мысли, и он пытался сосредоточиться на главном - как лечить?
Вот уже не первый день пациент твердил о том, что чувствует запах персиков и хочет персиков. Может быть, это какой-то новый симптом? В больнице нет никаких персиков. А может, обман обоняния связан с приступами бреда, которые случаются регулярно и все запутывают. Приступы словно нужны пациенту, чтобы раскрыть какой-то секрет. Недаром ведь существует выражение "в нем говорит болезнь". Может, опухоль тоже говорит?
Зольцман помнил один случай из практики. Он тогда только что закончил ординатуру и лечил пациента с недостатком железа. Вернее - замещал другого врача, пока тот был на больничном. Подумаешь, недостаток железа! Казалось бы - чушь собачья. Зольцман потому и согласился. Если все анализы в порядке, достаточно просто каждый день принимать железо. Но терапия не помогала. Ромену не только не становилось лучше - ему становилось хуже. Спустя неделю после начала лечения он весь пожелтел и еле ходил, у него развились слабость и головные боли. Он целыми днями лежал в постели и не желал видеть врачей. Наконец жена уговорила его вновь показаться Зольцману и привезла на прием. Молодой врач по неопытности даже отпрянул, увидев пациента, которого выписал неделю назад. Подключились терапевты. Все анализы были в порядке, все исследования. Ромену даже камеру предложили проглотить - и ничего!
Зольцман был почти в таком же отчаянии, как Ромен. Однажды, во время очередного МРТ, когда молодой врач силился успокоить жену пациента, та пролила на себя немного кофе из пластикового стаканчика - у нее дрожали руки от волнения - и, запричитав "какая неуклюжая!", вдруг сказала, что недавно Ромен всего себя облил утренним свежевыжатым соком, потому что стал икать. Сначала Зольцман не обратил на икоту никакого внимания, а потом его вдруг осенило, и он предложил сделать очередной забор крови во время приступа икоты. К сожалению, аппарат МРТ для икающих был не предназначен. Коллеги Зольцмана высмеивали - мол, как связана икота с анализом крови?
Зольцман тогда был совсем не уверен в себе, но теория сработала. Ромену искололи обе руки, прежде чем взяли кровь. Анализы подтвердили гепатит В, и молодой врач решил, что болезнь и вправду может говорить.
* * *
- Так зачем вы купили столько персиков?
- У тебя голова как дом.
Саша воткнулась взглядом в мамину макушку, глаз никак не могла оторвать. Мамина голова казалась ей небоскребом, башней Трампа, странно выпирающей среди маленьких домиков Кэса. Голова была больше моря, больше острова Шато, а может, и всего Парижа, шире и выше, удивительнее, пространнее. По ней струились реки и водопады, на ней строились новые города, великие умы в ней переживали за судьбы человечества, а главы государств вели войны и мирные переговоры.
- Что ты такое говоришь? - обеспокоенно спрашивала Валя, пытаясь расшифровать невнятные Сашины взгляды.
- Все вокруг как будто очень большое… Огромное. У меня большое… в глазах. Мама.
- Ребенок просто фантазирует, это ребенок, - махал рукой Юра, и сквозь собственный неразборчивый внутренний страх Саша очень отчетливо слышала, как отец произносит: "Это - ребенок".
Теперь Валя шла по тому же самому песку, что и тогда, ступала тяжело и неуверенно, время от времени поднимая глаза к солнцу, прикрывая лицо рукой, поглаживая себя по трем гармоничным складкам жира на боках.
- Смотри, мам, я как Будда, у меня тоже три складки на животе! - веселилась маленькая Саша, скрючиваясь, как червячок, и демонстрируя родителям свой сморщенный животик.
Может, все на свете с самого начала надо было делать иначе. А может быть, и нет. Валя не хотела вспоминать. Но всякий раз, когда она пыталась этого не делать, память выбрасывала на поверхность самые чудовищные моменты полугодовой давности: порезы от наручников на запястьях; продавленную койку с веревками; катетер; круглосуточные капельницы; бессознательные вопли; страшную соседку по палате, в синяках и с кровоподтеками; чужую зубную щетку, которой Саша чистила зубы, не понимая, где находится; решетки на окнах и ужасные слова врача: "Может, встанет, а может, и не встанет. Отсюда все отправляются в разные места. Кто домой, а кто…"
- Но неужели, неужели это не наркотики? - донимала Валя толстого и очень приличного врача.
- Нет, это не наркотики. Наркотики - для бедных. Кстати, вчера опять приходила полиция. Спрашивали, с нами ли она и нельзя ли завести уголовное дело. Она же их здорово поколотила, прежде чем ее… заковали.
- И что? Что вы им сказали?
- Правду. Сказал, что она с нами, но дело завести нельзя, потому что головой она не с нами.
Валя хотела закричать, разрыдаться. Или хотя бы тихо заплакать. Хотя бы прикрыть глаза. Но это было слишком. Слишком было все, потому что Юра спрятался дома. Она одна контролировала ситуацию. Вернее - не контролировала.
Теперь все потускнело и даже слегка помутилось, как бывает с реальностью, о которой постепенно удается забыть. Жаль, что Валя не видела того психотерапевта в круглых очках. Целый год регулярных сеансов, чтобы потом так загреметь. Она бы ему высказала все. Сначала она и собиралась высказать, но Саша с каким-то неестественным упрямством за него заступалась. Говорила, что сама во всем виновата. Она была у него накануне того дня. Она опоздала. Пришла не вовремя и устроила омерзительный, по ее словам, скандал. Всех пациентов распугала, бросилась на доктора Адхена чуть ли не с кулаками. Та к она рассказывала. Без подробностей. Она не хотела об этом говорить.
- Головокружение! Какой благородный диагноз! - истерически повизгивал Юра. - Это что-то из романов девятнадцатого века: она страдала головокружениями! Просто истерия, подростковая распущенность, надо было драть ее в детстве как сидорову козу!
- Заткнись! В детстве ее было драть не за что! - звонко выкрикивала Валя. - Она была послушным, умным и даже чересчур шелковым ребенком. Чересчур. Помнишь, еще Женя спросил, не кажется ли мне, что она слишком послушная и боится папу?
- Так это я во всем виноват?
- Господи, нет! Что ты все ставишь с ног на голову! Я не это хотела сказать.
- А что?
- А то, что у нее с детства было это самое "большое в глазах", на которое никто не обращал внимания. И только потом оно превратилось в головокружение.
- Тебе же объясняли, что это разновидность мигрени. Три лучших невропатолога Парижа объяснили тебе, что это мигрень. Ты же знаешь, что они лучшие!
- Но лекарства от мигрени не помогали!
- Но ты же знаешь, что лучше этих врачей во Франции нет!