– Ты молодчина. Я вижу, как ты старалась. Как настоящая арабеска! – пошутила Марина Романовна.
Полинка расцвела.
– Да, я очень старалась, всё выучила! А можно выступать в другом платье?
– Почему же? Твоя туника – это нечто. Твоя бабушка – кутюрье!
– Туника пропала.
– Пропала? Куда? – пришла в недоумение эстетка.
– Я запачкала её клубникой.
– Клубникой! Варенье трудно отстирать, но покажи. Может быть, нас спасёт тётя Ася или дядя Ваниш?
Полина достала платье, развернула и молча подала Марине Романовне. У нее еще оставалась некоторая надежда на её великую науку и личное обаяние. Если Марине Романовне нужно было, чтобы поезд поехал в другую сторону, она могла развернуть и поезд. Он бы пошёл у неё и без рельс, например, в лес за грибами, такая у Марины Романовны была способность убеждать.
– Ого! – только и сказала эстетка, увидев, что белый батист словно покрылся коростой, съежился, побагровел.
– Вот так любовь и губит нас, – улыбнулась Марина Романовна. – Даже любовь к варенью! Спектакль завтра, уже приглашены гости, шить новое платье поздно, а отменить спектакль нельзя. Но не расстраивайся! Я думаю, нам с тобой удастся уговорить на этот раз сыграть Саломею Машу Новикову.
– Почему Машу?
Полина вспомнила девочку с золотой косой, девочку, которая иногда приходила на репетиции, и наблюдала, сидя в зале и жуя чипсы. Маша усмехалась и пожимала плечами, увидев первые беспомощные попытки Полины танцевать.
– У нее есть платье. И она знает роль. Раньше играла, но вела себя, как капризная примадонна, и нам пришлось временно расстаться… А тут ты согласилась. Ты что, расстроилась? Совершенно напрасно! Ты выступишь в другой раз. Танец уже знаешь. Ты теперь в основном составе, а Маша – твоя дублерша. Дублёрша обязательно должна быть – вот для таких непредвиденных случаев. А мы постараемся повторить спектакль, как только бабушка исправит тунику. Может быть, даже на Масленицу.
– Но меня уже не будет здесь на Масленицу. Я буду в районной школе.
– Разве можно? – Всплеснула руками эстетка. – Зачем туда ходить?
– У бабушки больше нет денег, – тихо, с трудом призналась Полинка.
– Какое несчастье! Как ты меня огорчила! – воскликнула Марина Романовна. – Но ты не забудешь Новейший? Не забудешь нас всех? Я тебя буду вспоминать каждый день!
Полина уже не могла сдерживаться, и самым постыдным образом заплакала. Учительница нежно обняла ее.
– Давай с тобой почаще видеться, приезжай к нам всегда, когда захочешь. Ты можешь гулять с нами, бывать на всех наших праздниках. Ведь мы будем видеться, правда?
Полинка кивала изо всех сил.
– Не вешай нос! Постарайся чувствовать себя самой счастливой и красивой именно теперь. Ведь ты все та же добрая, умная, смелая, талантливая девочка! Открыть тебе секрет? С судьбою надо вести себя так, чтобы заставить ее восхищаться тобой! Она тебе гадость – а ты ей: тьфу! И она растеряется! А ко дню рождения я пришлю тебе открытку.
– Да. Я буду очень ждать открытку. И буду приезжать.
Полина вернулась домой. Августа встретила её новостями:
– Я нашла свой туфель, который пропал еще прошлой весной, помнишь? И вы тогда помогали мне его искать, и всё без толку! А сегодня утром, проводив тебя в лицей, я зашла к Прошке, вижу – валяется мой башмак посреди комнаты. Такая петрушка! Я примерила – до чего удобно! Хорошо, что еще не успела купить новые. Я так обрадовалась! Спрашиваю Прошку – а он молчит и смеется.
– Как он может смеяться! – воскликнула Полинка. – Это он во всем виноват! Урод! Генетически модифицированный продукт! Гриб галлюциногенный!
– И эта туда же! – Опешила Августа.
Полинка всё же пришла на Рождественское Представление. Она нашла место в самом дальнем углу, затаилась там и принялась искать взглядом Марину Романовну. Эстетка блистала и дирижировала перед самой сценой. В руках ее, как почти всегда, были цветы, на губах – улыбки и россыпи смешков. В воздухе витала радость и легкомысленный, украшенный стеклянными бликами, запах хвои.
Вокруг лицеистки без умолку болтали, и Полине показалось, никто не удивлен тем, что не она танцует в сегодняшнем спектакле. Само собой разумелось, что роль Саломеи создана для Маши Новиковой, Маша танцует Саломею каждый год, и невозможно вообразить, чтобы танцевала не она. Болтали о том, что старичок в первом ряду – это учитель самой Марины Романовны, потому что она тоже учится, заочно, и как раз на театрального режиссёра, а этот спектакль – её зачёт. Полинка поняла, что дело было вовсе не в платье. Платье – ерунда! Это же театр. Так же, как она сама могла сыграть принцессу, какая-нибудь драпировка могла сыграть принцессину тунику. Просто Полинка так и не научилась танцевать, как нужно, и Марина Романовна обрадовалась случаю отстранить её от спектакля.
Полина не смотрела на сцену, почти не видела красавицу Машу-Саломею, ей казалось, ни о чем даже не сожалела. Полинка не спускала глаз с эстетки. Ей нужно было насмотреться. Потому что после рождественских каникул уже нельзя будет сюда вернуться.
После каникул она надела черное платье и отправилась в казенное заведение. До ее возвращения Августа и Прошка словом не перемолвились.
Августа теперь была грустна и молчалива, кроме перипетий с внучками у неё приключилась ещё невзгода – стали сильно болеть кости, трудно двигаться. Какое это необычное переживание – когда ощущаешь и понимаешь, что твои кости состарились и поистёрлись, как какие-нибудь вещи, карандаши или прищепки! Прошка был растерян – его волновали человеческие печали, он как раз об этом читал главу в Книге Жизни, очень объёмную главу, похожую на Галактическую Жалобную Книгу. Но особенно он сочувствовал Августе.
Однажды среди дня, хлопоча по дому, Августа заметила, что в кукольной повозке на зеленой расстеленной рубашке-пелёнке рассыпана груда белой морской гальки, янтарей и перламутровых раковин. Она подошла, поиграла камушками, подивилась на них, но не стала просить Прошку вернуться. Россыпь гальки оставалась до вечера, оставалась она и на следующее утро. Наконец Августа почувствовала свое одиночество и жалобно позвала Прошку. И из гальки сразу заблестели его глазки, и раздался заливистый смех.
Девятнадцатого января, в день рождения Полины, в Прошкиной игрушечной коляске вместо него оказались три пунцовых розы. Полина теперь не заходила к Прошке, но Августа позвала ее, показала чудо и подала букет. Девочка взяла цветы с опаской и, почти не глядя, совсем не радуясь им, бултыхнула в первую попавшуюся вазу.
– Тоже мне цветочек, – проворчала она, – чудесит же, когда хочет, вредный гриб!
Почтовый ящик оставался пуст до самого вечера. Но с вечерней почтой в него опустился плотный, благоухающий белизной и духами, конверт из какой-то другой жизни. Полина разодрала атласную бумагу и увидела… Анку. Анку, Анку, многократно клонированную все ту же Анку. Она отнесла весь ворох Анок и молча ссыпала на кухонный стол перед бабушкой. Августа встрепенулась. Она стала искать письмо. Но были только фотокарточки!
– А письмо? – спросила Августа.
– Ничего больше не было.
Августа внимательно осмотрела конверт.
– Опять без обратного адреса. Какая она безголовая!
– Это чтобы мы ее не доставали просьбами, – заметила Полина.
Августа удивленно взглянула на нее, но тут же вернулась к фотокарточкам. Она смотрела на них, и лицо ее светлело.
– Полинка, да это же свадебные фотографии!
Полина взглянула и увидела: Анка, в красной юбочке, красно-белом коротком пиджаке, в белой широкополой шляпе с алыми лентами и красных кроссовках, с загорелыми руками и ногами, хохочущая, и Кузя в желтом костюме, при галстуке "пожар в джунглях" и с усмешкой в бравых усах, повисли с двух сторон на румяном и веселом ксендзе. На других карточках они его целуют и тормошат. Обнимаются, машут руками, прыгают перед собором, мельтешат в автомобиле, суетятся среди блюд и тортов.
– Может быть, у Анки все и наладится, – улыбаясь, заметила Августа.
На обороте одной из карточек она прочла дату, название церкви, имена жениха и невесты, написанные Анкиной рукой.
– И ни слова ни о чем! – негодовала Полина.
– Ни слова! Но это чтобы еще сильнее удивить нас и порадовать. Узнаю Анку.
Полина весь вечер плакала, и бабушкин яблочный пирог, бабушкины увещевания, поцелуи и шутки не могли утешить ее. Пришли гости, подруги Августы, благообразные старухи, принесли подарки. Но Полине легче не стало. Она проплакала и всю ночь.
На следующий день Августа даже решилась попробовать вернуть Полину в Новейший. Она собиралась сама позвонить Марине Романовне и посоветоваться с ней, или поехать к директору лицея узнать, нет ли какого-нибудь благотворительного фонда. Но Полинка уже не хотела учиться в Новейшем!
Ей нужно было только еще один единственный раз, последний, побывать там.
Робко, как всегда, вошла Полинка в Джунгли, и неуклюже пробиралась среди кадок с пальмами. Марина Романовна выпорхнула из-за буйно цветущих кактусов ей навстречу.
– Дорогая, наконец-то! Почему ты не приезжала раньше? Я ждала тебя каждый день!
– Три дня назад, – тихо, потупив глаза, дрожа от волнения, проговорила Полинка, – был день моего рождения. А ваша открытка до сих пор не пришла. Может быть, вы не знали моего почтового адреса и не смогли отправить? А мобильник у меня отключен. Так что sms-ку вы тоже не могли послать! Вот я и приехала за открыткой сама.